Жалко было родителям отдавать Митю в ученье. Однако, хоть и слёзы украдкой утирали, а всё ж понимали: нонеча не прежние времена, когда бывало иные даже попы грамоту едва разумели – по памяти, "на слух" службу правили. Теперь – то по указу царя Петра I Алексеевича, образованность стала надобна. Без учения – никуда. Да ещё и за великую удачу считать можно, что в Московской Греко-славяно-латинской академии для Мити место сыскалось. Благословляя сына на учение, протопоп Иван возвел его на высокую колокольню, откудова вся окрестность города Суздаля видна, весь простор земной и светлость небес и в напуствие сказал:
– Живи достойно, не ленись, греха опасайся, соблазнов сторонись. Молись, учись да трудись в полную силу и разумение. Мечтательства пустого о славе да богатстве избегай. Не то сатана – враг рода человеческого, враз над душою твоею власть возьмет. Он ведь златом-серебром, да почестями мира сего поманит, посулит, но обманет то всенепременно. И оглянуться не успеешь как всё потеряешь и сам навовсе пропадешь. А на что слава да богачество, хоть бы и вся наша жизнь земная, когда душу потеряешь и Царствия Небесного лишишься навечно? Митя слова отцовские, конечно, запомнил, но особого значения им не предавал. Мало ли в церкви за службой да в проповедях правильных слов говориться! Народ то послушает – повздыхает, иной и слезу покаяния уронит. А как из храма вышел, слова проповеди хоть бы и помнит, а живет то всё как и прежде – не по заповедям. Ну, и Митя то ж, как все…
Да и когда ему было особо то размышлять, да философствовать, либо в мечтания пускаться? Учение – не простое, много чего на память зазубривать надлежало, а занятия – круглый год без отпусков и каникул. Редко – редко когда ученикам удавалось за стены Заиконоспасского монастыря выскочить на московскую улицу поразмяться: зимой с горы на санях покататься, а то и с москвичами на кулачках силой померяться. Тут наипервейшим среди кулачных бойцов был Михайло Ломоносов, с которым Митя свел дружество. Понятное дело: Михайло мало, что на десять лет Мити старше, так ещё и богатырь природный – кочергу железную мог узлом завязать! Но не кулачные бои явились дружеству причною, а то, что Михайло Ломоносов и Дмитрий Виноградов явились поистине лучшими учениками Академии. Меж собою, не токмо шутки ради, а взаправду, могли ученые разговоры разговаривать и по латыни, и по гречески, обо всяких вещах и понятиях – оттого завсегда им вместе не скучно. Вот их, обоих, в числе двенадцати лучших, и отправили из Москвы в Университет при Академии наук и художеств в столицу Российской Империи – в Санкт-Петербург.
Сей град, хоть и столица, а Москвы много как меньше и темней. Зимой не успеет чуть рассветать, а уж часов через пять – снова темень да ночь. Холод, промозглость. На ученьи и в хоромах то при разговоре изо ртов пар идет. А в летнюю пору ночи вовсе нет – светло и не уснуть никак, и комары кровопийцы донимают – хоть дегтем от них намазывайся. Да много спать то и не приходилось – учиться пришлось наукам новым, хитростным. В Москве больше зубрили языки древние, богословие, философию, а тут – математика да физика, да химия, да механика. И язык пришлось учить немецкий, потому все книги на этом языке. Однако, Михайло и Дмитрий учились жадно, разум имели схватчивый, во всех занятиях преуспевали и вскорости явили знания отменные. За то отправили, их меньше чем через год, на морском корабле по Балтийскому морю в Германию в преславный Марбургский университет
Плыли долго, но всё ж много быстрее, как если бы по суше на лошадях. Побаивались: мало что страна чужая, других язык люди ее населяют, да и вера у них не Православная, а какая то протестантская. Вроде как тоже христианская, а на взгляд то – разница. Красоты Православной их служба не имеет, в храмах стенки голые, а пуще всего разговоры да толкования разные. Опасались русские студиозы – как бы, неровен час, немской ересью не заразиться. Михайло то на возрасте – 23 годов, много чего повидал, да превзошел, а Митя – вьюнош совсем. Что он в свои шестнадцать лет акроме учения, считай, как в затворе монастырском в Москве, да в Университете академическом в Петербурге, видел?
Однако же, как приехали, чуть пообустоились, так и полюбили новую жизнь, и окунулись в бытие дней студенческих радостно. Михайло с Дмитрием как пиявицы ненасытные в науки впились, готовы были денно и нощно учиться. Язык выучили быстро, науки то все интересные. Особливо русских студиозов знаменитый профессор Христиан Вольф нахваливал. Сказывал, что за всю жизнь первый раз таких умных да к наукам приверженных молодых людей обучает. Их уж профессора даже осаживали: хватит, мол, за книгами да в мастерских горбатиться – ступайте погуляйте, тогда и ученье веселей пойдет. А уж погулять то студиозы в Марбурге умели! В этом городе и трактиры с пивом с музыкой да танцами, уличные забавы всякие: странствующие артисты фокусы показывают, по канатам ходят, шарами да кольцами жонглируют, а иные целые представления разыгрывают в лицах, либо в куклах. Особливо Дмитрию да Михайле пиеса о докторе Фаусте понравилась. Они ее не раз видели да потом за пивом в трактире сидючи обсуждали, как учёный муж Фаустус душу дьяволу продал, чтобы молодость воротить да способ узнать – как обращать свинец в золото…
Вот сидят, однажды, Михайло с Дмитрием в трактире – пиво пьют да представление обсуждают.
– Пустяшное дело – представление это. Сплетки да сказки,– Михайло говорит.
