I Неугомонный мальчик
В летний вечер 1573 года у ворот невзрачного дома на одной из улиц Флоренции[1] стоял старик в порыжевшем старомодном плаще и широкополой шляпе. Он сердито, изо всей силы колотил в запертые ворота привешенным на цепи молотком.
За воротами послышался топот бегущих ног, и старая служанка наконец распахнула их перед сердитым синьором.
Старик молча прошёл в переднюю, а оттуда в бедно обставленную комнату, где вокруг накрытого стола собралась вся семья музыканта Винченцо Галилея. При входе старика маленький черноволосый мальчуган захлопал от радости в ладоши и весело крикнул:
– А вот и дедушка Козьма! Теперь можно и ужинать!
Сидевшие за столом подвинулись, чтобы дать место старику.
– А вот дедушке и местечко, – говорил весёлый черноволосый мальчуган. – Садись, дедушка, около меня.
Но старик не обратил внимания на ребёнка и стал поодаль, не снимая ни шляпы, ни плаща.
Мальчик ничего не замечал и не унимался:
– Я тебе сейчас помогу снять плащ, дедушка!
Старик не двигался.
– Сиди смирно, Анджело, – прошептала молодая женщина, жена Винченцо Галилея, – ты видишь, дедушка чем-то недоволен…
Она встала с грудным ребёнком на руках и хотела помочь старику снять плащ. Но синьор Козьма резко спросил:
– А ты знаешь, Джулия, где Галилео?
Красивое лицо молодой женщины побледнело.
– Галилео… – прошептала она смущённо. – О господи, разве ещё что-нибудь случилось?
– Галилео нет, и дочь моя, его мать, не знает, где он слоняется с утра до ночи! Уже поздно, скоро по улицам Флоренции нельзя будет пройти без оружия. Или ты хочешь для своего сына компании ночных гуляк?
В глазах жены музыканта показались слёзы.
– А ты что же молчишь, Винченцо? – спросил старик зятя, голова которого низко склонилась над миской, а лоб нахмурился.
Музыкант поперхнулся похлёбкой, закашлялся, положил сердито ложку на стол и бросил недовольный взгляд на жену. Сегодня он целый день бегал по урокам: досуг ли ему было смотреть за сыном?
Вдруг прозвенел торжествующий голосок Анджело:
– А я знаю, где Галилео, дедушка!
Все обернулись к мальчику.
– Так поди и приведи его сюда, мой Анджело! – обрадовалась синьора Джулия, – да скажи, чтобы шёл сейчас же, а то дедушка… да и все мы очень боимся, что его так долго нет…
– И скажи ещё, что я выпорю его, – спокойно договорил синьор Винченцо.
Но мальчика уже и след простыл. Топот его ног о каменный пол коридора смутно доносился до сидящих за столом.
Только теперь отец Джулии Галилей, старый Козьма Аманати Вентури, соблаговолил снять плащ и принялся за ужин.
Анджело пустился бежать вдоль длинной улицы, потом повернул в переулок и спустился к реке Арно около маленьких ворот, ведущих к мельницам.
Солнце садилось и вот-вот было готово потонуть в серебряной глади реки. Река точно засыпала, точно нежилась под тихой лаской уходящих лучей; только лёгкая рябь порой пробегала по ней волной и чуть-чуть колыхала тростник у берега да ветки повисших над нею деревьев… Тихо качались на ржавых цепях лодки; полуразвалившиеся жалкие рыбачьи хижины тёмными силуэтами виднелись на берегу. Невдалеке гудели мельницы, а около их колёс вздымались целые каскады сердитой седой пены.
Анджело остановился, приставил руку к глазам и громко позвал:
– Га-ли-ле-о!
За ним залилось эхо:
– О-о-о-о!
Звонкий детский голос не тотчас отозвался:
– Ну? Здесь!
Через минуту Анджело уже мчался по откосу. В его голове было столько упрёков для брата, слышанных от старших, но, спустившись к самой воде, он все их перезабыл. Это случилось в тот момент, как Анджело увидел рыжие кудри старшего брата Галилео. Босой, по колено в воде, он копался около самодельной запруды в устье ручья около самого Арно и даже не поднял головы при приближении Анджело.
Недолго думая, Анджело последовал примеру Галилео. Его сразу обдало чудесным сырым запахом реки. Среди речного простора, когда волны шепчутся у самых ног, гораздо лучше, чем дома, где нужно сидеть в душной комнате и выслушивать бесконечные выговоры старших…
Галилео устроил запруду и мельницу. Мельница была превосходная: её грубое самодельное колесо довольно быстро вертелось под напором воды, а вода пенилась и шумела. Попавшие в её водоворот щепки отлетали в сторону. Анджело, стоя по колено в воде, хохотал во всё горло. Галилео вечно мастерил какие-нибудь игрушки, похожие на настоящие машины. Анджело приходил от них в восторг и за них обожал брата. Оба мальчика теперь позабыли обо всём на свете и внимательно следили за водоворотом у колеса.
