Глава 6

– Ну и что будем делать?

Свирский лежал на диване и смотрел в потолок. Папироса, торчащая в зубах, осыпалась пеплом на воротник, рядом с диваном стоял табурет, а на нём – бутылка шустовского коньяка. Счетовод Матвей Лукич сидел на стуле, выпрямившись и перебирая бумаги.

– В смету не уложимся, – сказал он, – за номера и комнаты не рассчитаемся, ещё в четверг все должны были съехать, кроме Савельева и Гриши, а получается, что здесь сидят. Трубобетонный завод аванс отдал, а остальное только через месяц обещал, свиноферма за агитку не заплатила, говорят, могут натурой отдать, полутушами, и что я с ними делать буду? А у Малиновской, между прочим, съёмочный день тридцать восемь рубликов, да номер двенадцать, итого пять червонцев каждый день вынь да положь. Опять же, лаборатория требует за проявку плёнок, если не перечислим, грозится подать в суд.

– Сволочи.

– И новенький этот, Травин, сколько ты ему обещал?

– Семьдесят.

– Семь червонцев какому-то бродяге, – Матвей Лукич всплеснул руками, – уж лучше бы Муромский его пристрелил, заодно бы этого актёришку посадили. Мерзкий тип, когда я ему аванс задержал, хамил в лицо.

Режиссёр сел, взял бутылку с коньяком и сделал большой глоток.

– Дурак, он бы Малиновскую пристрелил, а мне её ещё в двух сценах снимать.

– Зато пять червонцев в день, да ещё полный расчёт можно задержать, – не смутился счетовод, – сплошная экономия. И какая бы реклама была фильму, но этот идиот всё испортил. А ведь будто специально получилось, Гриша, дурак, пистолет не проверил, вот только откуда в нём патроны настоящие взялись, ума не приложу. Может, он специально их туда подложил?

– Ты думай, что говоришь, – Свирский швырнул окурок в пепельницу, стоящую на столе, промазал, бумажная гильза покатилась по дубовой столешнице, рассыпая пепел, – ладно, скоро всё кончится, а в январе новую картину снимем, про красных партизан. Ну а что сейчас перерасходуем, придётся из собственного кармана выложить, ничего не поделаешь.

– Ну уж дудки, – Матвей Лукич скрутил фигу, повертел перед носом режиссёра, специально для этого приподнявшись со стула, – ты из своей доли сколько хочешь выплачивай, а мою не тронь. Уговорились по четыре тысячи, знать так мне и будет, а если ты эту кобылу белобрысую взнуздать не можешь, что она все карты мешает, да Охлопкова не смог приструнить, сам и расплачивайся.

Свирский побагровел, обхватил горлышко бутылки, навис над счетоводом, но тот не испугался, наоборот, положил ногу на ногу и сделал вид, что вообще на собеседника внимания не обращает. Режиссёр постоял так несколько секунд, шумно выдохнул и плюхнулся обратно на диван.

– Остыл? – счетовод запихнул бумаги в потёртый кожаный портфель. – Смекай, что дальше делать, да не затягивай, на нас и так косо поглядывают, контролёр из Наркомфина в прошлый раз нос свой совал куда не следует, а если Малиновская своему покровителю пожалуется, кого попронырливее пришлют, а там и следователь подключится. Тут уж выговором не отделаешься, пять лет с конфискацией. Слезай с дивана, на коленках ползай, но чтобы эта фифа до понедельника всё отработала и уехала в полном удовлетворении, раз уж ты её не пристрелил.

– Да хватит уже, – недовольно пробурчал Свирский, – говорю тебе, случайность это. Гриша проморгал.

– Так-то оно так, только… – Матвей Лукич не стал продолжать, а поднялся и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Режиссёр выкурил ещё одну папиросу, взболтал остатки коньяка, но допивать не стал, накинул пиджак и вышел в коридор. Малиновская жила одним этажом выше, с обеда, когда её чуть было не застрелили, из номера она не выходила, только ассистентка бегала то за кипятком, то за нюхательной солью, а на субботу были намечены съёмки возле входа в Цветник, там экранная Клара Риттер должна была красоваться перед простыми обывателями, и на вокзале – Варе предстояло встать на подножку поезда и посмотреть вдаль, в прекрасное будущее с литейщиком Трофимовым. Прекрасное будущее, к счастью, уже сняли на местном заводе и в клубе железнодорожников, так что в кадре должен был появиться Травин, но только со спины. Идти к Малиновской не хотелось, знаменитая артистка, чуть что, угрожала уехать к Эггерту в Крым, к Комарову в Сестрорецк или вообще в Германию к Питеру Остермайеру. После успеха «Коллежского регистратора», «Поцелуя Мэри Пикфорд» и с благосклонным вниманием Луначарского она вполне могла выбирать и режиссёра, и сценарий.