– Нет, – возражает Митя, – неспроста сказки сказываются…
– Выдумки всё!
– Понятно, что выдумки! Однако, оне для размышления – как правильно жить в обыкновенности.
– Для размышления – наука. А сказки – так, для забавы.
– А вот, к примеру, тебе бы шут какой предложил враз все науки превзойти, мудрость жизни узнать, через то – богатство и чин хороший получить?..
– Так ведь, небось, за душу!
– Ну, за душу, не за душу… Может, эдак только к слову говориться. А хоть бы и так – однако, можно ведь и поторговаться....
– А спомни, Митя, чем мистерия кончилась? Обманул ведь Фауста бес! Нет, брат, наука постепенности требует, упорства. Сразу-то все премудрости узнать невозможно. Башка треснет.
– Да все то премудрости на что?! Хоть, к примеру, один какой-нибудь секрет, а через него доход денежный и почёт…
В трактире народу полно, за всеми столами горожане да студиозы угощаются питьём хмельным да закусками. Тут и подходит к нашим робятам некий господин:
– Слышу вы по русски говорите, дозвольте за ваш стол притулиться.
– Милости просим. Честь и место. Вы, чай, из России, когда язык наш ведаете? – потому так Митя спросил, что слышит, незнакомец хоть и по русски, а не чисто как то говорит – будто немец с Васильевского острова. Стали незнакомца распрашивать: давно ли он из России, какое занятие имеет? Господин отвествует кратко, дескать, из России давно, сам – негоциант, ведет сухопутную и морскую торговлю, ежели на какой товар спрос открывается. Одет господин чисто, богато: парик завитой да камзол дорогой, треуголка с пером, с позументом, шпага при бедре. Должно негоциант не из бедных.
– Я вашим разговором заинтересовался, – говорит господин – А вот ежели, так, для разговора, к примеру, на что бы вы душу променять могли?
– Да не на что! – говорит Михайло. – Сие – пустое измышление.
– Понятное дело. – смеется господин: – Вы – люди образованные, разумеете, что душа материя не вещественная, как её, в таком разе, обменивать? Ведь не пенька да лес или воск из державы Российской на сукно или олово английское на Амстрдамской бирже менять – товар на товар. А душа есть неосезаемый чувствами звук.
– Неосезаема, а болит, особливо, когда совесть нечиста, – говорит Михайло. А Митя сразу и нашелся:
– Можно ведь невещественное на равное невещественное поменять. Скажем, доктор Фауст, не токмо молодость воротить пожелал, но и обрести любовь девицы Маргариты. А любовь сердечная тоже есть материя невещественная! Вот, к примеру, учёные секреты – ведь не вещественные – так, рассуждение одно, звук пустой, а как оберегаются да какую цену имеют!
– Убедил! Убедил! – незнакомец смеётся.– Позвольте ради знакомства, вас пивом поподчивать!
Натянулись наши то студиозы пивом на дамовщину так, что, пока до своей квартиры добрались все плечи о стены домов исколотили, шатаючись. Улицы то в Марбурге узкие. И в другой раз негоцианта того в трактире повстречали, и в третий… Да вскорости приметили: в какой трактир не придут, а он уж там сидит, словно, их дожидается и завегда хмельным питьем на свой счет подчует. Разговоры рассудительные ведет, да умные вопросы спрашивает, на кои ответишь то не враз. И такое пошло у них с Негоциантом дружество – чуть не каждый день в тактире сидят – беседуют и хмельное попивают.
Наши то робяты возмечтали на марбургских состоятельных жителей походить. Пошили себе платье новое модное, дорогое, какое в Европах богатые люди носят, шпаги купили. Наняли учителей, чтобы разным манерам светским и танцам обучиться, а заодно уж и фехтованию. Всё бы мило, оно, может, и не без пользы, да только наряды да учителя искусные больших денег стоят. Содержание из России на житье им, конечно, выдали достаточное, но ведь не на забавы да излишества! Быстро Михайло да Дмитрий казной поиздержались. Спасибо Негоциант выручил – дал изрядно денег в долг. Под весёлый разговор да под пиво и студиозы и не задумались сразу то – чем долг отдавать станут.
Особливо много Михайло задолжал. Он ведь с дочерью своей квартирной хозяйки жить начал семьёю. Надо бы жениться по закону, да как? Он – православный, она – лютеранка. Обвенчался в тайности по лютеранскому обряду, да апосля – дрожал: как бы в России не узнали да не отлучили от церкви православной как еретика и христопродавца. Нонеча при императрице Елизавете, за такое может и помилуют, а у прежней то государыне Анне Иоанновне за измену Вере смертная казнь полагалась. Тут и призадумаешься. А у Михайлы с упругой и ещё и дочка родилась. Михайле семью содержать нужно. Вот и пошли долги на долги – в расчете на талант – дескать, выучимся, должности в России хорошие получим – расплатимся. Однако, рассуждали о том меж собою гадательно, однако, чем ближе срок долгу – тем больше воздыхали. Талант – штука ненадёжная, должности хорошие то ли будут, то ли нет, а долг то вот он – со дня на день растет, не сегодня – завтра отдавать. Михайло день ото дня мрачнеет, да и Митю, как об долгах подумает – тоска одолевает.
– Чую я, – говорит как то Михайло, – непроста нам сей Негоциант повстречался. Какой то у него к нам свой интерес…
– Да какой интерес? – Митя возражает, – По России скучает, да и по русски ему поговорить хочется. Мы вон тоже: хоть хорошее житье в Марбурге, а были крылья – в Россию полетели бы не раздумывая.
– С чего бы ему, немцу, по России скучать?
