Альманах «Российский колокол». Спецвыпуск «Время перемен». Часть 2 - читать онлайн

Против любой вероятности, против законов природы

долго нельзя… И не враг внешний, внутренний – время

губит страну, исчезающе малое ей остается.

Радостно время событий, Истории – взвихрит Россию,

и небывалые виды покажутся, сгинут невдолге.

И пострашнеет страна от случившейся с ней революции!

А не случиться нельзя: эта бездна нависла над нами,

всполохи от нее синие, черные, бездна клокочет,

все пожрет бездна, и прокляты те, кто ее призывает.

Не говори, помолчи, все и так, без тебя, происходит.

Нужны ли всхлипы, рыдания частные перед всеобщей

гибелью? Хоть не позорься – пророчеством, радостью.

Божье, сужденное время над ждущей страной наступает,

время суда, наказания – о, откровенное время!

Если не верить в тебя, революция, может быть,

ты не случишься!

Времена плохие, нет подлее.

И дышать в них трудно. И позорно.

От дыханья только будем злее.

Станет кровь отравленной и черной.

Нет подлее? Разве не бывало?

Так уж мы из ряду вон далёко?

Это ведь гордыня. Это – мало

времени до худшего нам срока…

А еще не раз в тоске звериной

вспомним это время, эту подлость…

А не будет головы повинной…

Хоть какая-то осталась гордость.

И вечный неудачник понимает

свой шанс.

Такие люди в нашем деле

успешные, уверенные, к ним

примазаться когда еще удобный

представится так случай?..

Эти люди —

умны, честны, красивы. Высший сорт

российский.

То есть все ж таки убогость

присутствует… Чуть жалки и надменны.

И это примиряет с ними, это

дает права гражданства им,

гражданства тут.

Я по сравненью с ними недоучка,

а потому хоть что-то понимаю

на шаг вперед и на аршин под землю —

не много в этом радости и толку…

Не то чтобы я часть того народа,

который мы разбудим, растолкаем,

но есть

сочувствие – когда нутром дрожащим

предчувствуешь, больным нутром своим.

Все, что было свое, не общее —

всё умертвили,

всё успокоили,

и судьба наша – сука тощая —

стала как не русская,

совсем другая.

Поэзия, поскольку она моя,

не интеллигентна,

не интеллектуальна,

кое-что видит… Тот план бытия,

где национальное

дело живое.

Без евреев какая

революция тут!

Русских кровь чуть живая,

отворять ее ждут

тех, кто наших профессий,

тех, кто наших идей.

Время новых концессий

над Россией моей.

Никого не осталось

нас у этой страны.

Крови самая малость

нудит вещие сны

о великой работе,

о на благо труде —

о прекрасной субботе,

о не нашей беде.

Вся надоела, сгнила эпоха.

Кто под ней ныл, кто натужно охал,

а большинству все равно, где плохо:

в этой эпохе, в той…

Сгнившая, как-то стоит и годы

может стоять еще, ждать погоды;

та, что другие смели народы,

твердь висит надо мной.

Доводов наших всегда невнятность,

всякой удачи невероятность,

лучших моральная неопрятность —

вот, с чем пошли, багаж.

Мы – неудачники и смешные:

эк чего вздумали, и в России!

Горы ворочали золотые —

всякий успех не наш.

Мельницы мелют, и тощий скачет

рыцарь в атаку – потеха, значит,

будет для всех, бой еще не начат —

выигран сразу им.

Это ведь морок такой волшебный

кто-то навел, а наш край – бесхлебный;

призрак дрожит и совсем стал бледный

перед копьем моим.

Древность

довлеет себе,

нас тяготит.

Ревность

о русской судьбе

всяких злит.

Время

опять пришло

вес камней —

бремя

нетяжело —

кидать сильней.

Надо

тоски не снесть,

смять режим.

Рады

устроить месть:

мстят самим!

Люди,

тоска и срам

так жить.

Будет

свобода нам —

гро-мить!

Все понимали: ничего не выйдет

из этих демонстраций, сходок, шествий —

всё только трепка нервов.

Власть дуреет,

на все ведется.

То, что невсерьез

мы начинали, обретает смысл,

последствия, надежда на успех

откуда ни возьмись.

И все уже

запуталось: кто провокатор – мы?

они? И кто кого перегапонит,

перестреляет?

Да они в Кремле

совсем сдурели, что ли, охуели…

Само себя разрушить государство

пытается, но все умеет плохо.

