Я в ступоре замерла, раскрыв от удивления рот, пока девушка бойко перекидывалась фразами с моим отцом, делая вид, якобы меня вообще не существует. Затем Лиза рассмеялась и нарочито громко произнесла:
– Пойду поставлю чай! – и схватив папу за локоть, повела его в кухню.
В нашу кухню! Пить наш чай!
Я не успела ничего сообразить и тем более сказать, поэтому, сдерживая негодование, сняла шубу, не глядя кинула ее на вешалку и поспешила следом.
Пока фифа по-хозяйски справлялась у плиты и по-хозяйски же заглядывала в ящики в поисках моей банки с заваркой, при этом чувствуя себя явно неплохо, отец отчего-то ожидающе поглядывал на нее. Я же пялилась во все глаза, следя за каждым движением.
Аккуратная модная стрижка каре на темных, благородно-шоколадных волосах, острые плечики, красивая талия, широкие бедра и стройные ноги, с которыми не стыдно надеть даже обтягивающие джинсы.
В общем, все то, чего нет у меня… И памятник на старом кладбище, конечно.
Пока Лиза разливала по чашкам чай, я лихорадочно соображала, под каким предлогом утянуть отца в комнату и сообщить о своей утренней находке. И в то же время мне не хотелось раньше времени двигаться с «насиженной» территории, чтобы в случае чего защитить ее боем.
Но папа неожиданно заговорил первым.
– Перхта, доченька, мы хотим тебе сказать…
Не самое приятное начало.
Я заерзала на стуле.
– Подожди, Виктор. Сначала же надо наладить контакт с человеком, расслабиться, дать девочке почувствовать себя как дома.
«Я и так дома!» – завопила я, но только мысленно. В реальности же язык словно отнялся.
– Ты права.
Девушка села на табурет у окна, ближе к отцу. Потянулась к чашкам.
Я успела перехватить свою, стоявшую ближе всех, нарядную, в цветочек – подарок от одноклассников, за что впервые удостоилась брошенного Лизой взгляда – холодного и… неприязненного.
– Лучше сперва поговорить об отвлеченных вещах, – продолжила она без капли смущения и положила ладони на стол, изображая участливость. – Вот, например, о тебе. Вижу я, имя у тебя древнее, пророческое, наделенное силой, – голос звучал нараспев, как если б девушка читала молитву, – но ты упускаешь ее, по глупости и необразованности. Незрелости. Четырнадцать лет – возраст расцвета. А ты общаешься с ненадежным человеком, хитрым, у которого темное прошлое. Он разум твой охомутает, с пути истинного сведет и дорогу назад запутает.
Лиза начала медленно покачиваться в такт своим словам. Мне стало страшно. Но вместе с тем любопытно.
– Ты о ком? – спросил внимательно слушавший монолог папа. Я даже не сразу сообразила, что он всерьез, но тон его сделался не на шутку свирепым.
Новоявленная пифия не ответила.
– И имя у него – клеймо. Всю сущность выражает: низкую, подлую.
– О ком это? О твоем дружке, который вчера утром приходил?! Ведь не случайно он мне сразу не понравился!
Отец стукнул кулаком по столу. Чашки подпрыгнули. Я испуганно съежилась, втягивая голову в плечи, не столько от неожиданности, сколько от обиды: почему мой родной папа вдруг ни с того ни с сего верит не мне, а совершенно незнакомому, чужому человеку, так нагло вторгнувшемуся в наш гармоничный мир и теперь пытающемуся разрушить его изнутри.
Честно, я уже хотела, чтобы меня отчитали за произошедшее в школе. Заставили бы краснеть, оправдываться и извиняться. Да я бы даже извинилась перед классной, лишь бы слушали меня!
– Да чего вы заладили оба! – воскликнула я и, не дожидаясь разрешения, выскочила из-за стола и птицей метнулась прочь из кухни. Звук падающего стула нагнал меня уже в прихожей, где я схватила с вешалки шубу и торопливо нащупала в темноте у тумбочки сапоги.
Сзади раздался оклик:
– Перхта! Подожди! Я кому говорю?! Давай обсудим все спокойно.
Теперь голос отца был иным – ошеломленным. Тот выбежал один – невозмутимая Лиза осталась в кухне пить чай.
– Пойми, все же только для твоего блага. Лучше решить сейчас, чем иметь проблемы в будущем и жалеть. Нужно уметь уживаться с…
Но дальше я уже не слушала.
– Что? Что ты сказал?
– Дело в том, – папа замялся, – мы с Лизой решили жить вместе. Хотели тебе сообщить, но видишь…
– Что?! – я сдавленно пискнула. Отец поморщился. Согласна: очень немузыкальный звук.
– Перхта.
Я шмыгнула носом, чувствуя подкативший к горлу комок, сгребла с тумбочки ключи и, толкнув плечом дверь, выбежала из квартиры, ничего не видя от застилающих глаза слез.
В голове мелькал вопрос: разве я могла проворонить? Даже не узнать, куда отец ходил вечером в субботу. А я его искала… А он был у нее?
Вопрос, где именно «у нее», нагнал меня уже после, когда я стремглав вылетела из подъезда, распугивая стаю топтавшихся на снегу голубей, и зашагала прочь. Город маленький. Не пересечься здесь хоть раз с Лизой мы просто не могли. Значило ли это, что он выезжал куда-то, кроме города?
Идей, куда податься, когда наступит темнота, не было. Пропустив несколько кварталов, я остановилась. Утерла рукавом слезы, поправила сползшую шапку и огляделась.