Ломоносов Мити старше, опыта житейского у него больше, многих чего повидал. А Митя – доверчивая душа, всем верит, во всем только хорошее видит.
– Стало быть, Россеюшка наша матушка Негоцианту по душе пришлась. Может, у него там зазноба сердечная – амор осталась, по ней тоскует.
– Не похоже. – Михайло рассуждает. – Не таковы влюбленные люди и на вид, и на выходку, не такие разговоры говорят. Кто его знает, что у него на уме, а мы вот у него в долгу пребываем…
– Да полно, – Митя возражает, – какой нам от него урон может учинится? А человек Негоциант умный, вон пивом, а ноне больше вином хорошим угощает. И разговор с ним завсегда интересный.
– После его разговоров,– Михайло вздыхает, – у меня сердце тоска какая-то давит. Вот даже и не знаю от чего, а тоскливо. Примерно, когда я с обозом в Москву шел, заночуем по дороге в лесу, костры разложим, а округ волки воют. Не видать их за огнем охранительным, а они вот как есть тута… И здесь тако ж. Тоскливо – право слово. Хоть в петлю полезай…
Приметил Митя, что Негоциант уже как то по барски, по хозяйски на Михайлу поглядывает, только что не покрикивает да не помыкает. Может потому, что у Михайлы кулачищи пудовые да и характером горяч, а может потому, что а Михайло Ломоносов да Дмитрий Виноградов Российской Державы подданные, Русь святая у них за спиной! Да только Россиюшка – матушка – далеко. Случись чего – не докричишься. Так что вполне Негоциант может с Михайлы службу какую тяжкую потребовать, а то и чего похуже и не отвертишься – долги давят.
А тут ещё услыхал Митя как Негоциант с трактирщиком, что не дать ни взять видом разбойник с большой дороги, перешучивались: дескать, как много Вы Ваше благородие этим русским студиозам в долг поверяете! Рыск! Как с них долг возвращать – у них за душой ничего нет? А Негоциант ответствует, вроде как в шутку :" За душой нет, но душа то есть…!" От сего разговора шутейного у Мити мороз по спине продрал. Хотел Михайле рассказать, что слышал, да пожалел – растраивать его не стал. И так Михайло вовсе лицом от забот почернел. Понимает: срок их учебы в Марбурге кончается, скоро Негоциант долг с проценами вернуть потребует!
Вот их наставник знаменитый профессор Христиан Вольф, собрал студиозов, обучавшихся в Марбурге физике, химии да горному делу на прощальную лекцию, но стал говорить, вроде бы о том, что к науке и не относится. Допрежь прочитал им притчу из Евангелия о Человеке который, отправляясь в чужую страну, призвал рабов своих и поручил им имение своё. И одному дал он пять талантов, другому два, иному один, каждому по его силе; и тотчас отправился.
Получивший пять талантов пошёл, употребил их в дело и приобрёл другие пять талантов. Точно так же и получивший два таланта приобрёл другие два. Получивший же один талант пошёл и закопал его в землю и скрыл серебро господина своего.
По долгом времени, приходит господин рабов тех и требует у них отчёта. И, подойдя, получивший пять талантов принёс другие пять талантов и говорит:
– Господин! Пять талантов ты дал мне; вот, другие пять талантов я приобрёл на них.
Господин его сказал ему:
– Хорошо, добрый и верный раб! В малом ты был верен, над многим тебя поставлю; войди в радость господина твоего.
Подошёл также и получивший два таланта и сказал:
– Господин! Два таланта ты дал мне; вот, другие два таланта я приобрёл на них.
Господин его сказал ему:
– Хорошо, добрый и верный раб! В малом ты был верен, над многим тебя поставлю; войди в радость господина твоего.
Подошёл и получивший один талант и сказал:
– Господин! Я знал тебя, что ты человек жестокий, жнёшь, где не сеял, и собираешь, где не рассыпал, и, убоявшись, пошёл и скрыл талант твой в земле; вот тебе твоё.
Господин же его сказал ему в ответ:
– Лукавый раб и ленивый! Ты знал, что я жну, где не сеял, и собираю, где не рассыпал; посему надлежало тебе отдать серебро моё торгующим, и я, придя, получил бы моё с прибылью. Итак, возьмите у него талант и дайте имеющему десять талантов, ибо всякому имеющему дастся и приумножится, а у не имеющего отнимется и то, что имеет. А негодного раба выбросьте во тьму внешнюю: там будет плач и скрежет зубовный.
– Вот господа, – сказал закрывая Евангелие Христиан Вольф, – что хочу сказать вам напоследок. Таланты и способности – всё, что делает человека человеком и полезно душе его, дал вам Господь. Но не будьте легкомысленны. Чем больше вам дано, тем более ненавидит вас враг человеческий (имя коего я не произношу, дабы не оскверниться), тем более станет он чинить вам козни, каверзы и подлости. Он будет строить вам всякие препятствия, чтобы поселить в душах ваших лень, алчность, зависть и прочие богопротивные пороки. Будьте же бдительны и постоянно настороже ибо каждый час жизни вашей, устремленный к познанию, а значит к Богу, будет усиливать противодействие со стороны врага человекам и душе вашей. В разных обличиях явится он перед вами – умейте его распознать. Не падайте духом при неудачах, не предавайтесь унынию. Оно – ворота всех пороков, избегайте праздности и пустых забав, кои истощат не только достаток, но иссушат сердце ваше. Желаю вам терпения и стойкости, сил, успеха и радости от трудов ваших.
Сказавши это, Профессор своим ученикам поклонился и твердо ступая по старинным каменным плитам университесткого зала вышел прочь, оставив студентов в задумчивости и молчании.
