Джеймс
1 ноября 2016 года
Джеймс быстрым шагом шел через Порткаллис-Хаус, Нью-Пэлас-Ярд и Вестминстер-холл, стараясь не смотреть на туристов, глазевших на объемное каменное чрево с уникальным консольным сводом четырнадцатого века.
Броги звонко стучали по каменным плитам, унося его прочь от невообразимой смеси акцентов (чешского, немецкого, испанского и, по всей вероятности, китайского) и утрированно правильной артикуляции молодого гида – должно быть, недавнего выпускника факультета международной политики, заученно пересказывавшего стандартный текст про самый большой свод подобного типа и самую старую часть Вестминстерского дворца. Джеймс поежился в своем старомодном твидовом пиджаке.
Здесь, в принадлежащем палате общин Вестминстер-холле – промозглом, суровом, овеянном историей, – Джеймса до сих пор поражает солидность его должности: член парламента от избирательного округа Терлсдон, парламентский заместитель министра внутренних дел, член правительства ее величества… Самый большой зал во всем Вестминстере спасали от пожара в октябре 1834 года в ущерб другим строениям. Здесь нет и следа претенциозности – ни геральдических лилий искусной работы на плитах пола, ни мраморных статуй, ни броских настенных росписей. Здесь не найти ярких красок – ядовито-зеленого цвета палаты общин и киноварно-красного – палаты лордов. Ей-богу, можно подумать, что дворцовый оформитель интерьеров, закинувшись кислотой, основательно оттянулся с цветовой таблицей 40-х годов. Вестминстер-холл со своим подчеркнуто простым серым камнем и темно-коричневым дубом мрачен и суров. Оливер Кромвель был бы очень доволен.
Вот только здесь невыносимо холодно. Холод настоятельно диктует людям кутаться в меха, чтобы соответствовать средневековым традициям почтенного места. Бескомпромиссный холод смеется в лицо современности и напоминает Джеймсу Уайтхаусу, если тот когда-либо вздумает занестись, о его пока что ничтожной роли в истории. Джеймс обогнул двоих полицейских, гревшихся у вертикального радиатора в притворе часовни Святого Стефана, и прошел в более теплый и уютный зал Святого Стефана с блестящими канделябрами, яркими витражами и настенными росписями, с внушительными статуями великих ораторов парламента, великолепных в своих длинных плащах с мраморными складками и при шпорах. Джеймс прошел мимо места, где когда-то был убит британский премьер-министр (единственный случай нападения на премьера в Британии), и едва увернулся от столкновения с ведром. Здесь все разваливается…
Никто на него, слава богу, не смотрел, и Джеймс пошел дальше через оживленное Центральное лобби, сердце Вестминстерского дворца. Депутат-лейборист, беседовавший с каким-то представителем электората, кивнул ему в знак приветствия – и недобро. Джеймс резко свернул влево и прошел мимо еще двоих полицейских в зону, куда простую публику не пускали, – в довольно узкий коридор, ведущий в лобби палаты общин и в саму палату.
Здесь ему было спокойнее. Сейчас, когда идет заседание, никакой кулуарный журналист не схватит его за шиворот, разве что он нарочно сунется в лобби, где им позволено находиться. Сегодня нет необходимости туда идти: проблемы внутренней политики на этой неделе не разбираются, нет дебатов, которые требовали бы присутствия лидеров оппозиции, нет вопросов к премьер-министру. Однако Джеймса будто что-то толкало появляться в общественных местах: он заходил в чайные комнаты, обедал в Порткаллисе, не пропускал заседаний. Он словно желал доказать себе и своим коллегам, что, как он уверял жену, все действительно кончено и забыто.
Конфиденциальная встреча с Томом на утренней тренировке показала, что Оливию и связанные с ней события можно считать вчерашним днем. Крис был взбешен, когда узнал об этой встрече, но Джеймс пробыл на Даунинг-стрит недолго и в четверть седьмого утра уже уехал.
