Западная педиатрическая клиника занимает целый квартал района в центре Голливуда, который когда-то считался престижным, но уже давным-давно превратился в пристанище пьяниц, наркоманов, проституток, трансвеститов всех мастей. Этим утром проститутки вышли на работу рано, в расшитых блестками блузках и обтягивающих лосинах, и когда я проезжал на восток по бульвару Сансет, они выходили из переулков, покачивая бедрами, и провожали меня криками. Шлюхи являются такой же неотъемлемой частью Голливуда, как и бронзовые звезды, вмонтированные в тротуары, и я готов был поклясться, что среди накрашенных лиц узнал несколько, которые видел еще три года назад. Всех проституток можно разделить на две группы: рыхлые, полные белые девицы из Бейкерсфилда, Фресно и окрестных ферм, и поджарые, длинноногие черные красотки из центрального Лос-Анджелеса. И все до одной без пятнадцати девять утра уже полны желания приступить к работе. Если когда-нибудь вся наша страна проникнется таким же трудолюбием, у японцев не останется никаких шансов.
Клиника раскинулась на большой территории – приземистые здания из потемневшего от времени кирпича и одна новая башня из железобетона и стекла. Поставив машину на стоянку для персонала, я направился в павильон «Принцли», современное сооружение.
Отделение онкологии находится на пятом этаже. Кабинки врачей, разделенные перегородками, расположены подковой вокруг поста медсестер. Как заведующий отделением Рауль получил по сравнению с прочими онкологами вчетверо больше пространства, а также некоторую возможность уединиться. Его кабинет находился в конце коридора и был отгорожен двустворчатыми застекленными дверями. Войдя в приемную, я не увидел секретарши и, двинувшись дальше, открыл дверь с табличкой «НЕ ВХОДИТЬ» и очутился в кабинете.
Рауль мог бы позволить себе просторный кабинет руководителя, но предпочел использовать почти все пространство под лабораторию, и в результате у него остался маленький закуток десять на двенадцать футов. Все здесь оставалось в точности таким, каким я помнил: письменный стол, заваленный кипами писем, медицинских журналов и прочих бумаг, все аккуратно разложено, всё на своих местах. Книги не помещались в шкафу от пола до потолка, и излишки стояли стопками на полу. Одна из полок была заполнена флаконами «Маалокса». Выцветшая бежевая занавеска скрывала единственное окно кабинета, расположенное перпендикулярно столу, и открывающийся из него вид на горы.
Этот вид был мне хорошо знаком, поскольку значительную часть времени, проведенного в Западной педиатрической клинике, я просидел, уставившись на облупившиеся буквы надписи «ГОЛЛИВУД», в ожидании Рауля, который должен был прийти на назначенное им же самим совещание, но начисто о нем забыл, или томился в безделье, пока он был занят бесконечными разговорами по межгороду.
Поискав признаки жизни, я нашел пластиковый стаканчик, наполовину наполненный холодным кофе, и кремовый шелковый пиджак, аккуратно повешенный на спинку кресла. Стук в дверь, ведущую в лабораторию, не дал результатов, и дверь оказалась заперта. Раздвинув занавески, я подождал немного, отправил Раулю сообщение на пейджер и не получил ответа. Мои часы показывали десять минут десятого. Снова начинало накатываться старое чувство нетерпеливого раздражения.
«Подожду еще пятнадцать минут, – сказал я себе, – после чего уйду». Всему есть свой предел.
Рауль ворвался в кабинет за полторы минуты до последнего срока.
– Алекс, Алекс! – воскликнул он, возбужденно тряся мою руку. – Спасибо за то, что пришел!
Он постарел. Заметно округлившийся животик напирал на пуговицы сорочки. С макушки исчезли последние редкие пряди волос, и темные волны по бокам обрамляли высокую блестящую лысину. Густые усы, в прошлом цвета черного дерева, теперь состояли вперемежку из серых, черных и полностью седых полосок. Одни лишь похожие на кофейные зерна глаза, постоянно в движении, постоянно полные жизни, оставались наполненными неподвластным времени зарядом, напоминающим о горящем внутри пламени. Рауль был невысокого роста, коренастый, и, хотя одежда на нем была дорогая, чувствовалось, что он не придает особого значения своему гардеробу. Сегодня он был в бледно-розовой сорочке, черном галстуке с розовыми часами и кремовых брюках в тон пиджаку на спинке кресла. Его остроносые коричневые кожаные штиблеты были начищены до зеркального блеска. Длинный белый халат, хоть и накрахмаленный и безупречно чистый, был ему велик по крайней мере на один размер. На шее висел стетоскоп, карманы халата раздувались от ручек и бумаг.