– Получите аттестаты и подорожные в университеты, где продолжите учение, – возгласил помощник профессора – Вам Господин Ломоносов и Вам Господин Виноградов надлежит отправиться во Фрайбург. Возмите деньги на дорогу и проживание.
– На какую дорогу ?! – вздыхает Михайло, – Разве что с сумой милостыню просить. Не сегодня завтра в долговую яму потащат.
– Господин Профессор Вольф оплатил все ваши долги и выкупил ваши долговые расписки, – сказал строгий секретарь
– Да за что же нам милость такая?!
– Сказал: за удовольствие и радость обучать вас, но впредь живите скромнее.
Услышав таковые слова, Михайло закрыл лицо ладонями и заплакал, как дитё малое, да и Митя слезу смахнул.
– Вот ведь милостивец, истинно благодетель, вот ведь… – шептал Михайло, когда шли они по булыжнику университесткого двора. У ворот садовники жгли мусор, туда в костер и отправились оплаченные профессором Вольфом долговые расписки.
– Поздравляю! – услышали они знакомый голос Негоцианта.
Михайло да Митя Негоцианту отвесили учтивые поклоны, как их учители хорошим манерам да танцем обучили, благодарят.
– До свидания. – усмехается Негоциант, тоже учтиво шляпу снимая и раскланиваясь, – Ещё свидимся!
Глянул Митя Негоцианту в глаза: у того один глаз светлый, как стекло прозрачное, а другой черный – быдто глаза и вовсе нет, а замест него дыра бездонная… Раньше то Митя как то не примечал каковы у Негоцианта глаза, а тут даже как то ему боязно сделалось. И ведь повстречал Негоцианта разноглазого Митя недолгое время спустя! Приехали во Фрейберг – почитай, немецкую столицу горного дела в учение к первейшему ученому мастеру Иоганну Генкелю. Он – мастер строгий, у него не забалуешь. А и то сказать – горное дело опасное! Ох, какое опасное! Чуть правила работ в руднике нарушишь по недосмотру либо по небрежению – быть бедам: и обвалом горняков завалит, а то от искры какой может рудничный газ воспламениться да взорваться. Митю веселило поначалу, что рудокопы в шахту обязательно клетку с канарейкой берут – думал для веселья, чтобы в тяжелой работе птичьему пению радоваться, пока ему знающие люди не растолковали, что птаха сия многия шахтерские жизни спасает. Пока она свистит да в клетке скачет – можно спокойно да споро шахту крепить да руду копать, а вот как замолкла, а того хуже – мертвая повалилась – тут уж не до руды и угля! Бросай весь инструмент да ползи наверх пока жив – потому смертельный рудничный газ пошел – птичка то его допрежь человека чувствует.
Мите всё интересно! С большой охотой всему учится да новые ремёсла познает. Поначалу то и Михайло с прежним усердием за науку взялся, пока не увидал Митя, что друг его с тем давешним Негоциантом разговаривает. Вот ведь приехал и сюда Негоциант то этот! Наверно у него здесь дело какое то. Он то все улыбается, а Михайло аж опять с лица почернел… Недели не прошло – исчез Михайло! Кинулись искать – не завалило ли его в руднике, либо в пустую старую шахту оступился. Только строгий мастер Иоган Генкель как припечатал:
– Не ищите! Сбежал ваш Михайло!
– Да отчего ж? Он ведь таково до учения жадный…– говорил Митя.
– Да вот от того ж! – строгий мастер только усмехнулся, видно что-то знал, и добавил со вздохом, – от судьбы не убежишь!
– Неужто у человека планида такая и от роду предназначение, что никак горькой судьбы не избегнуть?
–По разному бывает! – сказал строгий мастер, – вон монахи от мира бегут, в монастрях прячутся, там у них своя распря с врагом человеческим идет. А наше дело – мастеровое! Знай работай, трудись в полную силу! Особливо ежели от Бога талантом наделен! Талант ведь в редкости кому даётся и не на потеху. Он же упорства и защиты требует, как росток малый. Вот польешь талант потом, а то и слезами, он и возрастёт как дуб несокрушимый людям в пользу, мастеру в несмертельную славу. В труде наше спасение и распря с бесами! И непременная наша Победа хоть бы и весь ад на нас ополчился!
– А вот Негоциант этот? – отважился спросить Митя, – Он кто?
– Жулик! – припечатал мастер, – Обманщик и вор! Любит деньги одалживать, а потом хорошо, если три шкуры за долги сдерет, а может и вовсе уморить! Такому только поддайся, он и душу с должника вынет! Это уж как водится; посулит горы залотые, может, они даже и в видимости явятся для соблазна. Поманят, а после в горелые черепки обратятся. Митя этот разговор запомнил, но вспоминал о нем не почасту. Некогда было. Уж так ему горное дело полюбилось. Особливо как по камням, песку да глинам свойства их распознавать – к какому изделию оне пригодны.
Слышал раз, вроде голос Негоцианта его – Митю Виноградова спрашивает, дескать, здесь ли такой ? Да строгий мастер Иоганн Генкель так в ответ заорал да вопрошавшего погнал, что Мите даже удивительно сделалось: – "Изыди, мол, сатана! Нет тут твоего места, здесь, люди работой заняты во славу Божию!" Однако же, про случай этот Митя Виноградов хотя и не забыл, но и не вспоминал – не до того было.
