Через полчаса его подобрала полуторка – автомобильный патруль рыскал по дальним окрестностям Ложка. Машина вывернула из-за леса и мчалась на него, расшвыривая сухую грязь. Он поднял руки, дескать, сдаюсь, подбросьте. Водитель затормозил у самого носа. Станковый пулемет, установленный в кузове, смотрел ему прямо в лоб. Из машины высыпались красноармейцы, наставили на него автоматы.
– Ни с места! – грозно проорал кто-то. – Не шевелиться! – И, схватив за шиворот, стал стаскивать со спины автомат. – Смотри-ка, форму нашу нацепил, падла фашистская! Ну, ничего, мы его быстро расколем!
– Парни, мне бы в штаб, в отдел контрразведки, к подполковнику Крахалеву… – вяло бормотал Алексей. – А тот, кто обозвал меня фашистской падлой, получит лично от меня по зубам. Но не сейчас, устал чего-то…
– Отвезем, не волнуйся. – Обшаривавший его старший сержант вытащил документ и тупо уставился на него. Потом громко расхохотался: – Смотри-ка, парни, фрицы окончательно обнаглели!
– Слушай, старшой, – высунувшись из кабины, проговорил дрогнувшим голосом водитель. – Кажись, это правда наш, видел я его… Ты бы поосторожнее его мутузил…
– Ладно, – немного смутился сержант, – в штаб доставим, пусть разбираются. Лыков, Дорофеев, хватайте его – и в кузов! Руки не распускайте, но смотрите за ним…
Отдохнуть в дороге не удалось – кузов трясся, все бока отбил. Надежная машина – этот прославленный «ГАЗ-АА», но до чего же неудобная…
Минут через двадцать его выгрузили у штаба. Навстречу уже бежали радостные оперативники из его группы: старший лейтенант Саня Шевченко, лейтенанты Коля Одинцов, Вадим Мазинич. Вот уж не ожидали увидеть живого командира!
– Товарищ капитан, живой, чертяка! – грохотал Шевченко, восторженно хлопал его по плечу. – Ты куда пропал, мать твою? Эй, бойцы, осторожнее с ним, это же не картошка!
Красноармейцы смущенно отдали честь, ретировались. Ну, и леший с ними. Но того, кто обозвал его «фашистской падлой», Алексей на всякий случай запомнил.
– Парни, потом все разговоры, ладно? – бормотал он, с трудом переставляя ноги. – Уморился я за эти сутки, а еще Крахалеву докладывать… Меня еще не объявили фашистским перебежчиком?
– Еще нет, – радостно объявил молодой Коля Одинцов, – но к тому уже шло. Товарищ подполковник вчера молнии метал: мол, найти и доставить капитана Макарова, в каком бы виде он ни оказался! Ты, кстати, вовремя, – еще часок-другой, и нас бы снарядили на твои поиски.
Чуть позже Алексей сидел у кабинета Крахалева, вытянув ноги, и наслаждался покоем. Начальник отдела контрразведки изволил отсутствовать. За столом в конце коридора зарылся в ворохе бумаг полноватый, какой-то обтекаемый капитан Верищев – политработник караульного батальона, он же секретарь первичной партийной организации и, по совместительству, политрук батальона. На боевых заданиях этого офицера практически не видели, он воевал на собственном фронте: осуществлял политическое наблюдение за личным составом, формировал политико-просветительскую и воспитательную работу. Верищев листал личные дела и с подозрением поглядывал на капитана.
– Ну, и где ты был, Макаров? – проворчал он недобрым голосом. – Люди с ног сбились.
– Где был, там меня уже нет, Верищев, – не без удовольствия отозвался Алексей. – Наслаждался осенней природой, устроит? Ты работай, не отвлекайся.
– Не нравишься ты мне, Макаров… – процедил Верищев. – Ох, не нравишься…
– Вызовешь на бюро парткома? – встрепенулся Алексей.
