Альманах «Истоки». Выпуск 12 - читать онлайн

Недаром ощущает вдруг

Круженье головы

Тот, кто вступил в заветный круг

Магической Москвы.

Прижав к глазам Кузнецкий мост —

Цветной калейдоскоп,

Он видит пляску лиц и звёзд

В коловращенье толп.

О, одиночества кольцо

В кипении столиц!

Как отыскать одно лицо

В калейдоскопе лиц?

В московских беспокойных снах

Клубится странный мир,

Что спрятан в четырёх стенах

Запущенных квартир,

Где мученик житейских драм

Жжёт до рассвета свет,

Он хмур, как дворник по утрам,

Пьян ночью, как поэт.

Москва, соперница подруг,

Ревнивей верных жён.

Тот, кто в магический твой круг

С рожденья погружён,

Несёт великой страсти гнёт

Сквозь шум людской молвы,

Пока навеки не уснёт

В объятиях Москвы.

Я сердца и ног не жалела.

Забыть ли о времени том?

А в небе полоска алела,

Алела и гасла потом.

А вечер спускался чудесен,

И вот уж строки не прочесть.

И плакало сердце от песен,

И туфель сносила не счесть!

Биенье девичьей мигрени,

Гремящего города пыл,

А запах цветущей сирени

Над чадом бензиновым плыл.

Моей бесконечной прогулки

Блужданья. Который уж год!

Всё кажется в том переулке

Кого-то я встречу вот-вот.

А может прошла-проглядела,

Впотьмах не узнала лица?

Надежда моя – без предела,

Дорога моя – без конца.

Лес диковинных деревьев

И светящихся плодов,

Труб в султанах дымных перьев

На опушках городов.

В чаще каменного леса

С детства пела, как могла,

В жёстком шелесте железа

И цветении стекла.

Я растворюсь в Москве, как в пенной чаше,

Бесценной, золотой – нет в мире краше,

Наполненной сладчайшею отравой,

Хмельною – изумрудной и кровавой.

Исчезну, словно голос колокольца,

Пройду сквозь все магические кольца.

В моей Москве, гранитной и бетонной,

Я кану, словно в пропасти бездонной.

Как шарик кровяной, скользну по венам —

По переулкам необыкновенным.

Подобно числам бесконечно малым,

Сольюсь с толпой, снующей по вокзалам,

По площадям, по улицам, бульварам,

По магазинам, паркам и базарам,

Театрам, галереям, стадионам —

Со всем народом многомиллионным.

В стране Москве, безмерной и бескрайней,

Легко я сгину, повстречавшись с тайной.

На карусели жизни быстротечной

Кружит, хранит меня мой Город вечный…

Москва моя, души моей столица,

Твоих богатств ничтожная частица —

Я золотник твой маленький. Но всё же

Со мною ты прекрасней и дороже.

С тобой мы ищем жизни смысл,

А рядом с нами жизни радость

Сияет в семицветье радуг,

В изгибе пёстрых коромысл.

Весь мир затянут пеленой,

Но, сделав в облаках оконце,

Порой проглядывает солнце,

Сиренью пахнет и весной.

Ты солнце размешай с дождём —

Я не пила напитка лучше.

Мы, отражаясь в синей луже,

Как будто по небу идём.

Моя рука в твоей руке,

И слышат наши разговоры

Лишь дождь да Воробьёвы горы,

Да лодка на Москве-реке.

Мы многого от жизни ждём,

Судьбу с надеждою встречаем…

А счастья и не замечаем,

Вдвоём гуляя под дождём.

Среди студенческой оравы,

Где каждый в споре смел и зол,

Сидит задумчивый и правый,

С трудом затиснутый в камзол.

Толпа гудит в чаду и дыме,

Царит студенческий невроз.

Он возвышается над ними,

Как будто в землю эту врос.

Верней не врос, а вырос, вышел

Из недр, как древо из земли.

Он всех устойчивей и выше

И видит скрытое вдали.

… Он всё на облако косится,

Что мчит, как льдина по реке.

И весит ровно пуд косица

В его чугунном парике.

Толпа выходит из читален,

Звенит пронзительный звонок.