Однако, пришел и этому учению конец! Вернулись студиозы в Россию, и в удостоверение, что не зря в Европах обучались, не понапрасну казенные деньги тратили – сдали экзамены. 10 октября 1744 года Дмитрий Иванович (теперь то его належало со всем почтением с "вичем" то есть, по отчеству величать, как дворянина) получил чин «бергмейстера» (горного инженера) с годовым жалованием 180 рублей и назначением работать по горному ведомству. Навсегда ему и Ломоносову памятно как представляли их императрице Елизавете Петровне, в парадной зале, где восседала она на троне в окружении вельмож и придворных во всем блеске шитых серебром и золотом камзолах в париках напудренных, орденских лентах и орденах, драгоценными каменьями изукрашенными.
Однако же, двое статных, рослых, ныне бергматера, Михайло Ломоносов и Дмитрий Виноградов в алых кафтанах, при шпагах в собрании высших Российских аристократов выглядели уместно, хоть и не имели (пока) лент и орденов. Как сон волшебный пролетел без малого месяц. Санкт Петербург – новая столица хоть и не велик был в те времена против старой Москвы, однако, уже дворцами украшался, вдоль деревянных мостовых, (по причине почвы ботистой и для мягкости хода карет) померанцы (сиречь апельсиновые деревья) в кадках выставлены, а во дворцах что не вечер – балы да маскерады, в ночное небо фейерверки да ракеты запускат – музыка гремит, а уж что за питие да явства на столах подаются – того и описать невозможно. В те веселые дни Митя Виноградов и натанцевался, и наугошался. А вот один раз и напился! Да так, что едва не замертво его на квартиру, где он поселен был, доставили.
Тогда то, не то во хмелю беспробудном, не то во сне тяжелом и явилось ему видение. Будто сидит он в трактире, не в трактире, но в зале какой-то за столом разным явством и питием уставленном. Веселье кругом: народ танцует, песни поёт. А за столом он не один, а с каким то господином не русским, по одежде и обличию не понять каких он стран и язык человек, и какого звания. И вроде господин этот Мите был прежде знаком и даже, вроде, дружество с ним водил. Только Митя никак вспомнить не может, кто это? А господин этот Митю на службу приглашает.
– Я, мол, всякое содействие окажу и содержание Вам, против казенного умножу. Я, мол, владею секретом и Вам его открою, через то Вам и богатство придет.
– За что мне такая милость?! – Митя сомневается, – Отчго Вы меня облагодетельствать желаете?
– Ну, как же, – говорит господин, – Вы талантом наделены, а я вот таланта не имею – только что секретами разными владею. Потому мне образованный помощник нужон. А Вам резон и польза. Талантом много не заработаешь – тут важно в случай попасть, удачу за хвост схватить…
– А от меня что потребуется? Какая работа?
– Да никакая! Я Вам, к пример, секрет открою над каким многие ученые бесполезно бьюся. Вот Вы их и превзойдете. Скажем, стекла увеличительные лить и обтачивать. Самому Вам у печей стекольных стоять не придется – работников наймёте. А вся выручка Вам – потому только Вы секрет сего стекла знаете. Превзойдя во все тонкости мастерства, откроете дело какое нибудь – негоцию, сиречь торговлю, мануфактуру. А я в сем предприятии посильное участие приму и от прибыли, равномерно своему вкладу, невеликий процент исчислю.
– А коли прибыли не воспоследует?
– Ну, что ж… На нет и суда нет. Всякое дело – рыск! Разойдемся полюбовно. Я дело предлагаю верное! Неоднократно проверенное.
– Оно заманчиво, – Митя уж, было, согласился…
– Однако, как мы люди деловые, надобно нам договор составить. – Господин говорит:– Так пустяшное дело, так – пустяшное дело. Разве что для будущего окончательного расчёта, когда итог будет поводиться. Договор, секрет богатства и удачу сулящий у меня давно стоставлен, остается только подписать., А для начала – мой вклад в наше общее дело – тысяча золотых талеров на первые расходы…
– А от меня? – говорит Митя, – У меня же за душой нет ничего? Чем поручусь? Я же ещё в должность не вошел и даже первое жалование не получил…
– Коли нет ничего за душой, так подавайте душу…– как бы, шутейно, господин говорит и сам смеётся – заливается. И враз из за обшлага камзола перо и печатную бумагу с договором достаёт.
Митя перо взял, договор читает, досконально то ничего особо разуметь в нем не может.
– Как подписать – чернил нету…– а голова то с похмелья как в тумане – шибко о прошлом дне погулял.
– Была бы Ваша воля, а чем подписать завсегда найдется. Пером в руку ткните – вот и чернила явятся… Красные.
Ткнул себя пером Дмитрий – будто огненной иглой его понзило, однако, не болью, а напротив того – радостью, всельем, словно вина хмельного кубок выпил..
Тут вламывается к трактир, где веселье, танцы, пеньё идёт, да Митя с бумагой и с господином за столом сидят, нищий – обрванный, грязный, избитый весь! Кидатся к Мите и выхватывет у него из рук перо и договор. Господин того нищего старика за ворот ухватил, трясет, да и Митя возмутился – какое старик являет здесь хамское невежество! Тоже хотел нищего подхватить да из кабака вышвырнуть. Он ведь, как на возрост взошел, силы набрался, хоть не как Михайло Ломоносов, а то ж и в драках не последний из бойцов! Хватанул старика за грудки, тряханул! А у нищего на груди крест наперстный как попам положено! Глянул – а нищий то этот – его отец, коего он больше десяти лет не видел! Только нынче он совсем ветхий, на вид столетний. Плачет, а из глаз замест слез – кровь течет. Схватил его Митя прижал к себе, а старик то тщедушный, совсем как невесомый.
Тут незнакомец оскалился злобно, да на старика тростью замахнулся. Вот ударит! Митя у него трость выхватил, да об колено сломал! Чтоб никто не мог на его отца даже замахиваться!
