Москва. Кремль.
Во исполнение решения Совнаркома
от 15 марта 1921 года организовать
Управление режимных расследований (УРР).
Руководство управлением поручить
тов. Смагину Андрею Викторовичу.
Архив Смагина.
УРР. Дело 22.12.25. «Зёрна»
Инженер Пелехов Иван Андреевич в этот вечер всё ещё находился под впечатлением от известия о смерти любимого поэта Сергей Есенина. Много говорили, некоторые плакали, вспоминали стихи, помянули, опять плакали, взывали к душе и говорили о сложностях и достижениях социалистического строительства, ещё помянули… И всё же не верилось: не мог такой человек, талантище, вот так просто уйти – был и нет, совсем нет. Тело покойного родственники и власть решили перевезти в Москву, место – скорее всего, Ваганьковское кладбище. Земля ему пухом!
Иван Пелехов вполне осознавал, что был слегка или даже чуть более того пьян. Но взбудораженное сознание, как он про себя отметил уже не в первый раз, было всё же не следствием выпитого. Неожиданные душевные переживания – вот в чём причина. Он иногда скользил, но не падал. Когда он, с вызовом поглядывая на вечерних прохожих, громко шептал: «Вечером синим, вечером лунным…» – накатывала слеза. Он вытирал лицо рукавицей, влажные щёки уступали морозному воздуху и неприятно горели.
В таком состоянии Пелехов Иван Андреевич и столкнулся с видением. Со временем этот случай приобрёл много различных личностных интерпретаций. Настолько много, что разбор этого «вечернего полёта» мог потерять смысл. Лишь после строгого морально-политического внушения со стороны сотрудников УРР, напоминания о высоком звании инженера и научной значимости эффекта первого впечатления удалось воссоздать изначальную, хотелось бы верить, истинную картину увиденного.
Иван Андреевич дружил со словом и знал: подворотня в классическом варианте означает щель между воротами и землёй, и потому фраза «собака гавкает из подворотни» вызывала в его создании простую и понятную деревенскую или окраинную картину. Большинство же неподготовленных городских граждан «видело» в этом случае пса, лающего из сквозного, тоннельного, часто обрамлённого аркой домового прохода. Вот такая подворотня, днём довольно мрачноватая, а ночью – тем более, украшала привычный путь нашего героя. Тридцатилетний инженер ни здоровьем, ни лихостью в быту не отличавшийся, обычно, проходя здесь, прибавлял шаг – мало ли что, место для ограбления или какой-нибудь хулиганской выходки самое подходящее. И на этот раз он машинально принял немного влево, исходя из того, что, хотя фора для бегства образуется небольшая, обзор подворотни увеличивается, и это позволит вовремя заметить и упредить возможную опасность. Как именно упредить, Иван Андреевич, как и многие живущие в атмосфере технического новаторства и поэтических кружков граждане, представлял себе весьма туманно. Тем не менее, поступил он так.
Инженер идёт по правой стороне улицы, подходит к подворотне, слегка отклоняется от маршрута влево и видит в подворотне… довольно большой костёр. Светло, как днём, и потому прекрасно видны могучие ёлки и серо-голубое небо. А подворотня – не высокая, с полтора человеческих роста! И главное – возле костра сидят на брёвнышке два причудливо одетых человека. Высокие болотные сапоги забыть нельзя. А вот остальное – то ли телогрейки, то ли плотные куртки, перетянутые, как у военных ремнями… Лица? Лиц не видно, так как головы закрыты странными балахонами. И вся эта картина мерцает и смотрится как через запотевшие очки.
Описывая свои впечатления, инженер здорово потрепал нервы слушателям. Особенно трудно было уяснить тезис с «очками». Дело в том, что инженер носил очки, и понятно: на морозе – дыхание, волнение, водочные испарения – они должны были запотеть. Однако Иван Андреевич уверял: «Я знаю, что такое запотевшие очки! Не сбивайте меня! То, что я наблюдал, смотрелось, словно через запотевшие очки. Но это были – не мои очки!» Вот такое свидетельство, вот такая трактовка.
Следует сделать некоторые дополнения и пояснения. Замечательное событие произошло 29 декабря, фигурант сам признался – был выпивши, неоднократно это подчеркнул и пояснил, по какому поводу. Повод понятен. Душа экзальтированного человека для опытного исследователя – не потёмки. Иногда в ней такое может выстроиться причудливое, что приземлённому человеку – ни понять, ни объять. Сотрудников Смагина трудно было причислить к безнадёжно приземлённым. Потому и воспринималось ими многое увиденное и услышанное в ракурсе, отличном от подходов, встречающихся в обычной милицейской или чекистской практике. К тому же видеть невидимое и слушать неслышимое являлось их прямой служебной обязанностью.
Конечно, повальной заблаговременной встречи Нового года тогда не наблюдалось, но отдельные и достаточно яркие случаи своеобразных встречных праздничных обязательств, безусловно, были. И в этих случая можно было увидеть и не такое – доходило и до белой горячки.
Опрос инженера осуществлялся вечером 2 января 1926 года. То есть, инженер плюс ко всему происшедшему отметил праздник, много думал, сомневался, решительно рвал со старыми пороками, принимал решение начать жить сначала и… только в этот день, утром, решился поделиться своими впечатлениями. Первоначально он обратился в милицию. Там нашлись, к его счастью, адекватные люди, результат – вечерняя беседа в УРР.
Вообще-то, случай отдавал патологией. И можно было бы перенаправить пациента к докторам и только после их обнадёживающего заключения продолжить беседу, а может, и вовсе не продолжить. Однако имелось обстоятельство, позволяющее проявить по отношению к событию повышенный интерес, и даже требующее его оперативного разбирательства.
Начальник УРР Андрей Викторович Смагин находился в своём кабинете, он смотрел в тёмное окно и пытался рассмотреть картину, закрываемую собственным отражением. В только что приоткрытую форточку осторожно пробиралась струйка свежего воздуха. Он ловил её ртом. Смагин плохо видел улицу, подумал: погаси свет, и откроется полная и ясная картина январского вечера.
«Так и в этом деле, – подумал Смагин, – погаси кабинетный свет, отбрось папки, протоколы, прокуренные совещания, мнения вечных скептиков и, отбросив сомнения, предположи: а вдруг так оно и было? Если не было – всё ясно. Но если было?» Он подошёл к стеллажу и взял папку с протоколом допроса. Достал документ. Следователь, его передавший, уверял: не хотелось эту галиматью и писать… Текст Смагин помнил почти наизусть. Этого было мало. Он вызвал дежурного.