– Доброе утро, Рауль.
– Ты уже позавтракал? – Повернувшись ко мне спиной, Рауль быстро провел своими пухлыми пальцами по стопкам бумаг на письменном столе, словно слепой, читающий шрифт Брайля.
– Нет, ты же сказал, что…
– Как насчет того, чтобы сходить в столовую для персонала? Завтрак за счет нашего отделения.
– С удовольствием, – вздохнул я.
– Чудесно, чудесно. – Рауль похлопал себя по карманам, порылся в них и вполголоса выругался по-испански. – Дай я только сделаю пару звонков, и мы…
– Рауль, меня поджимает время. Я буду признателен, если мы сразу займемся делом.
Он посмотрел на меня с большим удивлением:
– Что? Ах да, конечно. Сию минуту. Разумеется.
Бросив последний взгляд на письменный стол, Рауль схватил свежий номер журнала «Кровь», и мы вышли.
Мы направились по застекленному переходу, соединяющему «Принцли» с главным зданием. Хотя ноги Рауля были короче моих на добрых четыре дюйма, мне пришлось чуть ли не бежать за ним. А поскольку он говорил на ходу, очень важно было не отставать от него.
– Фамилия этого семейства Своуп. – Рауль повторил ее по буквам. – Мальчишку зовут Хейвуд – или просто Вуди. Ему пять лет. Лимфома, но не болезнь Ходжкина[5], четко локализованная. Очаг в желудочно-кишечном тракте с одним местным ответвлением. Скан на метастазы был просто замечательным – очень чистым. Гистология не лимфобластомная[6], что чудесно, поскольку процесс лечения не лимфобластомных случаев хорошо отлажен.
Мы дошли до лифта. Запыхавшись, Рауль потянул за воротник сорочки и ослабил узел галстука. Двери кабины открылись, и мы молча спустились на первый этаж. В тишине – но не спокойствии, потому что Рауль не мог стоять неподвижно: он барабанил пальцами по стенке кабины, теребил кончик усов, постоянно щелкал кнопкой шариковой ручки.
Коридор первого этажа представлял собой тоннель сплошного шума, кишащий врачами, медсестрами, санитарами и больными. Рауль продолжал говорить, пока я не похлопал его по плечу и не крикнул, что ничего не слышу. Едва заметно кивнув, он ускорил шаг. Стремительно пронесшись через кафетерий, мы оказались в изысканном полумраке столовой для персонала.
За круглым столом сидела группа хирургов и ординаторов; они завтракали и курили, все в зеленом, с висящими на шее словно слюнявчики шапочками. Кроме них в зале больше никого не было.
Рауль провел меня к столику в углу, жестом подозвал официантку и расстелил на коленях льняную салфетку. Взяв пакетик подсластителя, он перевернул его, отчего содержимое с сухим шорохом пересыпалось вниз, словно песок в песочных часах. Повторив это действие с полдюжины раз, Рауль снова заговорил, остановившись только тогда, когда подошедшая официантка приняла заказ.
– Алекс, ты помнишь метод ЦОМП?
– Смутно. Циклофосфамид, э… метотрексат и преднизон, правильно? Что стоит за «О», я забыл.
– Очень хорошо. Онковин. Мы подправили этот метод для больных с неходжкинскими лимфомами[7]. Метод творит чудеса, особенно в сочетании с введением метотрексата в позвоночный канал и облучением. У восьмидесяти одного процента пациентов рецидив не происходит в течение трех лет и дольше. И это средняя статистика по всей стране – у нас в отделении показатели еще лучше, больше девяноста процентов. Я слежу за увеличивающейся группой детей, которые прожили уже пять, семь лет, и у них все замечательно. Ты только подумай, Алекс! Болезнь, которая всего десять лет назад убивала, по сути дела, каждого ребенка, кто попадал ей в когти, является потенциально излечимой.
Свет у него в глазах вспыхнул еще ярче.
– Фантастика, – сказал я.
– То самое слово – фантастика. Ключом является мультимодульная химиотерапия. Более эффективные препараты в правильном сочетании.
Принесли еду. Рауль положил на тарелку два ролла, нарезал их крошечными кусочками и принялся стремительно отправлять один за другим в рот. Со всем этим он расправился быстрее, чем я успел съесть половину рогалика. Официантка налила кофе, который был внимательно изучен, приправлен сливками, размешан и проглочен залпом. Промокнув губы салфеткой, Рауль стряхнул с усов воображаемые крошки.