– Да вызвал бы, – скривился политработник, – будь ты членом ВКП(б), и не опекай тебя лично подполковник Крахалев. Надо же нянчиться с тобой, как с писаной торбой… А то давно бы дотянулся до тебя хотя бы по партийной линии…
Алексей решил не нарываться. Много он перевидал на фронтах таких чистеньких, самоуверенных, пользующихся своей безнаказанностью (подотчетных лишь членам Военных советов), рьяно следящих за идеологической чистотой подразделений, пасущих офицеров (особенно боевых), только и ждущих момента, чтобы прижать к ногтю тех, кто выходит за рамки. А сами – полные ничтожества, не нюхавшие пороха… «В свободной стране живем, – печально подумал Алексей. – Кого хотим, того и сажаем».
– Нарисовалась, душа пропащая! – взревел подполковник Крахалев, возникая в другом конце коридора. Схватил Алексея за плечо, потащил к себе в кабинет. – Садись, бродяга, садись! – И ногой подтолкнул ему стул. – Вижу, что еле держишься. Ты, Алексей, как тот мартовский кот, который гуляет, пока ноги не начинают подкашиваться. Имеешь, что сказать? – пытливо уставился он на подчиненного.
– И даже показать, товарищ подполковник… – Алексей поднялся, козырнул и начал извлекать из планшета стопки документов. – Затем бросил отдельно серые «корочки» и добавил: – Вот это офицерская книжка нашего радиста, товарищ подполковник.
Крахалев жадно схватил их, стал вчитываться.
– Это шутка, Макаров? – поднял он изумленные глаза.
– Это вражеский радист, – терпеливо объяснил Алексей. – Тот самый, что колесил по району на служебном транспорте, выходил на связь с фашистами и быстро линял, пока его не успевали запеленговать. Он покончил с собой… под давлением внешних обстоятельств.
– Подожди, но это же… – Крахалев недоверчиво всматривался в фотографию.
– Ну да, за той стенкой сидел, – кивнул Алексей на портрет Виктора Семеновича Абакумова. – Старший лейтенант Орехов, командир наших связистов. Это он, товарищ подполковник, не извольте сомневаться. Пойман на месте преступления, когда разбил рацию и пытался смыться к немцам. Отстреливался до последнего патрона, а последний, увы, – себе. Насколько понимаю, невелика потеря.
– Надо же, век живи – век удивляйся, как говорится. Другому бы не поверил, но вот тебе… А это что за публика? – Крахалев придвинул к себе стопку потрепанных документов.
– Сделано в абвере, – пояснил Макаров. – Передайте в нашу секретную часть – пусть учатся подделывать документы. Качество на уровне мировых стандартов. Однако не помогло. Пара минут найдется, товарищ подполковник? – И он лаконично описал, что случилось после самоубийства радиста и досадной поломки автомобиля. – Собственно, поэтому я и задержался, – завершил свой рассказ Алексей. – Их, в принципе, можно найти, не думаю, что за ними придет очередная диверсионная группа. Не такие уж святые.
– Подожди, Макаров, ты меня запутал… – Начальник контрразведки сегодня неважно соображал. – Объясни, какое отношение вот это, – потряс он подлинным документом Орехова, – сочетается вот с этим? – придвинул он Алексею стопку фальшивых книжек.
– Никак, – ответил Алексей, – разные истории, товарищ подполковник. Радист, уверен, к диверсионной группе абвера не имеет отношения.
– А-а, – неуверенно протянул Крахалев, – так бы сразу и сказал…
– А я не сказал, Виктор Иванович?
– Тебя не поймешь, ты такого нагородил, без бутылки не разберешься… Ну, ты и погулял, Макаров! Тебя послушать – прямо свадьба… Почему со всеми не разобрался? Упустил этого, как его, Аннушкина, и с ним еще парочку?
– Виноват, товарищ подполковник! Их чертова дюжина была, а я один. Не уследил за всеми, каюсь. Я арестован?
– На два часа, – засмеялся Крахалев. – Сядешь в отдельной комнате и напишешь сочинение – как ты провел последние сутки. Со всеми подробностями, ничего не упуская. Личность Маргелова – поищем такого, возможно, реальный персонаж. В деталях опишешь Аннушкина – не только внешне, но и психологический портрет, на кои ты мастак. Твои предположения, где они могли бросить машину. Где ты оставил свою – это, вообще-то, казенное имущество, Макаров… Мы выясним, что произошло на тех складах, – и вообще происходило ли там что-то… А потом решим, наградить тебя или арестовать суток на шестьсот… Иди, Макаров, отдыхай. Голодный, поди?
