Думаю, читателю не надо прилагать много усилий, дабы представить себе городскую свалку. Зрелище, понятно, нелицеприятное, запахи – не гастрономические. Среди мусора бродят сытые и гордые вороны. Их более шустрые, настроенные на активный поиск собраться парят над хранилищем отбросов человеческих в надежде найти что-нибудь эксклюзивное. Кружится пыль, шевелятся бумажные отходы. Среди мусора лежит помятая газета. Ветерок приподнимает её, отрывает от земли и несёт ввысь. Там, где только что лежала газета – труп. Он виден с головы по грудь, остальное небрежно присыпано всяким барахлом.
Улетающую газету, а затем то, что было спрятано под ней, видит уставший с утра бомж, мужчина неопределённого возраста, специфической харизматической наружности с толстой кривой палкой в руке. На свалке он чувствует себя уверенно, однако труп его не воодушевляет. Он тяжело дышит, что-то бормочет и осторожно подходит к покойнику. Сквозь прерывистое дыхание пробивается: «Надо же, угораздило… А может, подфартило… Так никогда и не знаешь: с вечера – тост, а утром – погост…» Он подходит к покойнику, осторожно зацепляет палкой одежду и слегка оттягивает синюю спортивную куртку…
Таким был пролог истории, разыгравшейся в «лагере для беженцев». Речь идёт не о политических и тем более не о военных изгоях. Обитатели крайне замысловатого в архитектурном смысле бивуака были беженцами судьбы – так определяла свой статус их наиболее просвещённая часть.
Три строения, состоящие из брезента, кусков яркой ткани, обрывков одеял, картонных ящиков, оконного стёкла и прочего замысловатого материала. Большой очаг с кострищем, опорами и котлом приличных размеров, группа малых строений и приспособлений непонятного предназначения. Несколько внешне похожих обитателей обоего пола, хаотично снующих туда-сюда и потому не поддающихся счету.
Местный участковый инспектор и Демьян поначалу время от времени слега зажимали носы, подчёркивая своё отрицательное отношение к здешней атмосфере, но довольно быстро привыкли, смирились и почувствовали себя уверенней. Участковый держал в руке полиэтиленовый пакет, где ясно просматривался какой-то блестящий предмет. Взгляд его, как и Демьяна, был строг. И смотрели они с укоризной и строгостью на героя пролога по имени Леха. Леха не имел армейской подготовки, но стоял по стойке «смирно». Ему было страшно, стыдно и вообще он был не согласен с началом и развитием событий сегодняшнего дня.
– Ты что – даже день не можешь вспомнить? – продолжил разбор полётов участковый.
– Не могу, начальник. Старался – не могу.
– Сколько времени прошло – день, два, три, неделя? Ты что – совсем? – попытался разнообразить опрос полицейский.
– Не знаю. Может, дня два-три… Дел-то много, всего не упомнишь. У меня все дни – как вчерашний…
– Может, тебе помочь? – строго спросил участковый.
– Не, начальник, здесь даже помощь не поможет. Это – прострация мозга… – задумчиво, подчёркивая свою озабоченность обсуждаемым вопросом, ответил Леха, не видя радужных перспектив в продолжении разговора.
На то и лагерь беженцев судьбы, чтобы она, судьба, хотя бы изредка являлась в позитивном образе. На этот раз образом стала решительно подошедшая женщина. Она энергично вытирала руки тряпкой, напоминающей полотенце, возможно, тем самым подчёркивая свои лидерские преференции в этом лагере. Доброжелательно, уверенно она внесла струю надежды в разговор:
– Просрация у него, товарищ командир. Жмурика он нашёл седьмого числа, утром. А восьмого у меня день рождения, пока помню. Деньжат срубил, падла, слухалку эту… – она показала «полотенцем» на пакет, где лежал стетоскоп, подумала и сформулировала: – Неразумно изъял. И всё спрятал. А орлы наши, – помощница гордо обвела взглядом территорию и обитателей лагеря, – нашли, чухало ему начистили, деньги – в коммуну, а слухалку ему оставили – пусть мозги лечит…
Леха виновато развёл руками и благодарно указал своим собеседникам на свою коллегу: мол, видите, теперь всё ясно… Но ясно было не всё. Вмешался Демьян:
– Сигареты у него были?
Леха задумался: где ж здесь подвох.
– Сигареты? Что – не понятно? – продублировал участковый.
– А-а-а, так ещё и сигареты… – присоединилась женщина и дорисовала для полноты восприятия информации картину: – Товарищ командир, он у нас новенький. Не коммунар ещё – кандидат. Не знает, что мы с властью дружим и за покой наш власти нашей очень даже благодарны.
Участковый скривился. Леха понял, что молчать нельзя.
– Так и было. А слухалку оставили, – сказал он сокрушённо.
– Сигареты? – грозно спросил Демьян.
– Была пачка, мятая, початая…
– Где они?
– Понятно, где…
И опять судьба. Решительная предводительница на несколько секунд зашла в строение, представляющее, надо полагать, жилую часть, и вышла, победно демонстрируя зажатые в ладонь две сигареты.
– Они? – строго спросила Леху, раскрыв ладонь.
Леха внимательно осмотрел сигареты и утвердительно кивнул.
– Сюда, – сказал участковый и вытащил из кармана ещё один пакет.
Курево перекочевало в полиэтиленовую ёмкость.
Леха признавал право сильного на не всегда справедливое распределение материальных благ. Но это был форменный грабёж. Демьян прочитал на его лице эти скорбные, отдающие потаённым якобинством мысли и протянул предводительнице пятьдесят рублей в виде компенсации.
– Всё правильно – солдат ребёнка не обидит, – такова была её реакция.
Демьян про себя отметил: и всё же хорошо быть богатым и справедливым. Затем спросил активную даму:
– Два дня прошло – почему не сразу?
– Он же, падла, не сказал, где взял. Только вчера после обеда и проболтался…
– Ну, а вчера… Почему не сообщили? – вмешался участковый.
– Информация должна отлежаться, – твёрдо заявила предводительница.
Аргумент был весомым, Демьян и участковый оставили его без возражений.
– Скоро приедут, – Демьян посмотрел на часы.
– Надо показать! – обратился к скучающему Лехе участковый.
– Что показать? – заволновался Леха.
– То показать! – уточнил полицейский.
– Боязно. Времени сколько прошло… Жара. И птицы эти адские…
– Какие птицы? – уточнил Демьян.
– Адские. Есть райские. И есть, стало быть, адские. Так вот у нас – адские! – внёс ясность Леха.