Спустя сорок минут дружеского общения на гребном тренажере Джеймс готов был обнять своего старого друга.
– Спасибо, что не погнал в отставку, – сказал он в конце разговора, когда все «вернулось к истокам». Кожа его блестела от пота, со лба по лицу бежали капли.
Том, раздавшийся в талии после вступления в должность премьер-министра, сперва не смог ответить – так он запыхался.
– Ты для меня больше сделал, – выговорил он наконец.
Самый могущественный человек в стране бессильно повис на поручнях бегового тренажера, но, когда он выпрямился, его вид живо напомнил Джеймсу события более чем двадцатилетней давности. Тогда они бегали по Крайст-Черч-Медоуз, с молодой силой толкая друг друга, радуясь, что закончились выпускные экзамены, – или испытывая страх и отчаяние. Джеймс не хотел этих воспоминаний, но Тома понесло:
– Признай, это самое меньшее, что я мог сделать. Пришла моя очередь за тебя поручиться.
Пока все шло неплохо. Джеймс поймал парочку колкостей от ханжей-лейбористов, растолстевших северян, которые, должно быть, не занимались сексом с самого миллениума, сварливые лейбористки обдавали его презрением, но многие члены парламента были на его стороне и кивали в знак поддержки. Были и достаточно добрые замечания, в особенности от опытных политиков – бывших министров, помнивших Алана Кларка, Сесила Паркинсона, Тима Йео, Стива Норриса и Дэвида Меллора, не говоря уже о Стивене Миллигане, задохнувшемся во время сексуальных игр, когда его связали колготками. Никто не делал вид, что нынешний состав правительства «возвращается к истокам», никому не было дела до чужой моральной чистоплотности или ее отсутствия. Возникло некоторое беспокойство по поводу его смелого флирта с подчиненной, но стратегия Криса Кларка сработала безукоризненно. Интуиция Джеймса – а инстинкты у него работали отменно – подсказывала, что эта «шалость», возможно, занесена в апокрифический кондуит «главного кнута» или удостоится пары абзацев в будущих политических мемуарах, но что касается перспектив его политической карьеры, под интрижкой с Оливией уже подведена черта.
Облегчение было неимоверным. Джеймс остановился у дубовых ячеек для корреспонденции. Казалось бы, анахронизм в эпоху мобильных телефонов, поминутно вибрирующих от сообщений и имейлов, однако и ячейками активно пользуются. Дверца освещена, то есть его ждет сообщение – записка, неожиданно снисходительная, от Малколма Твейтса. Джеймс посмотрел на вход в палату общин. Стоявший у дверей главный швейцар – еще один анахронизм в черном сюртуке и жилете – поприветствовал его сдержанным, но вежливым кивком. В вестибюле было тихо, и Джеймс постоял здесь, глядя на бронзового Черчилля, который уперся руками в бока и набычился, как профессиональный боксер. У другой стены миссис Тэтчер с поднятой правой рукой и отставленным указательным пальцем словно вещала с трибуны палаты общин. Джеймс был консерватором нового толка, однако ему хотелось заразиться их непоколебимой верой в себя, вернуть себе привычное нахальство. Он кивнул Железной Леди, повернулся и улыбнулся швейцару самой обаятельной улыбкой.
Все будет хорошо. Проходя мимо арки палаты общин, он взглянул на красноватые пятна – следы пламени: здание сильно пострадало от немецких бомбардировок. Крыша обрушилась, однако если не знать, то никогда не скажешь: все отстроили заново. Вот так же восстановится и его карьера, расстроенная, но избежавшая фатальных разрушений. Главное теперь – помимо того, чтобы быть дружелюбнее со скучными коллегами, – это хоть как-то проявить себя на ближайшем брифинге. Работа, конечно, неблагодарная, хотя Том знает, что он, Джеймс, еще может блеснуть. А сейчас пора возвращаться в офис. Он зашагал по коридору, покинув святая святых, это бьющееся сердце палаты общин.