Сразу свет помутился, стены раздвинулись, бездна черная ледяная открылась и отовсюду гром и дикий вой раздался, будто тысячи зверей страшных в капканы попали, а может оттого завыли, что добыча ушла…
Очнулся Митя. Опомнился. Не сразу сообразил, что это не во сне гром гремит, не в висках с похмелья стучит, а в дверь кто-то колотится.
Он дверь отворил, а там два солдата с ружьями со штыками и нарочнывй с именным пакетом. Дмитрий Иванович пакет рапечатал, достал государствен
ное предписание с печатью. А наощупь вроде бы эта бумага как та, кою он во сне подписывать собирался.
Из полученного же им предписания следовало, что 5 ноября 1744 года Кабинет Двора Е. И. В. направил в Берг-Коллегию подписанное бароном И. Черкасовым указание о направлении Дмитрия Виноградова, для порученного ему по Указу Ея Императорского величества некоторого дела, в распоряжение Кабинета. "Что же это за дело такое, секретное? – думает Митя, – Должно, отправят его куда-нибудь на Урал или в иное место, хоть бы и отдаленнное, на рудниках и шахтах работу налаживать, как я – горный инженер. Ну, и хорошо – там простора и воли побольше". Однако, под караулом, доставили его вверх по Неве верст за десяток от Петербурга на кирпичные заводи , при которых открыли порцелановую (сиречь фарфоровую) мануфактуру и приставили к угрюмому немцу Христофору Гунгеру.
Гунгер сей этот ничему научить Виноградова не мог, потому как сам ничего не умел. Только орал да подмастерьям подзатыльники и зуботычины раздавал. Руку на Дмитрия поднимать опасался, к тому же оказалось, всё что до работы касаемо, Митя знает, не в пример Христофору, как больше. Потому за всяким спросом к Виноградову рабочие пошли, а не к Гунгеру.
Сколько раз удавалось Мите неправедную злобу Гунгера от работяг отводить – объяснением, советом да примером им помогать. Мастера за это очень ему благодарны были. А какова у простого человека благодарность? – Известное дело – шкалик. И нынче, шкалик, и завтра другой… Беда! А если так то год, два, три?… Глядишь и втянулся – постоянно хмельному винопитию сделался привержен.
За дело то Виноградов взялся ревностно. И поначалу то всё ему внове да в интерес складывалось – порцелановые глины искал как основу фарфора. Даже в Гжель, что неподалёку от Москвы ездил, где чуть ли не с 14 века гончарные мастерские стояли – посуду и прочие изделия делали и обжигали. Многие секреты в поиске подходящей глины и работы с ней русские мастера знали. Схватчивый ко всякому делу Виноградов многому у сих мастеров научился. А тем он от прочих подмастерьев да учеников на отличку явился, что научными знаниями владел, и в привычном от веку мастерстве многое понимал по новому. Отыскал он подходящую глину и в окрестностях Петербурга и радостно ему было от того, что материала для будещего русского порцелана – фарфора на Руси предостаточно.
Однако, чем более он к открытию приближался, тем более за ним пригляд усиливался. Вскоре, оказался Митя чуть не в затворе да под караулом. И жизнь то у Мити пошла – на фабрике взаперти. Никуда выхода нет. В церковь и то не пускают. На фабрику священник по праздникам службу править приходит. Потому, что порцелановое дело секретное! Фарфор тот, что из Китая везенный, или тот что мейсенский, что саксонский цену имеет больше золота. Не зря секрет фарфоровый пуще военного сберегают! А царице Российской обидно, что в Германии, во Франции свой порцелан-фарфор есть, умеют его изготавливать, а в России не знают секрета сего! Вот Гунгера этого привезли поскольку он хвастал, что поцелановый секрет ему известен! Врал собака! За четыре года так ничего и не изготовил – одни чашки черные кривые да горелые из его печей выходят, хоть и денег плачено немцу немеряно.
А у Виноградова дело то пошло – после сотен, если не тысяч, опытов получилась белая чашечка. Не больно ровна краями однако же белая как куриное яичко! И придумал Дмитрий Иванович её расписать красками! Получилось! Вот он секрет порцелановый! Выпросил Виноградов печи новые большие построить. Печи кладут, а он и в старых малых печах опыты ставит – смотрит как различные краски с порцелановой основой спекаются, как цвет сохраняют или же противу прежнего меняют… Так за неустанной работой и годы пронеслись.
Однако, за трудами то думается ведь не токмо о работе. Нейдет у мастера из памяти сон давнишний страшный, где отец к нему приходил, да от какой-то беды неминучей спас. И всё думается Виноградову, что ж это отец в таких лохмотьях явился? Где же он оскудел и поиздержался так? И вдруг, как молния его догадка пронзила – отца то давно в сем миру нет. Не в телесном обличии к сыну своему пришел, это душа его в мир живых вырвалась, чтобы дитёнка своего защитить. А вида он немощного не от тоски, а от митиных грехов. Гулял Митя да бражничал в заморском своём жительстве, редко отца в молитвах поминал, да и молился то не пристально, так – под случай… Вот отцова душа в немощь и скудость приходила. Не одну ночь Дмитрий Иванович о том думал, да что теперь думать – время прошло! Прожитое как пролитое – назад не воротишь. Теперь вот даже и не знает, где отца похоронили. И спросить некого, с порцелановой мануфактуры выхода ему нет – секретный человек Дмитрий Виноградов – под караулом, как арестант пребывает.
Засиделся, однажды ночью, Дмитрий за работой – как раз очередной образец порцелина в печи обжигал. У печи то угрелся – задремал… И слышит голоса – вроде Гунгер к кем то по немецки ругается и второй голос, вроде, тоже Виноградову знакомый
– Я тебе поверил! – кричит Гунгер – Душу тебе продал, а ты меня обманул!