– Очень, – признался Алексей, – даже вас бы съел. Меня еще не сняли с довольствия?
– Ой, иди в столовую, – отмахнулся Крахалев, – у них сегодня голубцы. Такие же, как наша контора.
– В смысле?
– Ленивые. Все, ступай, капитан, загрузил ты меня по самые гланды. – Крахалев как-то скептически уставился на стопку документов, разложенных веером: – Буду пасьянс раскладывать. Напишешь объяснительную… тьфу, докладную, можешь отдыхать до завтра. Да смотри, не налегай… на свои сэкономленные «наркомовские».
Голубцы в штабной столовой оказались не только ленивые, но также рыхлые и безвкусные. Качество компенсировалось количеством, но сытнее от этого не стало. Похоже, мясо разжижали не только капустой, но и черствым хлебом, подгнившей картошкой и еще какой-то огородной ботвой. «Неужели воруют? – размышлял Алексей, давясь произведением местных кулинаров. – Коммунизм еще не построили, а коммуниздят уже все подряд. Давно никого не расстреливали».
Баба Нюра в хате на улице Светлой, где он встал на постой, накормила лучше.
– Нарисовалось ясное солнышко… – ворковала пожилая женщина в платочке, снимая с печи горячие горшки. – Аж не верится, а мы-то с Дуней все глаза проглядели, все ждалки прождали, где же наш квартирант, почему так редко приходит, не случилось ли чего…
– Дела военные, баба Нюра, – бормотал Алексей, обгладывая ароматную куриную ногу и украдкой поглядывая на глуховатую внучку хозяйки, которая в крохотной спаленке застилала ему койку. – В штабе приходится ночевать, такая уж служба, не нами придумана…
Дуня за шторкой прыскала в кулачок, лукаво поглядывала. Эта «куриная глухота» (как с юмором величала баба Нюра недуг внучки – последствия взрыва в огороде снаряда дальнобойной артиллерии) была, пожалуй, ее единственным недостатком. Острая на язык, смешливая, миловидная, совсем молодая, а уже вдова – она нарисовалась в его кровати в первую же ночь постоя. Забралась, как змея, без одежды, прижала палец к губам, дескать, тише, незачем бабу Нюру будить, – а потом закатила ему такую «постельную сцену», что он начисто забыл про усталость и узнал много нового! Дуня покинула его «клоповник» лишь в середине ночи, сыто мурлыча, вся такая довольная, призывно виляя бедрами. На следующую ночь визит повторился. Потом она надувала щеки, когда приходилось ночевать на службе, и расцветала, когда он появлялся. Баба Нюра давно уже все поняла, махнула рукой и разве что свечку не держала. Вот и сейчас – поел, составил грязную посуду в тазик (не мыть же, когда в доме две бабы), сладко потянулся. Хозяйка погремела посудой, удалилась в огород. И как Дуняша дотерпела! Примчалась, вся такая одухотворенная, дрожащая – и ведь не объяснишь, что дико устал и душа в запустении. Стащила сарафан, улеглась ему под бок и уставилась так трогательно, что сердце сжалось, а руки сами отправились в поход…
Поспать до вечера удалось урывками – час или полтора. А вечером в дверь забарабанили, и Дуня поскучнела, расстроилась. Нарисовались все трое – члены лично им скомплектованной группы. Саня Шевченко – рослый, улыбчивый, родом из Подмосковья; ершистый, с крючковатым носом иркутский сибиряк Вадим Мазинич и молодой, не боящийся холодов уроженец Воркуты Николай Одинцов. Всех парней он нашел в армейской разведке. Долго изучал дела, послужные списки, личные пристрастия. И с тех пор ни разу не пожалел. Уже полгода работали вместе, научились понимать друг друга с полуслова. Вот только вчера не повезло – не туда их отправили, куда бы хотелось…
Они ввалились в хату бесцеремонно, вели себя раскованно, топали сапогами. Мускулистый Шевченко взгромоздил на стол вещевой мешок.
– Так, надеюсь, все помнят, как вести себя в приличном обществе? – предупредил Алексей.
– А что такое приличное общество? – озадачился Одинцов, украдкой подмигивая надувшейся Дуняше.