– Надо было снять начинающую из театральных, – сам себе сказал Свирский, топчась на месте, – Катю Зелёную, например, из Театра Сатиры, её Кторов хвалил, или какую-нибудь Пельтцер-Ройзен из театра Корша, да мало ли их, за одну возможность на экране появиться что угодно сделают.

Режиссёр лукавил и отлично сам это понимал, зритель требовал как минимум Анну Войцик или Анель Судакевич. Он направился к лестнице, мысленно представляя, какое очередное унижение ему предстоит пережить ещё раз.

Малиновская была в номере одна. Она стояла у окна в третьей позиции, по балетной ещё привычке, и курила, глядя на итальянский дворик. Внизу в свете фонарей сидели за столиками люди и сновали официанты, если перевести взгляд выше, открывался чудесный вид на горы, которые, впрочем, сейчас были почти не видны. На подоконнике лежало письмо от мужа, секретаря Осавиахима Льва Малиновского, они жили практически порознь, но постоянно переписывались. Что бы там себе ни воображал Свирский, выстрел её не испугал, в двадцатом она и не такое видала, когда Белая армия отступала и её первого мужа чуть было не убил второй. Гораздо большее место в мыслях занимал артист на подмену, здоровяк, который чуть было Варю не расплющил, придавливая к земле. После первого случая, когда свалилась с обрыва, Малиновская его возненавидела – она выглядела после падения глупо и неряшливо, а ещё и эта реплика, мол, что сознание артистка вовсе не теряла. Она и вправду в обморок не хлопнулась, мужественно терпела капли крови, которые с этого Травина падали прямо на платье, и неудобную позу. Поэтому в сцене выстрела экранного мужа она поначалу сниматься не желала, даже хотела Свирскому ультиматум поставить – или Травин, или она, знаменитая артистка Малиновская, но потом собрала волю в кулак и позволила Грише Розанову себя привезти.

Каменные осколки оцарапали шею, Варя провела рукой по подсохшим ссадинам, подняла с подоконника лист бумаги. Муж писал, что его через два месяца посылают в Берлин, и предлагал ехать вместе с ним. Что они будут делать в Германии, в письме сказано не было, но Малиновская догадывалась, что это связано с его новой работой – советская власть активно закупала авиатехнику за границей.

«Не торопись, приезжай, когда сможешь», – вслух прочитала она постскриптум. В Москве у Малиновских была большая квартира в Трубниковском переулке в доме номер 19, где, кроме супругов, жили братья и сёстры мужа и их родители – архитектор и директор театра. К свёкру Варя относилась ровно, а вот свекровь не любила, та её в труппу Большого не взяла, сказав, что с такими ногами и ростом в балете делать нечего.

В дверь постучали.

– Кто там? – Малиновская спрятала письмо в тумбочку, затушила папиросу.

– Позвольте войти, Варвара Степановна, – раздался голос Свирского.

Варя нырнула в постель, положила полотенце на лоб.

– Я сплю, – сказала она как можно капризнее.

– На минутку.

– Так и быть, входите.

Свирский аккуратно открыл дверь и затворил за собой тоже тихо, на цыпочках подошёл к кровати. Свет в комнате был погашен, и её освещали только уличные фонари. Лицо Малиновской сливалось с подушкой.

– Как себя чувствуете, Варвара Степановна? – осведомился режиссёр.

– Неважно.

– Может, нужно чего? Кофе или вина?

– Обойдусь.

Режиссёр подошёл ближе, сел на край кровати.

– Нам бы картину доснять, Варенька, – заискивающе произнёс он, – ещё два дня, и всё. Клянусь, больше не потревожу, снимем сцену в поезде, возле кофейни у Цветника покрасуешься, на этом закончим. Номер я тебе, как договаривались, на десять дней оплачу, или, хочешь, деньгами отдам, а если сейчас всё сорвётся, придётся без этого обойтись. Выкручусь, но разве такой фильм мы хотели снять?

– Триста пятьдесят рублей, – сказала Малиновская. – Во вторник поезд, и я уезжаю в Москву. Билеты оплатишь первым классом, не желаю в купе трястись. И Зою с собой заберу, ей тоже билет возьмёшь.

Свирский скрипнул зубами, билеты в синие вагоны стоили недёшево.

– Хорошо, но я тебя умоляю, до вторника соберись и сделай всё как надо. Без твоих капризов.

