II За дело
Анджело! Анджело! – тихонько звал на другой день брата Галилео.
Он просунул нос в дверь кухни, где брат чинно чистил к обеду овощи.
– Отец ушёл, – продолжал Галилео шёпотом, – и дедушка тоже… мама пустит… пойдём на реку, починим мельницу… увидишь, как она будет молоть…
Анджело не поднимал глаз и молча покачал головою.
На глазах Галилео ещё сверкали слёзы: отец сильно побил его сегодня утром. Но он всё-таки продолжал звать брата:
– Пойдём, Анджело… Я придумал тележку, которая…
Галилео пришлось замолчать, потому что в дверях кухни показалась мать. Когда она ушла и мальчик хотел начать вновь свои уговоры, Анджело предупредил его:
– Я больше никогда не пойду с тобой на реку, Галилео. Я не стану с тобой играть. Из-за тебя вечно достаётся. Я вовсе не хочу, чтоб меня так поколотили, как тебя сегодня. Ты открыл окно и ночью лазил в сад, – продолжал наставительно Анджело, энергично дочищая морковь, – а потом ты не запер окно, а в саду кто-то ночевал. Отец говорил: что было бы, если бы влезли в окно воры и обокрали весь дом?
Анджело повторял слова отца. Галилео ничего ему не ответил и всё-таки ушёл на реку. Анджело так с ним и не играл. Правда, среди дня он не выдержал и галопом промчался по берегу около маленьких ворот, ведущих к мельницам, чтобы хоть одним глазком посмотреть на выдумку брата. Но как только Галилео позвал брата, он со всех ног пустился прочь, крича:
– Нет, нет! Ни за что не стану играть с тобой!
Галилео вспылил. Он тряхнул кудрями, показал Анджело кулак и крикнул:
– Трус! Трус! Трус! Ну, попроси меня сделать тебе новую игрушку. Так я тебе тогда и сделаю. И не дам тебе ни кусочка от моего сладкого пирога!
После обеда, в короткий час досуга, синьор Винченцо обыкновенно занимался с Галилео или упражнялся в решении математических задач. Винченцо очень любил математику, но знаком был с этой наукой поверхностно, да и научился ей самоучкой.
В этот день Винченцо выводил на бумаге после обеда какие-то круги и треугольники, вместо того чтобы спросить его урок. У музыканта был вид, как будто его мучила какая-то неотвязная мысль.
– Галилео, – вдруг серьёзно, почти сурово, сказал отец, – мне надо с тобой поговорить. Тебе уже девять лет, тебе уже пора бросить бегать по колено в воде да делать запруды в ручьях. Надо подумать о деле. Правда, мы бедны, но рода мы не простого, и оставаться тебе без всякого образования, как сыну простого рабочего, нельзя. Я сам не могу с тобой заниматься, где мне! Эти проклятые уроки скоро меня совсем доконают… Какая-нибудь капризница платит гроши, да ещё привередничает! Всякой моднице теперь надо уметь играть на лютне, и, пока я их научу сносно играть, они меня вконец изведут и истерзают мне уши! Вот я и не хочу такой же дороги для тебя, мой мальчик, – продолжал синьор Винченцо. – Музыка – дело хорошее, но не отдавай ей всю жизнь. Вот и это, – он показал рукою на бумагу, где начертил математические фигуры, – и это дело хорошее, а посвящать ему жизнь глупо. Пусть занимаются этой наукой богатые люди, которым нечего делать. Эта наука не прокормит. Есть много более прибыльных занятий, вот, например, торговля. А чтобы быть купцом, который возит товар и ведёт дела по всему свету, надо иметь смётку, да ещё кое-что надо знать. Вот и тебе надо поучиться, тогда ты, может, и не будешь голодать, как голодает твой отец…
Синьор Винченцо вздохнул, вспомнив, что сегодня Джулия накормила его пустой похлёбкой, даже без масла.
«Быть купцом, – думал Галилео, – ездить с товарами далеко за море, в чужие страны, увидеть много нового… что ж, пожалуй, это и интересно».
Он не совсем довольным тоном спросил отца:
– Я буду ходить в школу?
Не успел синьор Винченцо ответить, как у ворот послышался обычный стук молотка, и скоро в комнату вошёл человек в чёрном плаще и чёрной шляпе.