… А он, как мамонт, колоссален

И, как вершина, одинок.

А я бы хотела остаться навеки

В разреженном воздухе библиотеки,

Тома поглощая от корки до корки,

Где правит директор – божественный Хорхе[2],

Где мы затевали бы странные игры,

Где бродят меж полок бумажные тигры,

Рождённые миру из недр ротапринта,

Где царствует вечность внутри лабиринта,

Где кожею пахнет старинной и клеем,

Где к книге нечитанной мы вожделеем,

Где пылью веков с наслаждением дышим

И сами слова бесконечные пишем.

Худое и бледное книжное племя

Оставит в тетрадях чернильное семя,

А там разрастутся кустарники строчек,

Листками распустится бред одиночек,

И сгинут в таинственных дебрях бумаги

Творений своих чёрно-белые маги.

Нить проводов тянули Парки,

И, словно споря с темнотой,

Возник цветок электросварки

Блестящей розой золотой.

А стаи звёзд, как шпроты в масле,

Свои убрали плавники.

И только падали гасли

На чёрном небе лепестки.

Они дрожали и пугали,

Кружась сверкающей пургой,

И в небе дырки прожигали,

Как в тёмной ткани дорогой.

И мне хотелось бы сверканьем

Глаза ожечь, когда темно.

И пусть коротким замыканьем

Мне жизнь закончить суждено,

Но всё равно над тусклой прозой,

Над всякой пошлой суетой

Сгореть блистающею розой,

Дрожащей розой золотой.

Шкатулка Москвы – сколько камушков разных

Хранится под крышкой резной!

О, сколько прогулок, прекрасных и праздных,

И в дождик, и в холод, и в зной!

Шкатулка Москвы – этот грохот скаженный,

Чугунного грома литьё.

Но вот на ладони Василий Блаженный

Сияет – блаженство моё!

О, сколько колёсиков, шариков, втулок —

Бесценных сокровищ ребят.

Ах, твой полирован любой переулок

Моими ногами, Арбат!

Назначим свиданье с грядущим туманным,

Где нас осеняет Поэт.

Мне памятник Пушкина стал талисманом,

Его драгоценнее нет.

Сверкая Садовым кольцом изумрудным,

Надетом на пальце моём,

С тобою бульваром пройдём Чистопрудным

Мы, за руки взявшись, вдвоём.

В шкатулке старинных диковин останки,

Осколки, обломки потерь…

Рассыпаны где-то Солянки, Полянки,

Ордынки – найди их теперь!

В ней место огней разноцветным стекляшкам

И луковкам всем золотым.

Пройдёмся с тобою мы Сивцевым Вражком,

Как будто музей посетим.

Шкатулкой Москвы, знаю, будешь доволен

И к новым восторгам готов.

Поди сосчитай, сколько в ней колоколен,

И вычисли, сколько мостов!

Шкатулку Москвы для тебя распахну я,

Тебе насовсем отдаю

Такую цветную, такую земную,

Родную столицу мою!

Ранний снег – до чего целомудренный! —

Куполов осеняет чело.

Это утро, как праздничный утренник,

Так старательно, чисто, светло.

Снег карнизы и крыши покрыл уже,

Чтобы мы любоваться могли.

Бел, как перья из ангельских крылышек, —

Даже страшно коснуться земли!

Мир фильтрует (как будто Чистилищем),

В нас безжалостно всё перерыв,

И порхает балетным училищем,

Расшалившимся вдруг в перерыв.

Молит нас, чтоб его не запачкали!

И в круженье стремительных па

Чуть колышет воздушными пачками

Мимолётных снежинок толпа.

Станет вечер блистательным Воландом

Нас пугать и стирать в порошок…

Но покуда ментоловым холодом

Студит губы бесплотный снежок.

Что за чудо! Чуть-чуть подморозило.

Поцелуи касаются век.

И блестит Лебединое озеро.

Первый раз. Первый шаг. Первый снег.

О, мир, как на слайдах, цветной, слюдяной,

Глядит из окна сквозь наплыв ледяной.

О, зимняя сказка воздушной души!