– Обрати внимание на то, что я использовал слово «излечимая». Никаких робких слов о длительной ремиссии. Мы победили опухоль Вильмса[8], мы победили болезнь Ходжкина. Следующие в очереди неходжкинские лимфомы. Помяни мое слово – они будут побеждены в самом ближайшем будущем.
Третий ролл также был рассечен на части и поглощен. Рауль подозвал официантку и попросил еще кофе.
– На самом деле никакой это не кофе, друг мой, – сказал он, когда та ушла. – Это горячее пойло. Моя мать умела варить кофе. На Кубе мы выбирали лучший. Один слуга, старый негр по имени Хосе, тщательно молол зерна вручную – помол имеет решающее значение, – и мы пили настоящий кофе! – Отпив глоток, Рауль отодвинул чашку, взял вместо нее стакан воды и выпил его залпом. – Приходи ко мне в гости, и я угощу тебя настоящим кофе.
Я вдруг подумал, что, хотя я проработал три года вместе с Раулем и был знаком с ним вдвое дольше, мне никогда не доводилось бывать у него дома.
– Возможно, я как-нибудь соглашусь. Где ты живешь?
– Недалеко отсюда. В кондоминиуме на Лос-Фелис. Одна спальня – квартира маленькая, но для моих потребностей достаточная. Когда живешь один, лишние сложности ни к чему, ты согласен?
– Думаю, ты прав.
– Ты ведь тоже живешь один, так?
– Жил. Но теперь я живу вместе с очаровательной женщиной.
– Хорошо, хорошо. – Черные глаза словно затянуло тучами. – Женщины. Они обогатили мою жизнь. И разорвали ее в клочья. Моя последняя жена Пола живет в огромном особняке в Флинтридже. Другая обосновалась в Майами, а остальные две бог знает где. Хорхе, мой второй сын, говорит, что Нина, его мать, живет в Париже, но она никогда долго не задерживалась на одном месте. – Помрачнев, Рауль постучал ложкой по столу. Затем вспомнил кое-что еще и внезапно просиял. – В следующем году Хорхе поступает на медицинский факультет университета Джонса Хопкинса.
– Поздравляю.
– Спасибо. Блестящая голова, всегда был таким. Летом приезжал ко мне и работал в лаборатории. Я горжусь тем, что вдохновил его. Остальные не такие толковые, кто знает, что из них получится, но матери у них были не такие, как Нина – та играла в оркестре на виолончели.
– Я этого не знал.
Взяв еще один ролл, Рауль разрубил его на части.
– Воду пить будешь? – спросил он.
– Можешь всю выпить, я не буду.
Он выпил еще стакан.
– Расскажи мне о Своупах. Какие у тебя с ними проблемы?
– Худшие, какие только могут быть, Алекс. Они отказываются от лечения. Собираются забрать мальчика домой и подвергнуть бог знает чему.
– Ты считаешь, они последователи холистической теории[9]?
– Возможно, – пожал плечами Рауль. – Они из сельской глубинки, из Ла-Висты, маленького городка у мексиканской границы.
– Знаю те края. Сельское хозяйство.
– Да, точно. Но, что гораздо важнее, сторонники лаэтрила[10]. Глава семьи фермер, выращивает что-то там. Тупой, но всегда стремится произвести впечатление на окружающих. Насколько я понимаю, когда-то чему-то учился – любит вставлять всякие биологические термины. Грузный, лет пятидесяти с небольшим.
– Староват для пятилетнего сына.
– Точно. Матери под пятьдесят – как тут не задуматься, что ребенок получился случайно. Возможно, их сводит с ума чувство вины. Понимаешь – винят себя в том, что у мальчишки рак.
– В этом нет ничего необычного, – согласился я.
Никакие кошмарные сны не стоят рядом с известием о том, что у твоего ребенка рак. И усугубляется все тем, что убитые горем родители корят себя, пытаясь найти ответ на извечный вопрос: «Почему это случилось со мной?» Этот процесс выходит за рамки рационального мышления. Такое случается с врачами, биохимиками и другими специалистами, уж которые-то должны были знать – мысленное самобичевание, всевозможные «я мог бы» и «я должен был». Через такое проходит большинство родителей. А остальные калечат себе душу…
– Разумеется, в данном случае, – начал рассуждать вслух Рауль, – должно быть какое-то более существенное основание, не так ли? Немолодые яичники – это всегда непредсказуемо. Впрочем, хватит строить догадки, продолжаем. На чем я остановился – ах да, миссис Своуп, Эмма. Серая мышка. Послушная, можно даже сказать, раболепная. Глава семьи – отец. Есть еще один ребенок, дочь, ей девятнадцать лет или около того.