А солнце совсем скрылось… Послышался лязг оружия, и со стороны города на берегу показался патруль. Вдруг Анджело заметил на откосе две знакомые мужские фигуры.
– Дед! Дед и отец, Галилео! – с ужасом прошептал мальчик, трясясь всем телом, и оглянулся, как бы ему лучше задать тягу.
Галилео сердито нахмурился и потряс рыжими кудрями.
– Эй, мальчишка! – раздался наконец дрожащий гневный голос деда, – сейчас пошёл домой! Бродяжничать по ночам на реке! Ну, что же ты молчишь, Винченцо? Или ты ему не отец?
Винченцо угрюмо посмотрел на сына.
– Ступай сейчас же домой! – крикнул он вдруг неожиданно во всю силу своей могучей груди и топнул ногой, – а это – вот!
Он поднял камень и с бешенством ударил в мельницу. Она рассыпалась.
Галилео злобно сверкнул глазами и, закусив губу, молча принялся натягивать на мокрые ноги башмаки; Анджело давно уже захватил свою обувь и мчался изо всех сил в гору, к дому.
Галилео с сожалением обернулся на разрушенную работу. Безжалостная вода разметала остатки маленькой модели мельницы в мелкие щепки и теперь неслась, свободная, ликующая, не сдерживаемая игрушечной преградой…
Галилео поник головой и пошёл рядом с отцом и дедом, которые не переставали браниться…
Как неприветлива, неуютна показалась сегодня маленькому изобретателю обстановка родного дома! В особенности мрачна была эта комната с очагом и обеденным столом, служившая и столовой, и гостиной, и кабинетом музыканту! Единственным украшением её были развешанные по стенам флейты и лютни, разукрашенные, согласно обычаю того времени, портретами предков Винченцо Галилея.
Со стола было уже убрано. Джулия укачивала в соседней комнате ребёнка. Анджело стянул в кухне несколько печёных каштанов и уплетал их в постели. Он поделился каштанами с братом. Очевидно, мальчиков наказали сегодня, оставив без ужина.
Галилео вовсе не хотел спать. Каштаны несколько утолили его голод, и гнев немного поулёгся. Что за беда, он завтра сделает другую мельницу! Ему хотелось теперь отчасти задобрить отца, отчасти облегчить свою уколотую обидой душу. Он снял со стены лютню и стал тихо перебирать её струны. Они сладко зазвенели, плача и жалуясь…
– Чудесно, – сказал растроганный Винченцо, – ты будешь у меня музыкантом. Слышишь, Анджело, как играет старший брат?
Но Анджело давно уже смотрел десятый сон…
А мысли Галилео были далеко, они носились по всему Божьему миру, они хватались за все явления сразу. Галилео хотел быть сразу и музыкантом, и художником, и поэтом, и учёным и знать всё, знать, как самый мудрый из мудрых. Глаза его пристально смотрели на крупные звёзды, мигавшие там, наверху, в тёмной прозрачной бездне. Вот скатилась одна, вот другая, вот посыпался целый звёздный дождь… Мальчик, мечтательно улыбаясь, залюбовался звёздами…
А заунывный голос деда однообразно и наставительно причитал:
– Что ж? Ремесло музыканта, слава богу, кормит тебя и всю твою семью, Винченцо. Чего ещё желать мальчишке? Честное ремесло, если только этот сорванец годится на что-нибудь путное!
– Пора спать, – зевая, сказала синьора Джулия, которой ребёнок не давал спать по ночам, и теперь она валилась ото сна.
Старик встал, а за ним поднялся и Винченцо.
Галилео тоже свернулся на своей жёсткой постели. Но заснуть он не мог. Он думал о том, как хорошо сделать настоящую мельницу, маленький жёрнов которой размалывал бы зерно; как хорошо сделать такую маленькую пушку, которая бы стреляла; как хорошо устроить такую бумажную муху, которая бы летала по воздуху; и ещё много о чём мечтал мальчик, лёжа на соломенном тюфяке.
