Глава 3. Снова Итон

Осенью 1927 года Гай Бёрджесс после почти трехлетнего перерыва вернулся в Итон. Найджел начал учиться там предыдущей осенью. Фрэнк Доббс был счастлив заполучить Бёрджесса обратно и даже выхлопотал ему для этого краткосрочный отпуск. Он писал: «Мне очень жаль, что твоя карьера на флоте стала невозможной из-за плохого зрения. Но я рад твоему воз-вращению»[45]. Поскольку Бёрджесс был умным и обаятельным человеком, его возвращение в Итон, судя по всему, прошло нормально. Но постоянные перемены усложнили его взаимоотношения с окружающими, и подросток все больше и больше ощущал себя посторонним в компании.

Он играл в футбол за свой дом, занимался бегом на четверть мили и греблей. Он также вступил в офицерский тренировочный корпус Итонского колледжа – выбор популярный, но не обязательный. Там занятия проходили несколько раз в неделю и были как теоретическими, так и практическими. Ежегодно студенты выезжали в лагерь, который устраивался, как правило, на равнине Солсбери. Бёрджесс занимался военной подготовкой до предпоследнего года обучения и достиг чина ефрейтора.

В конце первого семестра после возвращения в Итон он получил первый школьный сертификат – общий экзамен, который сдают все учащиеся, достигшие возраста шестнадцати лет. Им надо было получить шесть зачетов. Бёрджесс специализировался в истории. Он сделал общий научный доклад, работу по истории, богословию, гражданскому праву или экономике и перевод – французский и латинский.

Теперь важным для наставником Бёрджесса стал учитель истории Роберт Берли, который был всего на восемь лет старше его и получил прозвище Красный Роберт за либерализм. Берли, очень высокий молодой человек ростом 6 футов 6 дюймов, прибыл в Итон несколькими семестрами ранее, получив стипендию Брекенбери в Боллиол-колледже. Ему предстояло оказать важное влияние на Бёрджесса. Оба молодых человека разделяли интерес к литературе и истории. Учившийся в то время в Итоне Найджел Николсон вспоминал, что занятия Берли пользовались большой популярностью.

«Тот говорил: сегодня мы побеседуем об одном из самых замечательных событий в истории – Сицилийской кампании – и потом описывал корабли, доспехи, политику, ход сражений, торжество победителей, и все это с такими эмоциями и таким легким языком, что мы чувствовали себя на Сицилии 420 века до н. э., гребущими на галерах, работающими на рудниках, выступающими в ассамблее»[46].

Берли руководил обществом эссеистов. В нем каждый приглашенный член читал очерк, написанный на тему по своему выбору, сидя за чашкой какао. Бёрджесс освещал самые разные вопросы, от Раскина до мистера Криви, прославившегося «Записками» Криви (Creevey Papers), которые касались политической и социальной жизни поздней Георгианской эры.

Также сильное влияние на Бёрджесса оказал преподаватель художественного мастерства Эрик Пауэлл, талантливый акварелист, который выступал в команде гребцов за Кембридж и на летней Олимпиаде 1908 года[47]. Гай Бёрджесс стал отличным художником и получал многочисленные награды за свои работы на протяжении всего пребывания в Итоне. Он интересовался искусством, регулярно посещал художественные галереи. На французской выставке в Берлингтон-Хаус он был потрясен «черными мраморными часами» Сезанна. Его собственные рисунки были карикатурами в стиле Домье или политических карикатур журнала «Спай». Дэвид Астор вспоминал, что Бёрджесс постоянно рисовал шаржи на власти предержащие, тем самым укрепляя свой мятежный дух. Этого же мнения придерживался Майкл Берри. Его рисунки можно было часто встретить в итонских журналах, куда он посылал их и после окончания колледжа[48].

Роланд Пим, впоследствии ставший художником и иллюстратором, занимавшийся вместе с Бёрджессом литературой и искусством, «не любил его, хотя и не мог объяснить почему. Возможно, из-за его самоуверенности и наглости». При этом он добавлял: «Он мог ораторствовать перед всем классом. Однако, вероятно, был чувствительным, поскольку легко краснел»[49].

В школе Бёрджесс продолжал свое интеллектуальное совершенствование. В Великий пост 1928 года он стал первым в классе, а к июле 1928 года – двадцатым в первой сотне, иными словами, вошел в интеллектуальную элиту школы[50]. Теперь он был в шестом классе, а значит, имел специальные привилегии – в частности, имел право носить галстук-бабочку. Бёрджесс утверждал, что никогда не получал удовольствия от другого «бонуса» – посещения порок[51].