– Как это обманул? Ты чего просил – получил. Просил секрет фарфора – я тебе его открыл. Так что обмен у нас равнозначный.
– Что толку то? – Гунгер кричит, – Секрет твой обманный! Не одной посудины фарфоровой по твоему секрету изготовить не получается!
– Так ведь к секрету труд да талант требуется… Я ты – ленив! И таланта у тебя нет.
– Так дай мне талант!
– И хотел бы дать да не могу!– отвечает голос – Слыхал небось: талант от Бога. Стало быть, не по моей части.У Него проси! Только вряд ли выпросишь. Он тебя не услышит – души то у тебя уже нет… Пустой ты человек!
И раздался смех – будто по железному листу свинцовый град загрохотал. Завыл Гунгер как собака побитая. Светильники и огонь в печи враз погасли. И увидел Дмитрий как из кабинета Гунгера не то человек, не то тень черная появилась и через весь цех мимо Дмитрия прошла. Почудилось Мите, что это тот Негоциант из Марбурга.Только будто ростом он стал саженным и глаза у него из под низко надвинутой треуголки светятся зеленью…
Повернулся черный Негоциант в сторону Мити, усмехнулся злобно и пальцем ему погрозил! У мастера – от страха волосы дыбом встали. Опомнился только утром когда рассветло. Чашка, что у него в печи обжигалась – сгорела совсем – один кирпич черный! Был бы от этого урона Дмитрию нагоняй – да нет на фабрике Гунгера. А после слух пошел, дескать, пропал Гунгер не то сбежал, не то его с должности турнули за бесполезность.
В работе то это никак не сказалось – всё дело то ведь на Виноградове держалось, а Гунгер этот только орал да ругался. А по ночам, когда Дмитрию не спалось, он все размышлял о ночном видении – откуда тут Негоциант то появился? А и то сказать, ведь в Марбурге, он Михайле да Мите не сказал в чём негоция его состоит. Выходит, он фарфором торгует? А как вспомнит Дмитрий фигуру его черную саженную, чуть не в два человеческих роста, да свет из глаз, да поступь чугунную по каменным плитам цеха порциланового, так и сомневается, что это известный ему Негоциант. А кто ж тогда, коли не он? Догадываться страшно! Да и некогда было ему размышлять и догадки строить. Поставили его набольшим над всей порцелановой мануфактурой на место Гунгера. И дело то у Винограджова пошло. По его чертежам печи новые большие поставили всю работу построили как он придумал И вот многотысячные опыты его успехом увенчались – получился русский белый фарфор! Вот он – результат понесенных трудов мук поиска, бессонных ночей и трудных размышлений! Да не токмо фарфор, а целая наука о красках коими фарфор можно расписывать и повторно обжигать, чтобы цвет и фарфоровая основа в единое целое спекались, чтобы рисунки не выцветали, не смывалсь и яркости не теряли. Конечно, такому завершению поисков и трудов рад был Дмитрий Михайлович безмерно. И даже мнилось ему, что заслужил он от императорского двора награду – шутка ли дело – фарфоровый секрет разгадал, стало быть, русское мастерство вровень с европрейским стало, а казне то какая прибыль – фарфор – дороже золота.
И не токмо белые фарфоровые чашки его изделия как птицы из его рук вылетают, а и расписывать он их стал. Особливо начали ему удаваться фарфоровые табакерки. В те поры мода пошла – табак нюхать. Посчитали , что это здоровью на пользу. Все господа с табакерками ходили, друг друга табаком угощали либо одалживались. Государыня императрица отличившихся придворных драгоценными табакерками одаривала. Специально мейсенкого фарфора табакерки из Европы в Россию везли! По большой цене таковые табакерки шли. Разве что на вес золота, а бывало, что и больше.
А тут – такая радость – свои русские табакерки Виноградов стал изготавливать и ничуть мейсенских не хуже. Мечталось мастеру, что, теперь, когда он секрет порцелана открыл, и ему облегчение судьбы будет. Уж о награде то не мечтал, а хоть бы на волю отпустили! Пусть бы какой присягой с крестным целованием обязался он фарфоровый секрет хранить и хранил бы твердо пуще жизни. Да только нет того! И в глубине сердца понимал мастер, что и впредь не будет! Сколько раз он думал, что вот талант да усердие должны удаче да успеху способствовать, а ведь нет того! Фарфоровый талант Дмитрию Ивановичу – каторгой стал. Вспоминал Дмитрий Иванович друга своего Михайлу Ломоносова. Поговаривали, что тот большую славу вошел и милостью царицы одарен. Вот и придумал Виноградов другу своему о себе весть подать. Ведь как увезли Дмитрия на порцелановую мануфактуру, так и исчез он от людей, как будто его и не было. И Михайло то Ломоносов должно ничего про него не ведает, потому и помощи оказать не может. А кроме Ломоносова Дмитрию Ивановичу и обратиться не к кому. И придумал он как о себе весть подать. Ему сказывали, что изделиями его рукомесла государыня гордится и всем показывает – дескать вот он русский порцелан. (Вот только имени мастера не поминает). Изготовил Дмитрий Иванович чашечку невеликую ( больше то размером не сделать – печи для обжига фарфора маленькие) изукрасил её виноградными гроздьями да листьями – мол, Там же на донышке и знак Виноградова, каким он в университете свои работы помечал, увидит Ломоносов сие изделие и поймёт, чья это работа, и догадается где Дмитрия содержат и уж найдет способ другу помочь. Михайло словом одарён, уж сумеет о друге может перед самой государыней прошение произнесть!