– У нас сегодня повод, – важно сказал Мазинич, отодвинул Одинцова и извлек из вещмешка бутылку водки. – Помнится, на днях у одного из нас был день рождения – юбилей, так сказать, а мы были столь заняты, что прошли мимо.
– Ну, был, – смутился Алексей. Тридцать лет исполнилось четыре дня назад, но война закрутила, не до юбилеев.
– Тогда позвольте вручить юбиляру этот памятный подарок. – Мазинич поколебался и вытащил вторую бутылку. Потом начал извлекать консервы, хлеб, трофейные немецкие галеты, причудливую колбасу, изогнутую баранкой. – Ты пойми, командир, сегодня, может быть, единственный вечер, когда мы можем спокойно посидеть и по душам пообщаться. Что будет завтра, только Ставка Верховного Главнокомандования знает.
– Баба Нюра, осталось что-то с обеда? – повернулся к женщине Алексей. Странно устроен русский человек: устал, как собака ездовая, хочется отдыха, покоя, чтобы никто не трогал, а вот придут друзья, достанут бутылку (а лучше две), поставят перед фактом – и где та самая усталость?
– Батюшки, ну, конечно, как же не уважить людей? – всплеснула руками баба Нюра, сделала «тайный» знак Дуняше и убежала хлопать шкафами.
Дуня вздохнула, ушла на свою половину, стала там зачем-то щелкать застежками чемодана.
Товарищи перемигивались, ржали, наблюдая за Макаровым. Он никогда не хвастался своими амурными похождениями, но разве что-то утаишь от опытных оперов?
– Я не понял, – нахмурился Алексей, – приказа зубоскалить никто вроде не отдавал. Так что помалкиваем в тряпочку, товарищи офицеры, и держим свою больную иронию при себе. Сами не лучше.
– Хуже, – кромсая ножом разведчика колбасу, сказал Одинцов. – Помнишь медсестру Клавдию Ульяновну из второго медсанбата? Не хочу показывать пальцем, но вот эти двое второго дня навестили ее с полевыми цветами. Как бы по делу заехали – больного замполита навестить… Мне лейтенант Ряшенцев по секрету рассказал…
– Так мы и навестили больного товарища майора, – возмутился Шевченко. – И цветы ему…
– Ну да, заодно и навестили, – хрюкнул Одинцов. – А что, Клавдия Ульяновна – женщина отзывчивая, добрая, никому не отказывает. К ней часто люди с полевыми цветами приезжают… Я так понимаю, товарищ капитан, если существует сын полка, то где-то должна существовать и жена полка, нет?
– Ты просто злишься, что с нами не поехал, – оборвал его Мазинич. – А если бы поехал, сейчас сидел бы довольный, дышал бы полной грудью.
Разгулу этих циников Алексей не препятствовал – лишь бы за дело болели. Баба Нюра оперативно накрыла на стол и покинула помещение.
– Эксплуататор ты, командир, – завистливо вздохнул Шевченко. – У тебя и прислуга, и повариха, и наложница. За что боролись в семнадцатом году?
– Это не прислуга, а обслуга, – поправил грамотный Мазинич. – Разные вещи. Обслуга в Советском государстве желательна и необходима, прислуга – буржуазный рудимент. А то, что они похожи, – так это, у кого что болит… Слушай, командир, нам уже рассказали про твои подвиги. Как ты догадался, что эта кучка раненых – фашистские диверсанты?
– А что тут непонятного? – удивился Одинцов. – Это же фашисты. У них рожи мерзкие. Как увидишь – все понятно. А командир с ними вечером повстречался – лиц, понятно, не видно, по-нашему бухтят. А спозаранку разглядел, все понял – и давай их истреблять пачками…
– Весельчаки вы сегодня, – укоризненно заметил Алексей. – Серьезнее надо быть, товарищи офицеры. Почему не наливаем, Шевченко? Ждешь, пока командир за вас все сделает?
Старший лейтенант спохватился, разлил в доставленные бабой Нюрой стаканы. Первый тост оригинальностью не отличался: за Победу! Недолго осталось. Скоро вышибем фашиста из Советского Союза, а дальше сам до Берлина покатится!