В ноябре 1928 года он удостоился похвального отзыва вместе с будущим философом А.Д. Айером в Richards English Essay Prize, а в апреле 1929 года стал вторым в конкурсе по истории Rosebery[52].

В Рождество 1928 года Роберт Берли писал воспитателю Бёрджесса Фрэнку Доббсу: «В настоящее время он увлечен самыми разными идеями, и он находит весьма нездоровое удовольствие в игре слов и честертонских сравнениях, однако вполне вменяем и, по сути своей, сдержан, поэтому я не думаю, что это имеет большое значение. Прекрасно то, что у него своя голова на плечах. Приятно видеть человека начитанного, увлекающегося, которому есть что сказать о многих вещах – от Вермеера до Мередита. К тому же он живой, веселый и щедрый человек. Думаю, у него хороший характер… У него все должно быть хорошо»[53].

После смерти Малколма семья продолжала жить в Уэст-Меоне, хотя она ненадолго переезжала в Олд-Барн – в Чиддинг-фолде – в начале итонской карьеры Бёрджесса. Каникулы он, как правило, проводил в Гэмпшире. Отклонение случилось лишь в апреле 1929 года, когда Бёрджесс, его брат и их мать отплыли из Саутгемптона через Танжер, сопровождая родственника, сахарозаводчика по имени Джон Беннетт Криспин Бёрджесс в Индонезию. Вернулись они спустя три недели, сделав остановку в Коломбо[54].

Не вполне ясно, когда именно Бёрджесс осознал свои гомосексуальные склонности и каким был его сексуальный опыт в Итоне. Позднее он рассказал русским, что стал гомосексуалистом в Итоне, где это было обычным явлением и даже воспитатели нередко совращали мальчиков. В более позднем сценарии фильма «Влияние», написанном Горонви Рисом, его бьют за сексуальные домогательства к мальчику. Гомосексуальность, определенно, не была редкостью. О ней пишут в мемуарах многие старые итонцы. И представляется маловероятным, чтобы весьма привлекательный Бёрджесс остался незамеченным. Позднее он рассказал другу, что отпрыск аристократической семьи пивоваров Гиннесс был по уши влюблен в него. На двери маленькой комнаты младшего мальчика в доме Доббса была повешена табличка: «Гиннесс хорош для тебя»[55].


Иллюстрация Бёрджесса в «Миксд Грил», 4 июня 1930 г.


Однако рассказы современников предполагают, что если Бёрджесс и был гомосексуалистом, то в высшей степени осмотрительным. Дик Беддингтон, один из ближайших друзей Бёрджесса в Итоне, не заметил никаких признаков и лишь чувствовал, что это человек скрытный, тщательно хранивший в тайне отдельные аспекты своей личной жизни. Майкл Берри говорил Эндрю Бойлу, что считает Бёрджесса гомосексуалистом[56], а Эван Джеймс предполагал, что, возможно, он испробовал этот опыт, «но, если бы он занимался этим регулярно, я бы, наверное, услышал»[57].

Лорд Коули, относившийся к тому же дому, говорил: «Бёрджесс всегда казался вежливым малым, и я никогда не слышал ничего о его гомосексуальности»[58]. Лорд Гастингс утверждал, что, «возможно, он был гомосексуалистом, но довольно много мальчиков имели мягкие гомосексуальные контакты (которые никогда не были оральными, к примеру) и впоследствии выросли совершенно нормальными людьми»[59].

Воспоминания современников о Бёрджессе очень разные. Многие говорят о его непопулярности, чувстве неполноценности, одиночестве. А другие вспоминают его добросердечность и теплоту. Диаметрально противоположные взгляды на Бёрджесса были характерной чертой всей его двойной жизни. Лорд Гастингс писал: «Трудно анализировать характер мальчика, если ты не принадлежишь к тому же дому, но мне представляется, что Гаю не хватало уверенности в себе. Он пытался понравиться всем, а это редко приводит к популярности»[60]. Майкл Легг считал его «легким человеком, совершенно лишенным застенчивости, и сильной личностью»[61]. А Дэвид Филиппс, другой его сверстник, думал, что в Бёрджессе есть «немного от одиночки, немного от бунтаря. Его считали левым и «белой вороной» в части социальных и политических взглядов»[62].

Уильяму Сеймуру, соседу семейства Бёрджесс в Уэст-Меоне, мальчик нравился. Он запомнился ему как яркий человек, остро интересующийся политикой[63]. Другой соученик, Мак Джонсон, просто утверждал, что Бёрджесс был «добрым и дружелюбным к маленьким мальчикам»[64].