– Вы, Арнольд Ильич, шли бы по своим делам. Деньги завтра утром чтобы были у меня, иначе даже из кровати не вылезу, и счетовод твой чтобы окончательный расчёт дал, знаю я его, будет время тянуть. И вот ещё…

– Да? – режиссёр остановился на полпути.

– Этот, который заместо Охлопкова, Травин, кажется. Кроме съёмок, близко его ко мне не подпускай, от него одни несчастья.

* * *

– Как ты умудряешься влипать в неприятности?

Кольцова лежала на кровати в своём номере, при свете настольной лампы разглядывая негативы, рядом, на одеяле, в пепельнице дымилась папироса, на тумбочке стояла чашка уже остывшего шоколада и лежал томик Вудхауза «Девушка с корабля» в переводе Натана Френкеля. Травин сидел в кресле в брюках, но с голым торсом, и листал газету. Он заглянул к Лене с полчаса назад, чтобы рассказать, что случилось на съёмках, однако поначалу разговора не получилось. Кольцова вцепилась в него как змея и потащила на упругий матрац. Сергей даже растерялся от такого напора, но спорить не стал, правда, и эмоций прежних не испытал, былая любовь прошла, оставив лёгкий, едва ощущаемый след.

– Скорее всего, случайно, – сказал молодой человек, – завтра, наверное, в газетах будет.

– Вечно так, самое интересное пропускаю. Значит, говоришь, выстрелил прямо в неё?

– Нет, он вообще-то в меня целился, из «маузера» попасть с пяти шагов дело плёвое, если стрелять умеешь и рука твёрдая. Этот Муромский в руках настоящего оружия не держал, наверное, вот ствол и повело влево, не понял, что в «маузере» боевой патрон, секунды две доходило. А потом откачивать пришлось, как девчонка разрыдался.

– Он же артист, кого хочешь сыграет, – Кольцова отложила негатив, сцепила руки в замок, – увидел, что не вышло, и выдал сценку. Но в следующий раз обязательно меня позови, я такой кадр сделаю, пальчики оближешь. Думаешь, на Малиновскую охотятся?

Травин как раз этого не думал, скорее, убить рассчитывали бывшего партнёра Малиновской, уехавшего артиста, а патрон просто забыли вытащить. Но Лене хотелось думать, что охотятся на знаменитость, во-первых, потому что об этом можно сделать замечательный репортаж, а во-вторых, артистку она недолюбливала. Не до такой степени, чтобы смерти желать, но если случится, то вроде как приятное совпадение.

– Помнишь, как мы банду в Москве взяли? – спросила она.

Строго говоря, преступников, воровавших драгоценности из Гохрана, брали уголовный розыск и уполномоченные ОГПУ, а главную роль в этом сыграл дядя Травина, Николай Гизингер, правда, с тех пор он как в воду канул. Причём вполне возможно, в прямом смысле – бывший барон был тем ещё авантюристом. Банда Шпули и Радкевича не исчезла из жизни Сергея насовсем, через год после ареста внезапно объявились братья Лукашины, Пётр и Илья, их нашли убитыми в Лефортово. Травин тогда только начинал работать у Осипова, уполномоченного первой группы МУУРа, трупы Лукашиных он видел в прозекторской института Склифосовского.

– Конечно, помню, – ответил молодой человек.

– Мы же с тобой молодцы были, без нас ничего бы не вышло? – не отступала Кольцова.

– Ещё какие молодцы.

– Вот я и подумала, не тряхнуть ли нам стариной, не раскрыть ли покушение на известную артистку? – глаза Лены горели, она глубоко втянула дым и выпустила струйкой.

– У нас, – напомнил ей Травин, складывая газету, – здесь совсем другое дело, в воскресенье мы обедаем у Федотова, а потом ты будешь его обхаживать.

– Ха! До воскресенья ещё целый день, даже почти два, времени предостаточно. Я уже кое-что узнала.

– И что же? – вздохнул Сергей.

– Доски.

– Что – доски?

– Какой ты тупой стал, почтовое ведомство тебя доконает. Доски, которые свалились вместе с Малиновской, ты же помнишь? Я сегодня была там, где она с горки шарахнулась, и кое-что нашла.