– Кого-то выжидаешь? – послышался сзади голос с усмешкой. Я обернулась. Лидия Михайловна стояла в тени автобусной остановки, под навесом, поэтому проходя мимо я и не заметила ее сразу. За спиной женщины в облетевшем кустарнике виднелась табличка: «река Смородиновка». Отсюда отправлялись рейсовые автобусы. Приятельница отца улыбнулась – открыто, без подтекста. Ожидавшая подвоха я удивленно замерла.
Даже стыдно немного стало – уж она-то мне ничего плохого не сделала.
«Она – нет. Но она привела в дом непонятную Лизу! Я же помню их позавчерашнюю беседу с отцом на кухне. И еще там была фотография…» – на этой фразе мысли скакнули в другую сторону. Я снова вспомнила гранитный памятник, и лицо симпатичной девушки, и даты. Две тысячи двадцать первый. Кто-то пришел погостить к нам после своей кончины. И по совпадению именно о ней разговаривали папа вместе с сумасшедшей теткой.
На всякий случай я скосила взгляд вниз, но на ногах Лидии Михайловны были теплые зимние ботинки с меховой оторочкой по верху высокого голенища. Никаких тапочек.
– Скажите, кто такая Лиза? И насколько давно они по вашей воле общаются? – я изо всех сил старалась вести себя спокойно и серьезно, но кажется, производила впечатление лишь насупленного недовольного подростка, все важные темы поднимающего без предисловий и подготовки. Женщина снова усмехнулась. Поставила на землю пухлый пластиковый пакет из продуктового магазина, поправила выбившуюся из-под шапки фиолетовую прядь волос.
– Не с тех вопросов ты начинаешь, девочка.
– А с которых, по-вашему, должна?
– Спроси лучше, почему наш город такой странный. Почему по вечерам ты не видишь людей на улицах? Здесь так тесно: все друг друга знают, знакомы хотя бы шапочно, так скучно, но никто никогда не говорил, что собирается уезжать. Почему же? И почему твоя классная так взбаламутилась сегодня, узнав о твоем маленьком вчерашнем приключении? – Лидия Михайловна сделала выразительную паузу.
– Потому что дура-одноклассница наплела все с три короба! Придумала то, чего не было!
Я замолчала, забыв разом все слова. Знакомая отца недоверчиво, немного скептически даже, повела бровью. Уголок губ дернулся и приподнялся насмешливо. Ее не было там! Не было в холле школы, где разворачивалась поистине шекспировская драма с бдительной учительницей-наседкой – блюстительницей порядка в умах юных дев – и мной… в общем-то, вовсе не собиравшейся ввязываться в приключения. А теперь…
– Откуда вы?
– Ладно, это все глупые домыслы и дешевый прием. Мне следовало рассказать тебе по-другому, – взгляд женщины скользнул по асфальту к ее ногам. – Ты не поможешь мне донести сумку до дома? Сил моих больше нет!
Я растерянно покачнулась на месте, сделала неуверенный шаг вперед, подхватила с земли совершенно обыкновенный, навязчиво пестрый пластиковый пакет.
– Вот и славно. Нам недалеко.
Странно было – второй раз за день возвращаться к собственному дому, предчувствуя: внутри тебя не ждет ничего хорошего, а лишь выволочка за очередной проступок.
– Лидия Михайловна, куда мы идем, к отцу? – я перехватила пакет в другую руку, сдула со лба лезшую в глаза прядь волос и запустила освободившиеся пальцы в карман: там в который раз уже пискнул мобильник – пришло новое сообщение.
– Сдалось мне – вести тебя туда, куда ты и сама не хочешь! – женщина удивилась. Я почувствовала в ее голосе даже некое сопротивление. Вольность. Стержень. – Мы идем туда, куда каждой надо. Я – к себе домой, ты – помогаешь в обмен на важный и интересный рассказ. Разве не так?
Лидия Михайловна, шедшая впереди, придержала мне подъездную дверь. Отвлеченная сообщением, я кивнула. Писала Танька:
«Берт, ну прости. Ну разве я знала, что эти гарпии на тебя так накинутся? Я же хотела как лучше. Сочинила тебе увлекательное приключение».
Я усмехнулась.
«Ты сплетница, Иванова, и у меня из-за тебя будут проблемы», – хотела написать я, но не успела. Лестница, по которой мы поднимались, кончилась. Недалеко же ушла. Значит, все-таки к нам. Я уже ожидала новою волну разбирательств – только сейчас в присутствии еще и папиной приятельницы.
И даже внутренне съежилась, потупив взгляд и предчувствуя рассерженный тон отца и колкие фразы Лизы, подливающей масло в огонь семейной ссоры. Сколько раз я возвращалась домой по знакомым ступенькам – не глядя по сторонам и не считая этажи. Пройти мимо не получилось бы при всем желании: мы жили на самом верху пятиэтажки. Только за последнюю пару дней визиты в квартиру подготавливали мне не очень приятные сюрпризы.
Лидия Михайловна закопошилась с дверным замком – послышалось металлическое бряцанье. Откуда у нее наши ключи?
Я все-таки вскинула взгляд. Передо мной на зеленовато-серой, бледной крашеной стене была выведена черной краской ровная цифра шесть. Робкий холодок пробежал по спине. Такое бывает, когда в полутемной комнате воображение рисует предметам непривычные образы и очертания. Ты вроде бы понимаешь, ничего странного в самой вещи нет, но налет потустороннего заставляет нервы сжаться в тугой комочек.