Эвелин тяжело пережила смерть мужа и в течение четырех лет жила в уединении, но в конце 1928 года она встретила отставного офицера Джона Бассета, и в июле следующего года они поженились в церкви Святого Мартина «что в полях» на Трафальгарской площади. Гай и Найджел узнали о предстоящем бракосочетании не от матери, а от воспитателя[65].

Новый муж Эвелин, Джон Бассет, был на семь лет ее старше. Он вышел в отставку в звании подполковника в 1920-х годах. Пара разделяла увлечение скачками, которое, если говорить о Джоне, включало игру на тотализаторе. На вопрос, чем занимается его новый отчим, Гай Бёрджесс, как правило, серьезно отвечал: «Боюсь, он профессиональный игрок». На самом деле Бассет был не просто игроком. Он сделал хорошую военную карьеру. В составе Королевского Беркширского полка служил в Восточной Африке, в Судане, где управлял провинцией Абиссиния, а во время бурской войны работал вместе с Лоуренсом Аравийским. За участие в Первой мировой войне он получил орден Почетного легиона, орден Британской империи и орден «За заслуги», что, безусловно, затмевает орден Нила 4-го класса, полученный Малколмом.

Бёрджесс вернулся в Итон в сентябре 1929 года – это был его последний год обучения – он стал одним из шести мальчиков, выбранных для произнесения речей 5 октября. Он предпочел отрывок из «Истории мистера Полли» Г. Уэллса, на что в издании «Итон колледж кроникл» появился следующий отзыв: «Он хорошо обозначил кульминацию, но плохая дикция не позволяла хорошо его слышать»[66].

Бёрджесс всегда много читал, но теперь его чтение стало в высшей степени политизированным. Можно отметить произведения Артура Моррисона «Дыра в стене» и «Хроники гнусных улиц», а также Александра Патерсона «За мостом», где показаны условия жизни в лондонском Ист-Энде. На формирование политических взглядов Бёрджесса повлияло стремление его учителя истории – Роберта Берли – к социальной справедливости. Визит представителя профсоюза докеров школу и его рассказ о неравенстве между богатыми и бедными укрепил растущий интерес юноши к радикальной политике[67].

Он вступил в политическое общество, которое встречалось по средам в библиотеке, где выступал Хиллэр Бэлок с рассказом об упадке парламентаризма в Центральной Европе, Г.К. Честертон с речью о демократии и Пол Гор-Бут, говоривший о русском большевизме[68]. В июле 1929 года Бёрджесс был выбран в комитет, секретарем которого стал его друг Дик Беддингтон. Представляется очевидным, что некое происшествие в мае 1930 года привело к решению об «исключении мистер Бёрджесса из комитета» и его просьба о восстановлении была отвергнута. Все это предполагает какие-то разногласия. Впоследствии Бёрджесс утверждал, что избрание лейбористского правительства в 1929 году «произвело впечатление» на него, и он высказался «в пользу социализма в разговоре с сыном американского миллионера» Роберта Гранта[69].

Он проявлял большую активность в недавно возрожденном дискуссионном обществе, которое собиралось по понедельникам. 3 октября 1929 года оно обсуждало, хороша или плоха английская система общеобразовательных средних школ, а 10 октября оно решало, можно ли считать Россию страной будущего. 25 октября, когда полицейские отряды по охране общественного порядка разгоняли толпы на Уолл-стрит, Бёрджесс участвовал в дискуссии, «нужны ли радикальные перемены в Итоне, учитывая подъем социализма». Предложение было внесено Дэвидом Хедли, и Бёрджесс его активно поддержал, хотя в итоге они остались в меньшинстве: 38 против 50.

Согласно Дику Беддингтону, светловолосый Дэвид Хедли – имевший рост 6 футов – был блестящим студентом. Он и Бёрджесс, безусловно, «составляли самую интересную пару в Итоне того времени»[70]. Хедли был футболистом, компанейским, веселым, симпатичным парнем, чемпионом игры в пристенок, обладателем многочисленных наград, редактором «Итон колледж кроникл», отличным гребцом. Предположительно, он был сексуальным партнером Бёрджесса.

К январю 1930 года Бёрджесс стал вторым – после Хедли – в шестом классе, войдя в десятку лучших учеников. В том же месяце Бёрджесс выиграл стипендию по истории в Тринити-колледже, Кембридж, а Хедли – по классической литературе в Королевском колледже, Кембридж.

По рассказу самого Бёрджесса, когда он встретился с экзаменаторами впоследствии, они сказали, что никогда раньше не давали открытую стипендию человеку, который знает так мало, как он. Очевидно, решение было принято в его пользу на основании одной исключительно многообещающей работы, касающейся Французской революции, в которой он высказал энергичное неодобрение Каслри[71].