– К вашим услугам, благороднейший, достопочтеннейший синьор, – заговорил он, подобострастно раскланиваясь. – Имею честь пожелать доброго здоровья и благоденствия знаменитейшему маэстро Винченцо Галилею… Вы посылали за мной? Покорный слуга вашей милости, учитель риторики, логики, латинской грамматики и других наук, уважаемых в просвещённых странах, Якопо Боргини…
После этой витиеватой речи он искоса бросил взгляд на убогую обстановку комнаты.
– Добро пожаловать, почтеннейший педагог! – отвечал Винченцо и подвинул гостю кресло. – Да сохранит вас святой Иоанн, покровитель Флоренции! А вот и ваш будущий ученик, смею надеяться!
Якопо Боргини, не откладывая дела в долгий ящик, тут же принялся экзаменовать Галилео. Мальчик отвечал бойко, но, как только пробовал рассказать что-нибудь своими словами, учитель его поправлял:
– Ай-ай-ай! Неверно! Оно, положим, суть и одна, да слова не те. Если бы мы смели передавать науку своими словами, то, пожалуй, и в церквах бы каждый стал молиться по-своему, а то для всякого случая жизни есть у святой церкви своя молитва, и Священное Писание пересказывать своими словами – великий грех и невежество. Если в Священном Писании говорится: «И быть по сему» – нельзя сказать: «Быть по сему», опустив «и», или же «По сему и быть»; следовательно, суть меняется, если меняются слова, и ты это хорошенько запомни.
Затем пошли переговоры о плате. Торговались долго. Отец ставил ребром последний грош и чуть не плача просил учителя спустить, а учитель оскорблялся. Он то и дело повторял:
– Ведь вы подумайте: риторика, логика, латинская грамматика… А моя опытность? С мальчиком будет много возни, это сразу видно: он упрям – это видно по цвету волос; он всё путает – путает Священное Писание, бог ты мой!
Винченцо молчал, задыхаясь от изнеможения, и обливался потом. Наконец он махнул рукой и решил ещё немного прибавить Боргини за опытность. Ударили по рукам. Учитель церемонно раскланялся и вышел.
– О, мой Галилео! – простонал Винченцо, как только дверь затворилась за тщедушной фигуркой учителя, – теперь ты видишь, чего мне стоит твоё образование, и ты должен хорошо учиться, чтобы не быть таким бедняком, как твой отец!
Занятия Галилео в школе Боргини пошли со следующего утра. Каждый день бегал он в школу с книжками в кожаной сумочке. Каждый день выслушивал он наставления учителя, одно тоскливее другого. Школьная мудрость давалась Галилео не даром, хотя синьор Боргини был, пожалуй, добрее многих учителей того времени и сравнительно не так часто пускал в дело палку. Но уроки его были просто невыносимы. Почтенный педагог учил Галилео мёртвой риторике, логике, греческому языку, сухой церковной латыни. О математике или о естественных науках не имели понятия в школе Боргини, и вряд ли сам синьор учитель мог ответить на занимавшие Галилео вопросы о явлениях природы.
И Галилео, ум которого вечно работал, принялся самостоятельно за изучение греческих и латинских классиков. Ему помог в этих занятиях один монах, у которого он бывал. Скоро Галилео приобрёл обширные и основательные сведения в древней и новой литературе. Под влиянием этого изучения образовался впоследствии тот увлекательный язык, которым говорил и писал Галилео Галилей. Часто ночью отец заставал его за чтением Ариосто, поэму которого «Неистовый Роланд» Галилео скоро знал наизусть. Углублённый в чтение, Галилео не слышал шагов отца, и синьор Винченцо тушил его масляную лампу, отчасти из экономии, отчасти из жалости к сыну. Ариосто на всю жизнь остался любимым поэтом Галилео Галилея.