А в окно, мигая, заманчиво глядели светлые звёзды и, кротко улыбаясь, плыла в голубой дымке луна… Наконец он не выдержал, тихо слез с кровати и, как кошка, легко и неслышно ступая, подкрался к окну. Здесь он уселся, свесив ноги и бесстрашно глядя вниз, где виднелась в саду старая скамейка. Луна глядит в окно. Она трепещет и переливается голубым прозрачным загадочным светом, который как будто льётся в душу Галилео. Галилео смотрел на луну, светлевшую меж кружевной паутинки облаков, и спрашивал себя, куда плывёт она и куда мчатся эти вечные странники неба? Где конец этой бесконечной небесной синеве? И ему хотелось понять, что такое луна, и золотые звёзды, и великое необъятное небо…
Мальчик глубоко вздохнул. Внизу, из сада, где стояла скамейка, послышался ответный вздох, такой же долгий и глубокий. При свете луны на скамейке сада обрисовался силуэт сидящего человека. Это был странствующий монах-францисканец.
Подняв глаза к окошку, почтенный отец застыл в смертельном страхе, и дрожащая рука его не в силах была даже сотворить крестного знамени.
– Святой Франциск, защити меня! – прошептали его губы, – да ведь это сын тьмы!
Галилео, которого он принял за сына тьмы, едва удержался от смеха. Францисканец уже собирался поднять неистовый крик, но Галилео живо прыгнул на близ стоящий каштан и оттуда соскочил на землю.
– Тсс! – прошептал он, не на шутку испугавшись. – Пречистая Дева порукой в том, что я вовсе не дьявол, а сын музыканта, синьора Винченцо Галилея! И меня вовсе незачем бояться! А вот как вы попали в наш сад, святой отец?
Дрожа от страха и всё ещё не совсем доверяя себе, францисканец изо всех сил протирал глаза.
– Видишь ли… то есть… как бы тебе это сказать… Господи помилуй! Иду я в Болонью, и случилось мне здесь переночевать… Ну, двери-то везде были заперты на ночь, стучать не хотел я… Я – человек маленький, скромный служитель Бога, а в другом доме услышишь такую брань, что упаси боже! А у вас в заборе дырка. Вот я и надумал переночевать у вас в саду. Ночь-то тёплая… Да не спится…
Галилео уселся рядом. С минуту оба молчали. Старик, не мигая, уставился на небо и вдруг запел тихим дрожащим голосом молитву святому Франциску.
– Возлюбил он кротко все твари земные! – умилённо заговорил монах, и подслеповатые красные глазки его замигали, а рот сложился в блаженную улыбку. – Святой Франциск! Птицы, дикие звери были послушны ему и покорно ложились у его ног… Из свирепого волка он сотворил себе брата…
Сладкий голосок монаха так и рассыпа́лся, тёк, как мёд, а руки по привычке перебирали чётки…
Галилео представилось, что старик – очень учёный человек, которому ведомы и земля, и небо.
– Много вы знаете о святом Франциске. И он всё мог, святой Франциск? – спросил он пытливо. – И он мог себе достать даже звёзды?
Монах посмотрел на мальчика и растерянно замигал глазами.
– По Божьей воле всё возможно, сын мой, – сказал он серьёзно, почти строго, – но только Господь не пошлёт на землю светил небесных. Не говори пустяков, мальчик.
Галилео с недоумением посмотрел на старика.
– Вовсе не пустяки, – проговорил он, обиженно надувая губы, и чёрные глаза его блеснули. – А почему бы звёздам и не приходить на землю к святому Франциску?
– Господь всему дал своё распределение, каждую звезду Бог поручил ангелу, и он двигает её из века в век.
– Каждую звезду Бог поручил ангелу, и он двигает её из века в век?
Это открытие привело в восторг мальчика, и учёный монах сразу вырос в его глазах.
– А когда звёзды падают? – спросил он быстро.
– А это падают те ангелы, которые разгневали Творца, – не задумываясь, отвечал францисканец.
– А что же в земле, отче?
– А в земле – преисподняя. Там ад, там обитают злые духи, духи тьмы.
– Брр! – проговорил Галилео, мотая головой, – а отчего это бывает роса и туман? Смотрите, как он колышется над рекой…
Галилео показал рукой в просвет между развесистыми пиниями, где сверкала серебром Арно.
– А это… оттого… – проговорил с тягучим вздохом монах, – что ангелы часто плачут о людских грехах. Чем больше они плачут, тем больше выпадает рос и туманов.
Он зевнул, получше завернулся в свою рясу и улёгся на скамейку.
– Иди себе спать… – пробормотал францисканец и закрыл глаза.
Галилео с сожалением посмотрел на улёгшегося монаха. Его пытливый ум ничуть не был удовлетворён. Монах только его раздразнил. Он собирался засы́пать учёного францисканца множеством новых вопросов, а тот, как назло, послал его спать. О, если бы Галилео был так учён, он никогда бы не стал отказывать в разговоре бедным мальчикам!
Он с тоской посмотрел на тёмное небо, на спокойную луну, на бесстрастные звёзды, с глубоким вздохом вскарабкался на старый каштан, а оттуда пробрался в комнату, на жёсткий соломенный тюфяк…