Бёрджесс завоевал большинство итонских наград. Он был награжден цветами дома, был одним из лучших футболистов и лучшим пловцом. Также он был членом кооптированной Библиотеки (из старших учеников) в своем доме, где даже один черный шар исключал вступление. Это предполагает, что он был не таким уж непопулярным, хотя, относясь к шестому классу, мог быть капитаном дома[72].

Тем не менее один знак отличия ему никак не давался. Он не был членом элитного клуба «Поп», куда входило от двадцати четырех до двадцати восьми мальчиков. У них имелись определенные привилегии: они могли носить цветные жилеты, зонтики и бить палкой тех, кто в клуб не входил. Между сентябрем 1929 и маем 1930 года кандидатура Бёрджесса выдвигалась несколько раз. Его поручителями, среди прочих, были Дэвид Хедли и Майкл Берри. Его неудача могла объясняться вполне обычной причиной: в его доме уже было два члена клуба «Поп» – президент Роберт Грант – виртуоз ракетки, и Тони Берлейн, в течение трех лет защищавший за Итон калитку (в крикете)[73]. Бёрджесс был умен, но «Поп» отдавал предпочтения спортивным, а не академическим достижениям и аристократам, а не детям военных офицеров.

Это совершенно не удивило другого сверстника Бёрджесса – Питера Кальвокоресси: «Я не считаю странным тот факт, что он так и не попал в «Поп»: первоклассный игрок, исключительно хороший парень – он не был ни тем ни другим»[74]. Позже Берри признал: «Когда дошло дело до приема Бёрджесса, я, к своему удивлению, обнаружил, что он совершенно не популярен. Людям он не нравился»[75].

Несмотря на отсутствие членства в клубе «Поп», последние дни Гая Бёрджесса в Итоне были полны славы. Он играл заметную роль на школьном праздновании 4 июня, которое почтил присутствием король, пожаловавший офицерскому тренировочному корпусу новые цвета. Утром Гай Бёрджесс, одетый в бриджи и черные чулки, прочитал «Хорошие вещи» Саутвелла. В «Итон колледж кроникл» было отмечено: «Только два из прозаических отрывков пострадали, оттого что их читали слишком тихо. В случае с Бёрджессом проблема была в плохой дикции. Каталог «хороших вещей» – сложная идея для передачи. Он, однако, хорошо передал минорную тональность отрывка»[76]. Он сыграл сэра Кристофера Хаттона в «Критике» Шеридана, а несколько его шаржей попали в «Миксд Грил», журнал, изданный для этого дня. Вечером он греб на «Монархе», главной лодке процессии, в которой участвовали такие школьные знаменитости, как Хедли, Макгилликади и Грант.

Месяцем позже его карьера в Итоне была завершена. По результатам финальных экзаменов он получил именную стипендию Гладстона, а также написанный Джоном Морли двухтомник, посвященный жизни Гладстона и подписанный членом его семьи. Также он получил Geoffrey Gunther Memorial Prize за дизайн. В целом его школьная карьера была успешной. Роберт Берли позднее сказал Эндрю Бойлу, что Бёрджесс обладает даром смотреть в корень вопроса и в его работах нередко встречаются проницательные мысли. Все годы обучения в Итоне прошли без изъянов. Талантливый и вежливый, грамотно излагающий свои мысли, он избегал неприятностей. Никаких намеков на проступки или недостатки в характере. Член общества эссеистов, причем хороший. Он имел природную склонность к истории и хорошо зарекомендовал себя в Итоне[77].

Отношение Бёрджесса к школе было сложным. Стивен Рансимен, старый итонец, учивший его в Кембридже, впоследствии утверждал: «Он получил удовольствие в Итоне, хотя не любил его. И смеялся над ним»[78]. Тем не менее Бёрджесс сформировался как личность именно в Итоне. Там же он приобрел необходимые контакты. К школе он сохранил прочную эмоциональную привязанность. Позднее он заявил, что, хотя не одобрял «образовательную систему, частью которой является Итон», будучи старым итонцем, он сохранил «любовь к Итону как к месту и восхищение его либеральными методами». Он продолжал носить галстук старого итонца – и хвастался, что является одним из немногих старых итонцев, носивших галстук всю жизнь, – и нередко приезжал в школу, чтобы повидаться с Доббсом и Берли или посетить службу. Он вспоминал, как проводил летние выходные в ялике, пришвартованной у Лаксморз-Гарден[79].


Шарж Гая Бёрджесса в итонском журнале «Мотли», 10 июля 1931 г.

Загрузка...