Была, впрочем, у Галилео и другая страсть – страсть к искусству живописи и ваяния. Флоренция – город искусства, родина великих художников, бессмертных произведений резца и кисти. Много славных имён насчитывает история Флоренции: Джотто, Мазаччо, Леонардо да Винчи, Микеланджело, Рафаэль, Сандро Боттичелли и сколько ещё других, подаривших городу чудные статуи или картины! Здесь почти каждое здание носит на себе печать гения. На улицах, в нишах домов, в храмах, на площадях – всюду создания бессмертного искусства. И Галилео каждый день, направляясь в школу, проходил между ними, и взгляд его не мог оторваться от гармоничных форм… И мало-помалу в нём проснулась душа истого флорентинца, чутко, восторженно отзывавшаяся на творения художников…
Галилео брался за карандаш и кисть, изучал, лихорадочно набрасывал, чертил, доходя до истины и высшей красоты ощупью, самоучкой. А потом он стал бегать в мастерские художников. Здесь Галилео слушал и поучался, правда, урывками, но зато как прилежно, с какой страстью!
Анджело с лукавым любопытством следил за старшим братом. С тех пор как Галилео поступил в школу, Анджело перестал его понимать. Брат казался ему каким-то помешанным, говорившим стихами, проводившим ночи напролёт за книгой, когда все добрые люди давным-давно спят. Бывало, отец, неожиданно раздобрившись после получки, давал детям мелкие монетки. Анджело, большой лакомка, сейчас же спускал деньги на сладкие пирожки или конфеты, но Галилео стал особенно скуп с некоторых пор и старательно копил свои деньги.
Анджело начал его презирать…
– Скупой, – говорил он с отвращением, – скряга…
Но каково же было удивление Анджело, когда старший брат принёс раз большой пакет, как потом оказалось, с красками и кистями.
– Ну погоди же! – прошептал завистливо мальчуган, погрозив Галилео украдкой маленьким, но сильным кулаком, – уж я высмотрю!
И он припал лицом к щели двери чулана, за которою скрылся Галилео. Анджело увидел, как рыжая голова Галилео низко согнулась над доской, а рука его стала быстро водить углем, делая смелые наброски. Из-под угля Галилео вышло очертание головы старика. Анджело узнал апостола Петра, которого он видел на стене одной из флорентийских церквей.
Он ушёл от двери в глубоком недоумении…
Каждый день работал кистью Галилео, и каждый день Анджело караулил его у двери. Картина росла, и наконец Анджело увидел оконченный прекрасный образ.
– Так вот куда Галилео девал свои деньги, – медленно проговорил мальчик, – а я и не знал!
И с этих пор он стал с почтением смотреть на Галилео.
Галилео рос, и вместе с ним рос и креп его художественный талант. Скоро Анджело, ходивший теперь вместе с ним в школу, заметил, что встречающиеся им на улице известные художники останавливались и охотно болтали с Галилео о своих картинах, приветливо зазывали его в свои мастерские, и юноша, почти мальчик, давал им с видом знатока советы.
– Да что же это, в самом деле? – недоумевал простодушный Анджело, – этот Галилео настоящий волшебник: и рисует-то он, и играет, и знает наизусть все стихи, и делает разные чудесные игрушки и машины…
Это же недоумение перед разнообразными способностями Галилео давно уже занимало и даже мучило старого Винченцо. Кем же сделаться, в самом деле, мальчику, когда он имел талант ко всему? Ведь торговцу вовсе не нужно играть на лютне, или декламировать Ариосто, или рисовать. Уж не сделать ли из него художника? Э, да что хорошего в этом занятии? Ещё повезёт ли мальчику, угодит ли он вкусу толпы, – а ему уже семнадцать лет, надо подумать и о дальнейшей карьере. Вот занятие медициной – куда вернее и прибыльнее. Не сделаться ли ему доктором? Эта мысль гвоздём засела теперь в голове у Винченцо. Раз он решительно сказал старшему сыну:
– А знаешь, Галилео, как стукнет тебе восемнадцать лет, отправлю я тебя из дому. Не всё же тебе сидеть у материнской юбки.
– Куда, батюшка?
– В Пизу… да, да, лучше всего в Пизу. Там ты родился, маленьким ведь привезли тебя сюда… В Пизе хороший университет, да и близко от Флоренции. Лучше быть тебе, в самом деле, доктором, чем торговцем. Занятие доктора куда прибыльнее!
Галилео не думал возражать; он только удивился. Поездка в Пизу положительно улыбалась ему. Отчего бы ему и не заняться медициной и не сделаться доктором? А главное: он избавится от премудрости синьора Боргини…
И он весело отвечал отцу:
– Хорошо, батюшка, я поеду в Пизу и буду учиться медицине.