…Они лежали в облаках.
Тела их были невесомы.
И смерть баюкала в руках.
И ангелов и бесов сонмы
Над ними пели о любви,
Союз им вечный обещая.
Их вечность приняла, прощая.
И упокоились они…
Впервые я увидел его во время самой настоящей вишневой метели. Был ясный, но очень ветреный день. Я гулял по парку, лениво думая о всевозможных мелочах, и забрел в заросли цветущей вишни. Неожиданно заметил под одним из кустов маленькую скамейку. Кому-то пришла фантазия покрасить ее в белый цвет, и она почти сливалась с густо цветущими и низко висящими ветвями вишни. Юношу, сидящего на ней, я даже не сразу заметил, так как его одежда была белого цвета.
Я шагнул в сторону скамейки, и в этот момент сильнейший порыв ветра взлохматил мои довольно длинные волосы и, пробежав по вишневым кустам, сорвал с веток множество лепестков. Они закружились в воздухе беспорядочными белыми вихрями. Юноша поднял голову от книги, наши взгляды встретились. Я, не задумываясь, подошел и сел рядом.
– Простите…, – начал я, понятия не имея, что скажу дальше.
И посмотрел в тут же повернувшееся ко мне и зарозовевшее лицо.
– Меня зовут Антон, – тихо произнес он и закрыл книгу.
Опустив глаза, я прочел на обложке: «Михаил Кузьмин. Лирика». И это только подтвердило мое первое впечатление. Даже не нужно было и спрашивать. Что-то неуловимое в его красивых глазах светло-зеленого цвета, в капризном изгибе рта говорило мне: «Да».
– Сергей, – ответил я.
– Очень приятно, – сказал он неожиданно равнодушно, но глянул на меня с нескрываемым любопытством.
И сразу опустил глаза.
Ресницы у него были длинные и намного темнее светлых волос, с искусственно выбеленными прядями. Я внимательно вгляделся в эти опущенные ресницы, подумав, что он их, по всей видимости, красит в салоне. Его волосы густо засыпали вишневые лепестки, и я быстро провел пальцами по ним. Лепестки посыпались вниз, а один зацепился за его длинные ресницы. Антон смешно сморщился и моргнул. Я повернул его лицо к себе и кончиком языка снял лепесток. Почувствовав, как он вздрогнул, я удивился мгновенной реакции своего организма. Он запрокинул голову и закрыл глаза. Я коснулся его губ легким поцелуем и ощутил тихий вздох. Антон улыбнулся. И я, найдя его узкую прохладную ладонь, встал и потянул его за собой.
– Пошли, пройдемся, – предложил я, улыбаясь в ответ. – Зачем сидеть на таком ветру? Ты можешь простудиться, – заботливо добавил я.
Антон послушно встал, стряхнул с белых джинс лепестки и пошел рядом. Мне невыносимо захотелось обнять его за талию, но я не осмелился. Мы шли рядом, иногда поглядывая друг на друга, и молчали, периодически улыбаясь. В таком молчании мы гуляли около часа, но никогда я не испытывал такой долгой и все нарастающей нежности. И я совсем по-другому увидел светлое небо, испещренный летящими лепестками воздух, чистую, еще короткую траву под ногами, зеленоватые глаза Антона, которые изредка глубоко заглядывали в мои. Мне уже хотелось говорить, чтобы стало легче переносить эту необычайную молчаливую нежность. Но я боялся разрушить то, что возникало между нами. От резких порывов ветра холодок пробегал по коже, и остро хотелось тепла и близости.
Но вот вокруг что-то начало неуловимо меняться. Ветер, нагнав высокие и тонкие облака и словно выполнив свою задачу, утих. Мир как-то странно потух, очертания окружающих предметов стали неясными, будто их окутала светло-серая дымка. Я обратил внимание, что в этом новом мире мягких полутонов белые джинсы и куртка Антона кажутся неожиданно яркими. Тут только я отметил, что он не очень высокого роста. Он был чуть выше моего плеча, его фигура казалась хрупкой и изящной. Антон шел рядом, словно плыл, мягко и бесшумно. И я вновь почувствовал сильнейший прилив нежности. Не в силах справиться с ним, я остановился, взял его за руки и развернул лицом к себе. Он улыбался, но молчал.
– К чему нам слова? – сказал я и наклонился к нему.
Поцелуй был долгим. Когда я оторвался от его мягких губ, то увидел, как он побледнел. Антон медленно открыл затуманенные глаза, глянул на меня с затаенной улыбкой, и я мгновенно понял, что люблю его.
Антон жил с родителями и младшей сестрой. Вначале я решил, что ему не больше семнадцати, но оказалось – двадцать пять. Он работал в частной типографии печатником и содержал всю семью. Мне показалось смешным, что его фамилия была Сергеев. Он же усмотрел в этом мистический знак и сказал, что с рождения принадлежит мне, и как только я шагнул к нему из вишневой метели, он мгновенно это осознал. После более близкого знакомства Антон показался мне довольно странным парнем. Он был равнодушен ко всему на свете, даже к своей работе, но буквально помешан на поэзии Серебряного века. Удивляюсь, почему он не сделал эту страсть своей специальностью. Знания его были колоссальны. Причем он не просто отлично знал биографии и тексты, а чувствовал это время душой. Иногда казалось, что он жил именно тогда, и, родившись заново, сохранил память о том периоде. А сколько он собрал литературы по теме! В его комнате две стены от пола до потолка занимали стеллажи, туго уставленные книгами. И маршруты для прогулок Антон выбирал весьма специфические. Мы часто гуляли без всякой цели, но через какое-то время, непостижимым для меня образом, оказывались в каком-нибудь очередном, любимом Антоном переулке. Он внезапно останавливался и говорил немного торжественно: