Мама приехала за мной на следующий вечер. Волосы она заплела в две косы. Не помню, чтобы она делала такую прическу, когда они с папой были женаты. С косичками она выглядела моложе, и это мне не понравилось – вроде как это она ради Дурмот-Дурмот-Дурмота старается. Но потом я вспомнила, что он на пять лет моложе нее, и обрадовалась. Может, он уже решил, что мама чуток старовата, вот она и пытается его не разочаровать?
– Дурмот-Дурмот-Дурмот опять поехал мышцы наращивать? – спросила я, продевая руки в лямки рюкзака.
– Астрид, ну, может, хватит уже так о нем говорить? – Лицо у мамы сделалось строгим, точь-в-точь как у учительницы.
– Извини. Дурмот опять поехал мышцы наращивать? – поправилась я, а мама закатила глаза.
– Это его работа, – недовольно буркнула она и повернулась к папе, – ну что, купили билеты на Крит?
Он кивнул и посмотрел на маму – как смотрел на забредавших к нам время от времени сектантов, прежде чем захлопнуть у них перед носом дверь.
– Вы отлично отдохнете – вот увидите. А сперва мы с Турмодом и Астрид поедем в Южную Норвегию. Погода, судя по всему, будет чудесная, если, конечно, метеопрогнозам можно верить, – сказала мама.
– Это точно. Когда в прогнозе погоды на карте нарисован зонтик, значит, жди солнца и жары, – поддакнул папа.
Ни папа, ни мама больше не выглядели моложе, наоборот, они словно вдруг постарели и говорили о погоде, как бабушкины ровесники.
– Похоже, завтра тоже дождя не будет, – не унимался папа.
Мама кивнула, старательно отводя глаза в сторону. Мама с папой разговаривали, как будто не видя друг с друга.
– Да, хорошо бы, – согласилась она.
– Я в машине подожду. – Я обняла папу.
– Мы еще увидимся до вашего отъезда. Но я уже по тебе скучаю, – сказал он.
– И я тоже. – Я развернулась и пошла к маминой «тойоте», стараясь думать о хорошем. До скрипа стиснув зубы, я приказала себе не кукситься. Наоборот, надо радоваться, ведь меня ждет Чертов остров.
На следующий день мама с папой собирались подписать договор о продаже дачи и передать ключи новым владельцам. По-моему, оба сильно переживали. Эта дача уже давным-давно принадлежала нашей семье, тетя Агнета подарила ее родителям на свадьбу. Впрочем, она не моя тетя, а папина. Когда же родители решили развестись, тетя разрешила им продать дачу при условии, что они поведут себя как друзья и обойдутся безо всяких адвокатов. Сперва им даже и продавать ее не хотелось, и они старались ездить туда по выходным, но ни Пони, ни Дурмот-Дурмот-Дурмоту эта затея не нравилась: еще бы, ведь мама с папой столько времени провели там вместе. Вместе с дачей родители собирались избавиться и от нашей маленькой моторки – в последнее время ею пользовался папин коллега, у которого тоже дача в Швеции, только в другом месте. Когда папа сказал, что лодки у нас больше не будет, я ужасно рассердилась, но он заявил, что если дачи нет, то и лодка без надобности. Теперь новые владельцы дачи получат и лодку. По словам папы, они живут в Осло и у них сын моего возраста. Интересно, этому мальчику не стыдно забирать вот так целый кусок моей жизни? Нет, вряд ли. Мальчишки о таком вообще не думают. Мама повернула ключ зажигания, а лицо у нее при этом было бесстрастным, прямо как у манекена, и я не поняла, хороший это знак или плохой. Бабушка говорит, что почти все люди считают, будто раньше им жилось лучше. Тут они правы, по крайней мере отчасти. Когда я была маленькой, папа постоянно смешил и меня, и маму, но под конец, уже перед самым разводом, я каждый вечер слышала, как они ссорятся. Они думали, что я сплю, и принимались ругаться. Вообще-то ездить с мамой я не люблю. Она разгоняется, сигналит, ругается на всех, кто, как шутил папа, учился у другого инструктора. Прежде папа ее за это поддразнивал. Она так бесится за рулем, что мне за нее даже неудобно. Однажды мама особенно отличилась: какой-то мальчик проехал по пешеходному переходу на велике, хотя надо было слезть и катить велик рядом, так мама опустила стекло и закричала на беднягу. А мальчик оказался сыном нашей учительницы физкультуры. Иногда у меня чувство, будто мама нарочно гоняет, чтобы найти, на ком сорвать злость, однако сегодня она вела себя достаточно спокойно – может, еще и потому, что до самого перекрестка Сетермукрюссет других машин нам не встретилось, а на шоссе было столько возвращавшихся из Швеции автомобилей, что маме пришлось ехать медленно, хотелось ей того или нет.