В замёрзшем окошке глазок продыши,

Глазок продыши

И уйти не спеши.

В глазах он дрожит стрекозиным крылом,

И ломит хрусталик стеклянный излом,

И, радужной плёнкой сверкая в глазах,

Вдруг мир расплывается в тёплых слезах.

Слезы не утри

И в глаза посмотри.

Волшебный фонарь или чудный мираж,

В окошке моём разноцветный витраж.

По плоскости гладкой укатанных зим

С тобой без оглядки куда-то скользим.

На санках с горы

В ледяные миры.

Подышишь, и тает стекло изо льда…

Изольда – любви ледяная звезда

В причудливых линиях видится мне,

И плачут цветы ледяные в окне.

Две капли в окне,

Две искры в огне,

Два вздоха во сне

О тебе, обо мне.

Апельсины и лимоны

Все спешат купить к столу.

Продаются анемоны

За аптекой на углу.

Вместо мяса, вместо сыра

Подержите их в руках.

До чего свежо и сыро

В этих нежных лепестках!

Но бежит народ московский,

Нескончаемый поток.

А цветочница в киоске —

Зимний зябнущий цветок.

Та же хрупкость и недужность,

Та же бледность с синевой

И такая же ненужность

Для людей на мостовой.

И идёт торговля вяло…

Неужель судьба ждала,

Чтоб вот так она увяла,

Словно в клетке из стекла?

Все спешат к универмагу…

Кто сумел бы по пути

Завернуть её в бумагу

И с собою унести?

Кустарник инеем порос,

Дымится голубой мороз,

Идём мы рядом в поздний час —

Твой пёс гулять выводит нас.

О, поцелуя холодок!

Ты отпускаешь поводок.

Я брошу палку, чтобы пёс

Зачем-то нам её принёс.

Слились дыханья на ветру…

Пёс хочет продолжать игру

И ждёт нас царственно красив,

Как изваяние, застыв

На фоне ночи ледяной,

Облитый ртутною луной.

Дырявит снег алмазный ток,

Когда струю пускает дог.

И бесподобный карий глаз

Косит презрительно на нас.

В дешёвом уюте, в московском кафе,

Где странные люди сидят подшофе,

Где официантам не выскажут «фе»,

Но всё же ни дня без скандала,

Шофёры в шарфах всевозможных цветов,

Красавцы южане усатей котов

И с ними девицы известных сортов

Сидят, развалившись устало.

Где воздух тоскою и кухней пропах,

И где подливают в отчаянье страх

Старухи с помадой на дряхлых губах,

На гуще кофейной колдуя,

Где смутные мысли, бессвязная речь,

Где юные пары с кудрями до плеч,

Где ждут роковых и рискованных встреч,

Волнующих кровь молодую.

О, где я – на дне иль в горячечном сне?

Но истина тонет в креплёном вине.

И что ещё может привидеться мне

На этой сверкающей свалке?

Здесь улей пчелиный иль птичий базар,

Где празднуют что-то корсар и гусар,

Где старый полковник в отставке – швейцар

Сурово стоит в раздевалке.

А я за тобою в огонь и беду

Всему вопреки обречённо иду.

Ты мой проводник, как Вергилий в аду,

Устало присевший за столик.

Здесь чувства застыли на крайней черте,

Здесь теплится жизнь в мировой пустоте,

И здесь забывает о мёртвом холсте

Художник один – алкоголик.

Понять бы зачем мы приходим сюда?

А в небе звезда, в океане вода,

И мы затерялись с тобой навсегда

В бездонной Вселенной огромной…

С подносами бледные тени снуют,

А им чаевые небрежно суют.

Кафе городское, казённый уют,

Приют вечной страсти бездомной.

Я помню, как давным-давно

Мы шли с тобою из кино

И затевали бурный спор

(Не поумнели мы с тех пор),

Хоть было жаль смеяться нам

Сквозь слёзы старых мелодрам.

А нам вослед глядел сквозь сон

Кинотеатр «Иллюзион».

И замедляло время бег,

И под ногами таял снег,

И трогал нас озябший вид

Заплаканных кариатид.