– Не тот фашист пошел, что в сорок первом, – глубокомысленно изрек Мазинич. – Вот раньше – да, наглый был фашист, самоуверенный, шел в атаку под губную гармошку и даже не пригибался. А сейчас обмельчал, невзрачный какой-то стал, не страшный. Вроде и «Тигра» нового изобрел, и фаустпатроны всякие, а все не то. Дух у фашиста сломался, не верит он в победу. А мы верим…
– Ты наливай, наливай, – ухмыльнулся Одинцов, – закрепим, так сказать, нашу веру. Кстати, товарищ капитан, прибыли разведчики, которые проверяли вашу информацию. Все точно. «Виллис» цел и невредим стоял, где вы указали. Кто-то слил бензин из бака. Ну, это нормально. Взяли на буксир, доставили в Ложок, сейчас специалисты «чешут репы», как заставить работать это вредоносное американское изделие. За развилкой на Бараниху обнаружили сломанную полуторку, машина приписана к подразделению войск тыла, подвергшемуся нападению в Пятницком. Там действительно имитация крупных армейских складов, на которые пришли фашистские диверсанты. Напали внезапно, уложили два отделения необстрелянных красноармейцев. Выжил один – получил тяжелое ранение, заполз под фундамент. Сейчас он в больнице, состояние стабильное, дает показания. Группа диверсантов вышла из леса, забросала охрану гранатами, а там в радиусе десяти километров ни одного нашего солдата. Обнаружив пустые складские помещения, пришли в ярость, все подожгли. Он видел, как они переодевались в нашу форму, мотали себе повязки… Того, которого ты знаешь под именем лейтенанта Аннушкина, он видел. Сравнительно молодой, белобрысый, какой-то прилизанный. Был еще в этой гвардии капитан, но парню показалось, что лейтенант главнее…
– Ты уверен, что не подстрелил его? – спросил Шевченко.
– Ушел, гад, – поморщился Алексей. – Он за спинами своих подчиненных прятался, на рожон не лез. Немецкий офицер, сотрудник абвера. С ним были рядовые выпускники разведшколы, плюс бывший советский офицер с документами Маргелова. Раньше были специальные абверкоманды – отводили диверсантов за линию фронта. А теперь, видать, не доверяют бывшим советским гражданам – с ними ходят, на месте контролируют. Склады в Пятницком были промежуточной целью, шли дальше, в Ложок, а возможно, еще дальше. Диверсант, кстати, тоже уже не тот, – брезгливо усмехнулся он. – Хромает подготовка абвера, берут, кого попало, обучают по ускоренной программе. Ликвидировать безусую охрану, ни разу не бывавшую в бою, это легко. А как столкнутся с более опытным противником – пиши пропало, терпят поражение…
– Тела нашли, – сказал Мазинич. – Порезвился ты на славу – десять душ к чертям собачьим. Рацию и старшего лейтенанта Орехова тоже нашли, по твоим следам прошли разведчики. Там уже живность потрудилась – нос выели и оба глаза, м-да…
– Это ты уместно к столу сказал, – «похвалил» Одинцов. – Я как раз хотел за рыбкой потянуться… Эх, ладно! – Он схватил раскрытую банку с сардинами и стал с аппетитом уплетать ложкой.
– Командир, похоже, что-то намечается, – понизил голос Мазинич. – Ты не в курсе? Наши к наступлению готовятся… Составы приходят, разгружают их по ночам, осуществляется скрытное перемещение войск, орудий. Дезинформацию о готовящемся наступлении в районе Ревзино немцы проглотили, а вот поверили ли в нее – неизвестно. Но они ведь не идиоты. У них повсюду агенты – в лесах, селах, так что шила в мешке не утаишь. Что-то секретничают наши военачальники, не создается такое мнение?
– Стоп! – сделал предостерегающий жест Алексей. – Обсуждать то, что происходит, мы не будем. У каждого есть свое мнение, и оно недалеко от истины. Что-то будет. Когда – неизвестно. Надеюсь, не завтра… – Он покосился на закрытую дверь женской половины, потом на оприходованную бутылку водки, на вторую – еще не оприходованную.
– Заметь, ты первый на нее посмотрел, – обрадовался Саня Шевченко и начал сворачивать «объекту» горло…