Самоубийца падает, сорвавшись;

стреляет мимо; режет – не найдет,

где надо; яд глотает – им блюет…

Ни горяча, ни холодна Россия!

Как будто учтены мы в планах этих

«политиков»…

Не только я один

подкуплен, завербован…

Столько ж денег

потрачено! И есть ли кто-нибудь

во всей стране без клички, дела, платы

иудиной?..

Одним мы миром все…

Ну, с богом, не с богом, а время – пора начинать:

вчера было поздно, а завтра для новых дел рано.

Чего там по списку громить, а чего занимать?

И в Кремль всей толпой: мы достанем, захватим тирана.

Нет злобы, нет черной, мы схватим, отпустим – иди.

Взгляни на страну, упади, лютой совестью вусмерть

измучен, истерзан, – нам светлая жизнь впереди

обещана долгая на мать-земле вечной, русской.

Обрывки писем, бланков, легкий пепел

чуть теплый – всё успели. Уходили

с достоинством…

Не в женских пестрых платьях

бежали, ноги путались в подолах.

На частные борта по трапу с ношей

всходили, усмехались; так легко

на сердце; ветер веет перелетный…

Мы улетаем, ничего

здесь не оставив, подмели

последнее, и нет другой

для наших опытов земли.

И по сусекам ни горсти

не сыщешь: все успели мы

доходы промысла спасти

в бездонные свои сумы.

И вот свободны вы теперь

от гнета нашего, судьбы.

Тверди как хочешь, верь не верь —

мы не рабы, рабы не мы!

Будет вам час недобрый,

когда мы улетим;

погибоша, как обри,

вы народом своим.

Пусто место державы:

из недальних степей

Гог, Магог тыщеглавы

приближаются к ней.

Мы на вас не в обиде,

еще вспомните нас,

бела света не взвидев

в свой оставшийся час.

И, как бы по привычке, занимали

мы почту, телеграф; толпа громила

склады и алкомаркеты; никто

пока не знал, как власть брать.

Ты прекрасна,

чиста, невинна, как всегда вначале,

святая революция моя!

Ты – чудо из чудес на русской почве!

И никого, кто против нас. Еще

вчера нас колошматили, стреляли —

как вымерли, ни одного мундира

на улицах, и лишь по сытым лицам

их, бывших, узнаешь. Пускай уходят:

на празднике народном места нет им.

Ни места и ни мести – пусть уходят!

Бескровная-то наша начинает

хаметь, леветь…

И за одной

другая вслед,

и за святой —

креста с кем нет.

Бескровная

легко сбылась —

страна моя

с размаху в грязь.

И, кто над ней,

глуп, принял власть,

в немного дней

тому пропасть.

Не усмирить

еще бузу,

не долго быть

тебе тузу.

Ну а потом

чудней игра,

что поведем

мы с октября:

не золото,

а что теплей,

что молодо,

то ставка в ней.

Те, кого бы нам не жалеть, а жалко,

по острогам сели, их водят к стенке,

или к ним с погромом по тюрьмам ходят

добрые люди.

Были кровопийцы, но к ним не стало

ненависти нашей; спасти не можем

мелочь эту, сошку, а, кто главнее,

все улетели.

Загодя, как будто не тайна, знали,

где, когда рванет, полыхнет Россия —

может, специально, чтоб замести след,

чтоб шито-крыто.

И за Москвой-рекой один, другой выстрел,

в кварталах отдаленных дым, огни – тянет

к нам в центр, кто там поджег, мы ждем к себе нашу

босоту, пролетариев иной расы.

С такими ли построить города света!

Потоп без счета, меры, с нелюдской силой

громит, корежит, мнет: итог судьбы русской —

погромы все на всех, наш перевод Гоббса.

Как бы ни было страшно, больно, стыдно,

наша свара – она между своими:

под жандармским, студенческим мундиром

та же белая кость, и белоручки

даже в самой марающей работе

сохраняют привычки чистоплотной

(большой? малой?) порядочности – так хоть!

На собаку, хоть бешеную суку,

нас учили не звать волков – не будем,

сами справимся, или покусает —

сами взбесимся – лучше, чем с волками

выть… По крайности будет утешенье,

оправданье: вот, смертью умирали,

а волков (стаю рядом) не позвали.

Всякие вы уезжали: кто – изгнан, а кто – добровольно;

кто – собираясь вернуться, а кто – навсегда; с сожаленьем,

радостно кто… А теперь времена наступили благие —

можно домой, новый дом обустраивать, в нем обживаться.