– Астрид, я хотела тебя попросить… – Мама свернула чуть вбок и пристроилась за большим грузовиком.
– О чем?
– Ты, пожалуй, не рассказывай Турмоду о том, что мы вместе с папой едем продавать дачу, – сказала она, не сводя глаз с дороги.
– А он что, не знает? – Я изобразила изумление.
– Знает, конечно, – как-то чересчур резко ответила мама, – он знает, что дачу мы продаем, но я не рассказывала ему о просьбе тети Агнеты. Ну, о том, что мы должны вместе с папой передать ключи и подписать договор.
– Значит, и Пони об этом ничего не знает! – Мне не удалось сдержать радость.
– Астрид, я понятия не имею, известно ли об этом Пони… то есть Андрине, но, может, пора тебе наконец забыть эти глупые прозвища?
– Ладно, я попробую, – согласилась я и заулыбалась, уж очень мне хотелось, чтобы мама мне поверила, – а кстати, – вновь заговорила я, старательно обдумывая каждое слово, чтобы вновь не назвать нового маминого приятеля Дурмотом, – по-моему, слишком уж он много тренируется, тебе не кажется?
Мама задумчиво посмотрела в зеркало заднего вида, словно пыталась разглядеть там правильный ответ.
– Наверное, Турмод мог бы тренироваться и поменьше, но это его работа, и к тому же у Турмода много других достоинств, – наконец сказала она.
– Это каких же? – не отставала я.
Мама снова взглянула в зеркало заднего вида, будто там была спрятана подсказка.
– Ну, например, он… – Мама внезапно вывернула руль, хотя я так и не поняла, что она объезжает, – благодаря ему я тоже занялась спортом, – она закивала, как будто, свернув в сторону, вспомнила, что хотела сказать.
– А, точно. Это и правда хорошо. Ой, знаешь что, давай-ка в магазин заедем? – попросила я, когда мы подъехали к старому мосту.
– Зачем? – удивилась мама.
– Мне нужно кое-что для отпуска, – ответила я.
– И что же?
– Бинокль, – призналась я.
– Что-о? – она изумленно посмотрела на меня.
– Бинокль, – повторила я.
– Да, это я поняла, вот только зачем он тебе понадобился?
«А ты как думаешь?» – так и тянуло меня спросить, но тогда мама просто рассердилась бы. Бабушка постоянно говорит, что мне сперва надо подумать и лишь потом отвечать.
– Я тут орнитологией занялась и хочу сравнить птиц Южной Норвегии с критскими. А ты, кстати, знаешь, что первые бинокли придумали голландцы? – спросила я, пытаясь по маминому лицу догадаться, заедет ли она в магазин.
– Нет, этого я не знала, – ответила мама, – но интересы у тебя так часто меняются, что и не уследишь. Значит, ветеринаром ты становиться передумала?
– Эмилия, ну пожалуйста! – Я пропустила ее последний вопрос мимо ушей. – Все мои наблюдения за птицами пригодятся и на уроках!
– Почему ты не зовешь меня мамой? – спросила она и, включив поворотник, свернула на парковку перед торговым центром.
– По-моему, Эмилия звучит красивее. Представь – вот пришли мы в магазин, а я зову тебя: «Мама!» А там еще несколько мам с детьми, и откликнешься не ты, а еще кто-нибудь. Получится глупо, – объяснила я. Не могла же я сказать, что перестала звать ее мамой с тех пор, как у нас поселился Дурмот-Дурмот-Дурмот.
Ответила мама не сразу, а когда наконец посмотрела на меня, то вид у нее был какой-то расстроенный.
– Но сейчас-то мы не в магазине. К тому же любая мама узнает голос своего ребенка. – Мама вытащила ключ зажигания и повесила на плечо сумочку. – Ладно, куплю тебе бинокль, но при одном условии, – сказала она.
– Каком?
– Не говори Турмоду о том, что мы с папой едем в Швецию.
– Даю честное слово! – И я нарисовала пальцем крест на груди – там, где располагается сердце.
Ух, если бы она только знала, зачем мне на самом деле понадобился бинокль!