– Давно мальчику поставили диагноз?
– Формально всего пару дней назад. Местный терапевт занялся вздутием живота. Боли на протяжении двух недель, последние пять дней лихорадка. Ухитрившись избежать подозрений – неплохо для сельского врача – терапевт, не доверяя местным специалистам, направил мальчика сюда. Мы провели интенсивные исследования – постоянные медицинские осмотры, анализ крови, остаточное содержание азота в мочевине, мочевая кислота, пункция костного мозга в двух местах, иммунодиагностические маркеры – это обязательно в случае неходжкинской лимфомы. И только два дня назад был поставлен диагноз. Локализованное заболевание без распространения метастазов.
Я пригласил родителей, объяснил им, что прогноз благоприятный, поскольку опухоль не распространилась, они подписали согласие, и мы были готовы приступить к работе. Мальчик недавно перенес инфекционное заболевание, и у него в крови оставался пневмоцистис[11], поэтому мы поместили его в модуль ламинарных[12] воздушных потоков, намереваясь продержать там на протяжении первого курса химиотерапии, после чего проверить, как работает иммунная система. Дело казалось решенным, и тут мне звонит Оджи Валькруа, наш практикант – к нему я перейду через минуту, – и говорит, что родители струхнули.
– Когда ты говорил с ними в первый раз, они колебались, ты не заметил?
– Ничего, Алекс. В этой семье говорит только один отец. Мать молча всхлипывала, я как мог старался ее успокоить. Отец задал много придирчивых вопросов – как я уже говорил, он стремился произвести впечатление, – но в целом оставался очень дружелюбным. Они показались мне интеллигентными людьми, никакими не психами. – Рауль недовольно покачал головой. – После звонка Валькруа я сразу же отправился к ним, решив, что это сиюминутная тревога – знаешь, порой родители, услышав о методах лечения, думают, что мы собираемся истязать их ребенка. И начинают искать что-нибудь попроще, вроде абрикосовых косточек. Если врач не ленится разъяснить им пользу химиотерапии, они, как правило, возвращаются на путь истинный. Но только не Своупы. Они приняли окончательное решение.
Я нарисовал на доске диаграмму вероятностей благоприятного исхода. Как я тебе уже говорил, восемьдесят один процент для локализованной опухоли. Как только опухоль распространится, эта цифра упадет до сорока шести процентов. На родителей это не произвело никакого впечатления. Я задействовал все свое обаяние, упрашивал, умолял, кричал. Они не спорили. Просто отказались. Твердо заявили, что хотят забрать ребенка домой.
Растерзав ролл на кусочки, Рауль разложил их на тарелке полукругом.
– Я закажу яичницу, – объявил он, снова подзывая официантку.
Та приняла заказ и у него за спиной красноречиво показала мне взглядом: «Я к такому привыкла».
– Есть какие-нибудь мысли насчет того, почему они так поступили? – спросил я.
– У меня две версии. Во-первых, все обосрал Оджи Валькруа. Во-вторых, родителям отравили мозги «прикоснувшиеся».
– Кто?
– «Прикоснувшиеся». Это я их так называю. Члены какой-то долбаной секты, обосновавшейся недалеко от тех мест, где живут Своупы. Они боготворят своего гуру по имени Благородный Матфей – так мне сказал работник службы социального обеспечения – и именуют себя «Прикосновением». – Голос Рауля наполнился презрением. – Madrе de Dios[13], Алекс, Калифорния становится прибежищем психопатов всего мира!
– А они придерживаются холистических взглядов?
– Если верить работнику службы социального обеспечения – да. Кто бы мог подумать? Я бы скорее назвал их долбаными невежами. Лечат все болезни морковкой, бобами и вонючими травами, которые нужно в полночь бросать через плечо. Кульминация нескольких столетий научного прогресса – добровольный культурный регресс!
– Чем именно занимаются эти «прикоснувшиеся»?
– Доказать я ничего не могу. Но я точно знаю, что все шло гладко, согласие было подписано, затем двое – мужчина и женщина – навестили родителей, и бац, полная катастрофа!