Однако, видел Ломоносов эту чашечку – нет ли не ведомо, ничего о сем Виноградов не узнал. Почасту думал он, как же его судьба в такое художество определила. За что?
Однако сделался Дмитрий Иванович, после того, как Гунгера прогнали, по должности главным мастером, все работы ему подчинили. Тут казалось бы, хоть какое то облегчение его участи наступить должно, а получилось то наоборот. Теперь с него не только за собственные труды спрашивают, а за каждого работника и за каждое изделие их рукомесла. По табакеркам да прочим фарфоровым вещам такой урок положили , что за день его и не сделать, потому и по ночам работать стали. Уж как не старался Виноградов своим подмастерьям их плачевну участь облегчить, да не больно получалось. А у русского человека, ежели тоска , да безысходность какая первейшая слабость оказывается – понятное дело – шкалик. А рабочие, которые в город выход имели зелье то винное, мастера жалеючи, с воли и приносили… Сам же Дмитрий Иванович силами оскудел и не то, чтобы пьян бывал, а память то временами затуманиваться стала.
Вдруг является к нему, как то об вечернюю пору, Негоциант – тот самый из Марбурга. Виноградов уж с устатку задремывал, но Негоцианта сего сразу узнал и вроде как холод -беду от него исходящий почувствовал. А той и говорит, словно они вчера расстались:
– Давеча мы не договорили…Хотя, к обоюдному согласию пришли…
Дмитрий Иванович свой сон то ясно помнит и отца своего немощдного, кой на его защиту пришел! Этот разговор, что ли Негоциант вспоминает?
А сердце то у Виноградова будто кто железными тисками сжимает, голова то как в огне горит, а весь как заледенел. Собрал он всю свою волю да и отвествовал:
– Вы, господин, ошибаетесь! Разговор помню, а к согласию то мы не пришли!
И сразу почудилась Дмитрию Иванович, будто он совсем маленький, отцу в храме на службе помогает – свечу за ним носит, а отец в полном облачении кадилом вмахивает… Видно , что молитву творит – поет, а молитвы не слышно.
Негоциант поморщился брезгливо.
– Я прекрасно понимаю, в каком тяжелом и несправедливом положении находитесь! И странно, что отказываетесь от очевидной выгоды правильного выбора..
– Да что ж тут правильного – душу продать?!
– Да на что она? Что она есть собою – неосязаемая чувствами? Возможно просто выдумка и нет её вовсе!
– Ну, а коли её нет, что же вы её на обмен просите?
– Я помочь вам хочу. А это так – пустяк. Не более , чем традиционный ритуал, реальности под собою не имеющий…
И слышиться Виноградову, что там, у отца на молитве голос окреп – слов то ещё не разобрать, а пение слышится. И видно, что сие Негоцианту сильно как не нравиться! То он мизинцем с длинным ногтем ухо прочищает, то головой трясет.
– Я вижу как вам нынче плохо и, смею заверить, несчастья Ваши станут со временем умножаться. А я предлагаю благополучие, славу и почет, достойный вашему таланту и усердию, в обмен на пустяшную фантазию. Умные люди на такой обмен с готовностью идут! Знали бы вы сколько их!
Ничего на это Виноградов возразить не мог. Хочет крестное знамение сотворить, а рука как свинцом налилась – не поднимается. Только что прошептал губаит помертвелыми: – Господи, заступись, спаси и помилуй… – Да и упал навзничь, точно его по голове ударили. Опомнился – на полу лежит в луже воды. Рабочие вкруг него толпятся.
– Слава Богу, – крестятся, – Опомнился наш Дмитрий Иванович… Это он с устатку, так то ведь не разгибаясь трудиться вовсе нельзя. Жалости к нам начальство не имеет…
– Да это он вчерась выпил лишку…
Поднялся Виноградов, разогнал работяг по работам, а про себя думает:
– Вот ведь как хитро: – расскажи я, что было – подумают это у меня белая горячка.
По все дни о случившимся вспоминал, а что делать так и не придумал, вот ведь в какие сети-тенёта попал. Не заметил как на чашке сетку нарисовал, а после чуть успокоился да цветами её изукрасил. Изящный рисунок явился. Сеточка Виноградовская, веселого цвета – розового.
Решился Дмитрий Иванович бежать. Припало ему на ум – а не от того ли подобного Михайло Ломоносов, в бытность его в Германии, бегством спасался? Тоже ведь в таких тенетах очутился, и всякие муки принимал, даже в прусские гренадеры угодил, однако же уцелел и теперь вот в славе пребывает. И ведь бежал с поцелановой мануфактуры Виноградов! Бежал, да сразу и попался. Приволокли обратно на фабрику. Шпагу, коя ему было по чину положена, отобрали. Не посмотрели, что Марбургского университета выпускник и всякими званиями наделен. Били, конечно. Розгами пороли. Да мало что били – посадили как собаку на цепь, чтоб не бегал. Да напоследок, то ли в насмешку, то ли жалеючи его, сказали стражники: "Велика Россия, а спрятаться негде! От судьбы не убежишь…" В 1754 году Черкасов велел держать Дмитрия Виноградова во время обжига фарфора у печи, якобы "для неустанного смотрения", и чтобы пока там обжиг идет и спал там. Так потянулось жительство великого мастера в фабричном затворе , возле печи для обжига порцелановых изделий, под караулом и на цепи. А работу с него требовали не в пример как больше. Не исполнял – голодом морили! И Негоциант, коего суть, Виноградову совершенно открылась, (раньше он догадывался, а со временем убедился, кто это его искушает) не единожды ему являлся. Все разговоры говорил, надсмеивался на художеством в каком ноне Дмитрий Иванович пребывал.