Что ж никого к нам обратно?.. Пустой пломбированный

катит.

Так поумнели вы, что ли, от долгих годов, расстояний?..

Правильно! Только и надо нам всяких уроков от лишних

праздношатаек, предателей. Нечего делать в России.

И некуда вернуться нам,

поскольку нет России там,

поскольку кончен ее век,

рассеян русский человек.

А то, что на широтах тех

осталось, – чуждая страна,

ее и звать Россией грех,

и незнакома нам она.

Сиделец малый, признанный политик,

умелец в журналистике запретной,

провидец правды, толкователь смыслов

берет власть, поднимает ее с пола.

Он думает – сумеет.

Ведь не боги,

совсем не боги – люди, из людей

последние, горшки тут обжигали,

нажгли черти чего.

Второй Керенский.

Второй Керенский. Первый себя мнил

вторым Наполеоном. Этот кем?

Темней его душа, темнее мысли,

короче путь, страшнее: не успеет

сбежать, за власть ухватится, кровями

не пожалеет лить щедрей, чем те.

Не так уж просто наше ремесло.

Правление народное – не то,

что может удержать в недобрый час

корабль.

Нам понятно, кто за нами

придет, – это неважно, ненадолго.

Вот кто потом, кто через одного?

Денег нет. Хоть шаром кати. Должны что

за поставки – на биржах придержали,

ведь законные где владельцы этих

территорий, активов? Нам, приблудным,

можно и не платить. А в трубах пусто,

и надежд нет на будущие цены.

Нефть закончилась, потому и дали

революцию эту нам устроить.

Грабь награбленное! Но где оно. все? —

За границей, и коротки ручонки.

Запасов надолго не хватит.

Что дальше? – Голодные бунты.

Мы те, кто за это заплатит

в застенках у будущей хунты.

Прекрасная юность свободы,

надолго тебя не хватило.

Была против нашей природы —

природа тебя поглотила.

На полноценную войну

не хватит нас – страшней

гражданская взметет страну

до дна, скончанья дней.

Трихины пробудились, мерзлота,

казалось бы, что вечная была —

оттаяла. Костры от нашей нефти

непроданной горели – растопили…

Трихины, но уставшие от долгой,

от мертвой спячки… Вымерзла у них

живая злоба.

Длится между нами

холодная гражданская война…

Есть дыхание внутри —

лампа красная, гори!

Взвыли, взныли у охраны

все сирены утром рано.

Непробивно, тяжело,

треснуло над ним стекло,

покачнулось и упало,

вдребезги блестит по залу.

Просыпается Ильич,

с членов сходит паралич,

Ленин двигается с места —

жениха ждет Русь-невеста.

Вышел старый человек,

пролежав недвижно век, —

он от власти не отвыкший,

он от смерти не притихший…

Красная Кремлевская

рухнула стена —

вся толпа цековская

тут воскрешена.

Шатья иностранная

бодро ожила,

братья безымянная

веки подняла.

Маршалы-воители —

с кем час воевать? —

поправляют кители,

сильные опять.

А не переменится

на Лубянке власть:

праведного Феликса

там вовеки часть.

Все вы не отмолены,

не отпеты вы —

потому позволено

встать вам, быть в живых.

Ходят-бродят, главного

из Джудекки ждут —

сильного, державного,

чаемого тут.

Богу был Соперником,

богом на земле —

кто ему соперником

может быть во зле?

Он придет, прищурится,

пыхнет табачком —

трубочка раскурится,

как страна потом.

Время начинается,

как умеет он, —

мертвые раскаются,

что из гроба вон.

А за сто с лишним лет, прошедших с прошлой

революции, что. смогли придумать,

каких новых создали себе смыслов,

смыслов Родине? Вот старьем и живы,

и мертвы мы старьем, над нами снова

повторяется не как фарс случайный —

полновесно История такая,

какой, красной, смертельной, неуклюжей,

и единожды лучше б не случаться.

«И тогда Бог пресветлую Россию

сатане отдал – пусть играет, мучит,

пусть кровями зальет, в огне великом,

не вот в этом, чуть теплом, пустозерском,

пусть сожжет города и веси – выйдем

мы, народ, перекрестимся и сгинем!»

А не верить бы в Бога, по-другому

объяснить как-то… Ложью вместо правды…

Это – мертвая в мертвом случившаяся революция.

Это – последнее, что перед окончательным

торжеством энтропии.

Это – решение русского и которые тут еще вопросов.

Это – ни взрыв, ни всхлип, просто дальше —

смертельно скучно…