Травин изобразил на лице заинтересованность. Он предложил режиссёру Свирскому вызвать милицию, но тот решительно отказался, заявив, что такие случайности на съёмках бывают постоянно. Сергей был с ним отчасти согласен, если положить трухлявые доски на край обрыва, с них обязательно кто-нибудь навернётся. И оружие, если его не проверит человек, который в этом разбирается, вполне может оказаться заряженным – после выстрела он сам осмотрел «маузеры», все четыре штуки оказались с пустыми обоймами. У «маузера» конструкции 96 на наличие патрона в стволе указывал приподнятый выбрасыватель, так что ошибиться, если знаешь, куда смотреть, было сложно. А если не знаешь, то легко, такие случаи происходили сплошь и рядом. И уж если браться всерьёз, стоило порасспросить других кинодеятелей, не было ли каких-то других подозрительных случаев, и только тогда ввязываться в дело, а лучше отдать свои наблюдения следователю.

– Их нет, – продолжала Кольцова.

– Кого нет?

– Досок. Кто-то прибрался, собрал все обломки и унёс. Я осмотрела всё вокруг – ничего, только щепки.

– Может, пионеры убрались?

– Ха! Скажи ещё, нищие с рынка. Нет, друг мой, тут явно поработал преступник, и преступник неглупый, ведь если доски подпилены, это легко определить. Нам на лекциях рассказывали, был такой случай несколько лет назад: пошёл человек по нужде и свалился прямо в яму, захлебнулся. А злоумышленник доски собрал и сжёг, только дело-то летом было, дрова занялись, и погасли, одна доска осталась обугленная, но со спилом, так и вычислили, ну ещё и по запаху, вонь от этих досок на всё село стояла. Следователь упрямым оказался, все считали, что несчастный случай, а он сообразил, что, если бы так, никто эти доски трогать не стал.

– Откуда это у тебя?

– Что?

– Вот это – «ха!».

– Неважно, – смутилась Кольцова. – Ну так что, ты будешь мне помогать? Или в радоновых ваннах отлёживать буржуйские бока собрался?

– Хорошо, – Сергей кивнул, – но только в субботу, как раз должны что-то там доснять, в воскресенье идём к Федотову, ты с ним близко знакомишься, и на этом всё для меня заканчивается. Я, между прочим, в отпуске, на охоту собирался сходить, и Лиза тоже некоторого внимания требует.

– Кто? – нарочито спокойным голосом спросила Лена.

– Лиза. Девочка, которую я воспитываю, точнее, присматриваю.

– С каких пор?

– Год уже.

– Большая?

– Восемь лет. Сирота.

Женщина ехидно улыбнулась.

– Стоило оставить тебя одного, – сказала она, – ты уже ребёнка себе завёл, и сразу большого, чтобы с пелёнками и горшками не связываться.

– Конечно. У меня ведь нет Пашки Кольцова, чтобы за младенцами ухаживать, – Травин вылез из кресла, натянул рубашку, – пойду подтирать сопли и сказки на ночь рассказывать, а ты пока подумай, как бы нам Свирского на откровенный разговор вызвать. Может быть, там действительно что-то есть.

* * *

Свирский плохо спал.

В его номере ванной не было, пришлось ждать с четверть часа, пока кто-то из постояльцев плескался и тёр себя мочалкой, а когда зашёл в кафельное, покрытое испариной помещение, обнаружил, что горячая вода почти закончилась. Пришлось освежиться на скорую руку, процесс постоянно прерывался стуком в дверь, другие клиенты гостиницы не были такими же терпеливыми.

Можно было пойти в варьете, которое зазывало гостей в южном корпусе, или спуститься в ресторан и заказать графин водки, но в этом проклятом городишке всё отдавало нарзаном – и водка, и вода из-под крана, и даже полотенца и постельное бельё. Свирский сглотнул, всплывший в памяти образ пузырящейся воды с запахом сероводорода заставил ужин подступить к горлу.

– Проклятый городишко, – он вернулся в номер, задёрнул шторы и накрылся одеялом с головой, предварительно выпив ещё коньяку, от нервов.

Приснился сон, будто бы это он падает с горы, а Травин ловит его, потом подбрасывает вверх и злобно хохочет. Тут же Муромский с пистолетом выцеливает счетовода, но не может попасть, режиссёр пытается ему помочь, раскрывает рот, но слова не идут. И тогда артист прицеливается уже в Свирского, на груди расплываются пятна крови, а сердце замирает.

Режиссёр проснулся в холодном поту, содрал с тела мокрую пижаму, обтёрся простынёй и голышом прошлёпал босыми ногами по паркету к окну. Распахнул створку, вдохнул полной грудью прохладный горный воздух, смешанный с навозом и дымом от тепловой электростанции. Закашлялся, мотнул головой – в стекле как будто кто-то отразился. Свирский хотел повернуться и убедиться, что никого нет, но тут незваный гость с силой толкнул режиссёра в оконный проём.

Загрузка...