Джеймс прошел через лобби палаты лордов – толстые красные ковры и обшитые панелями стены, украшенные васильковыми с золотым листком гербами министра юстиции и генерального прокурора. Пожилой пэр, ковылявший в копировальную, кивнул Джеймсу. Никто не разговаривал – молчание царило, как в монастыре траппистов, хотя высокую викторианскую готику аскетической не назовешь. Джеймс предпочитал эту роскошь и кулуарность сверкающей открытости Порткаллиса, современного здания парламента с огромным атриумом, обсаженным фиговыми деревьями. Хотя достопамятному совещанию комиссии лучше было бы состояться как раз в Порткаллис-Хаус – там у лифтов стеклянные двери…
Джеймс прогнал эту мысль и пошел короткой дорогой: спустился по винтовой лестнице, поплутал в лабиринте кабинетов административных служащих и вышел во двор у дальнего угла здания, обшитого пластиком и огороженного лесами, возле входа для герольдмейстера с черным жезлом. Ярко светило осеннее солнце, позади сверкала Темза, напоминая Джеймсу о золотых деньках в Оксфорде. Он давно отгородился от не столь золотых воспоминаний той поры, но вот надо было утром Тому вылезти со своим задушевным: «Признай, это самое меньшее, что я мог сделать. Пришла моя очередь за тебя поручиться».
– Мистер Уайтхаус?
Незнакомый голос вывел его из задумчивости, как раз когда Джеймс собирался вернуться к себе в офис по Миллбанк. К нему направлялся немолодой мужчина в сопровождении женщины лет тридцати.
– Чем могу помочь? Может быть, вам лучше записаться на прием? – Джеймс покосился на здание палаты общин с полицейской охраной и секьюрити. Не то чтобы он боялся встреч с избирателями, но предпочитал не рисковать, тем более что человек шел к нему с ухмылкой ненормального.
– Надеемся, вы все-таки уделите нам время, – сказал он, подойдя ближе.
Женщина, совсем не безобразная, как машинально отметил Джеймс, хотя плохо сидящий брючный костюм и негустые стриженые волосы ее не украшали, держалась на шаг сзади.
– Как прикажете это понимать? – Джеймс напрягся, но мужчина достал из бумажника удостоверение офицера столичной полиции, и улыбка Джеймса превратилась в застывший оскал.
– Детектив сержант Уиллис, а это моя коллега, детектив констебль Райдон. Мы вас разыскиваем, мистер Уайтхаус, но в вашем офисе никто не знает, куда вы подевались. – Уиллис говорил с веселой улыбкой, но смотрел в упор. От обилия резких гортанно-взрывных звуков речь его звучала жестко.
– Я выключил телефон. Понимаю, это серьезное преступление. – Джеймсу хотелось вызвать у детективов улыбку, но они остались невозмутимыми. – Я иногда так делаю в обеденное время, чтобы спокойно подумать. – Он снова улыбнулся и протянул руку.
У детектива на секунду сделался такой вид, будто с ним нечасто здороваются за руку, и отвечать на рукопожатие он не стал.
Джеймс притворился, что не заметил заминки, и непринужденно повел рукой вокруг.
– Может, продолжим разговор где-нибудь в министерстве? Я как раз туда шел.
– Да, пожалуй, для вас так лучше, – согласился Уиллис.
Его подчиненная, стройная, с тонкими чертами лица, кивнула со скрытой враждебностью. Джеймс, все еще отчего-то думая, как же вызвать у нее улыбку, лихорадочно решал, где незаметнее переговорить с полицейскими.
– Может, вы мне скажете, о чем у нас пойдет речь? – спросил он, стараясь дышать как можно ровнее.
– Об Оливии Литтон, – ответил сержант Уиллис, не сводя глаз с Джеймса Уайтхауса. Он расправил плечи, неожиданно широкие для его худощавой фигуры, и вдруг показался внушительнее: – Мы зададим вам несколько вопросов в связи с обвинением в изнасиловании.