На столе появились тарелка с яичницей и блюдечко с желтым соусом. Я вспомнил страсть Рауля к голландскому соусу. Полив яичницу соусом, он разделил ее на три равные части. Первой была поглощена средняя, следом за ней та, что справа, и, наконец, исчезла третья. Опять губы салфеткой, опять избавление от воображаемых крошек.
– Какое отношение имеет к этому ваш практикант?
– Валькруа? Возможно, самое непосредственное. Позволь рассказать немного о его характере. На бумаге все выглядит замечательно – доктор медицины, окончил университет Макджилл, он франко-канадец, – ординатура в Майо, год в исследовательской лаборатории университета штата Мичиган. Ему под сорок, он был старше большинства соискателей, поэтому я посчитал его зрелым специалистом. Ха! Во время собеседования передо мной был опрятный, интеллигентный мужчина. Последующие полгода показали, что он на самом деле стареющий лоботряс.
Парень он толковый, но ведет себя как дилетант. Одевается и говорит как подросток, стараясь опуститься до уровня своих пациентов. Родители не могут с ним общаться, и со временем и дети начинают видеть его истинную сущность. Есть и другие проблемы. Валькруа переспал с матерью по крайней мере одного нашего пациента, о чем мне достоверно известно, и я подозреваю, что были и другие. Я устроил ему взбучку, а он смотрел на меня так, будто я сумасшедший, раз беспокоюсь по таким пустякам.
– Чересчур раскрепощенный в этическом плане?
– Валькруа понятия не имеет об этике. Временами мне кажется, что он пьян или наширялся, но мне ни разу не удалось поймать его на обходах. Он всегда подготовлен, у него всегда есть правильный ответ. Но он все равно не врач, а просто хиппи, получивший хорошее образование.
– Как он ладил со Своупами?
– Пожалуй, слишком хорошо. С матерью он подружился, и с отцом, похоже, тоже нашел общий язык, насколько это только возможно. – Рауль заглянул в пустую чашку из-под кофе. – Я не удивлюсь, если он собирался переспать с сестрой Вуди – весьма привлекательная девица. Однако сейчас меня беспокоит другое. – Он прищурился. – Мне кажется, что доктор Огюст Валькруа питает слабость к шарлатанам. На совещаниях он не раз говорил, что нам нужно быть более терпимым к так называемым «альтернативным подходам к здравоохранению». Какое-то время он провел в индейской резервации, и на него произвели впечатление тамошние знахари. Мы все обсуждаем статьи в «Медицинском журнале», а он распространяется о шаманах и порошке из сушеных змеиных шкур. Невероятно. – Рауль поморщился с отвращением. – И когда Валькруа сказал мне, что Своупы отказываются от лечения и забирают сына домой, я не мог избавиться от впечатления, что он злорадствует.
– Ты полагаешь, он поставил тебе подножку?
– Внутренний враг? – Он задумался. – Нет, не в открытую. Я просто думаю, что Валькруа не поддержал программу лечения в той степени, в какой должен был бы. Черт возьми, Алекс, это же не какой-то отвлеченный философский семинар! Речь идет о мальчике с отвратительной болезнью, которую можно лечить и вылечить, но эти люди хотят отказаться от лечения. Это же – убийство!
– Ты мог бы обратиться с этим в суд, – предложил я.
– Я уже обсуждал это с нашим юристом, и он думает, что мы победим, – печально кивнул Рауль. – Но только победа эта будет пирровой. Помнишь дело Чада Грина – у ребенка была лейкемия, родители забрали его из детской клиники Бостона и сбежали в Мексику, чтобы лечить его там лаэтрилом. Средства массовой информации устроили из всей этой истории настоящий цирк. Родителей сделали героями, врачей и клинику выставили злыми волками. В конечном счете, пока шли судебные разбирательства и выносились решения, ребенок так и не получил лечения и умер.
Рауль надавил указательными пальцами на виски. Под кончиками пальцев задергались жилки. Он поморщился.
– Голова болит?
– Только начинает. Я справлюсь. – Рауль шумно втянул воздух. Брюшко затряслось. – Может быть, придется обращаться в суд. Но мне бы хотелось этого избежать. Вот почему я и обратился к тебе, друг мой. – Подавшись вперед, он накрыл мою руку своей. Кожа у него оказалась на удивление теплой и лишь чуточку влажной. – Поговори с ними, Алекс. Воспользуйся всеми ухищрениями, какие у тебя есть. Сострадание, сочувствие – все что угодно. Постарайся заставить их увидеть последствия своих действий.
– Трудная задача.
Убрав руку, Рауль улыбнулся:
– У нас здесь других не бывает.