Два бедных пасынка зимы,

Зачем так горячились мы,

Зачем, дурачась и остря,

Мы столько слов бросали зря?

Зачем, не склонные к слезам,

Не дали говорить глазам

Неповторимою зимой,

Как в мелодраме той немой?

Мой милый, без вести пропавший

В декабрьском сне (О главном помните!),

В Москве, морозами пропахшей,

В душе моей – бездонном омуте.

Мой друг, кудрявый и картавящий,

Не притворялась – притворяла

Глаза. Какого я товарища

Нашла! А твёрдость потеряла.

Мой нежный, мой пропавший без вести

(О, не сдержать сердцам испуг свой!),

Был Пушкинский музей убежищем

Двух душ – погреться у искусства.

Всё поровну – с тобою квиты мы.

Не притворялась – претворяла

В стихи. Со свитками, со свитами,

Со свистом билась и шныряла

Метель. За ледяными иглами

Ко мне ты тянешь кроткий рот свой.

Заигрывалась – не заигрывала.

Декабрь, безвременье, банкротство.

Москва загадочна, заснежена,

Слезам не верит, пустословью.

О, как измучена, изнежена

Я лучшею твоей любовью.

Мой вечный юноша, мой умница,

Утешить незачем и нечем.

О, лёд и месяц, ночь и улица,

Метель и темень, чёт и нечет!

Как по подстилке белой войлочной,

Вчера и завтра, и сегодня

Идём Москвою вечно-ёлочной

В огнях, Москвой предновогодней.

Метель, мелькание, метание…

Но разве скажешь: «Что такого?»,

Когда в душе сплошное таянье.

Прощай, период ледниковый!

Какая погода – не видно ни зги!

И всё ж эта ночь хороша.

Но в вихре вальпургиевой пурги

Не сгинет ли часом душа?

Как жалко погибнуть в кружении злом

От силы безжалостных лап,

Что скрутят мне руки морозным узлом,

Из ветра состряпают кляп.

Не проще ли лечь в ледяную постель?

(О, милый, приди и согрей!)

Я вижу, как в бешеной злобе метель

Обмотана вкруг фонарей.

Врасплох меня страх этой ночью застиг.

«Прости!» – прорыдаю сквозь тьму.

Пытает мороз миллионами игл

(Тебя я не выдам ему).

Нестройный оркестр – то гудят провода,

То жалобно воют в дуду.

Автобус сюда не придёт никогда,

Напрасно надеюсь и жду.

Помпезнее оперы эта пурга,

Фальшивя, срывается вой.

О, сгинет душа или вмёрзнет в снега,

Иль вырвется, чудом, живой?

Кромешная тьма, помраченье ума

(Мой милый, я сплю или нет?),

Дорога была, и темнели дома,

Сиял электрический свет.

Не поле, не шабаш над Лысой горой —

Но ветер в моей голове.

Иначе бы, как я декабрьской порой

Могла потеряться в Москве?

Ночь крадётся вдоль Арбата,

Скинув башмаки.

Снег блестит голубовато,

Как мои белки.

Темноглаза, смуглокожа,

Хохот бубенцом,

Удивительно похожа

На меня лицом.

Снег полночный или голубь

Вьётся у стекла?

Юной девушкою голой

Ночь к тебе пришла.

Слышишь, волю дав смятенью,

Как слова растут?

Каждым шорохом и тенью

Повторю: «Я тут».

Вновь январь уступит скромно

Место февралю.

Вырастает ночь, огромна,

Как моё: «Люблю».

Ночь всегда играет с нами,

Сколько не лукавь.

Я шепчусь с твоими снами,

Я врываюсь в явь.

Утром всё в лучах потонет,

Всё исчезнет прочь.

Ах, мой свет-святой Антоний,

На дворе-то – ночь.

А когда лицо осветит

Солнца луч косой,

Ты увидишь на паркете

След ноги босой.

А вот и март идёт звеня,

Прощайте, лыжи и коньки!

Зима измучила меня…

И телефонные звонки.

И в грубой трубке тишина

(Как на премьере замер зал),

Тревога свыше внушена —

Твой голос в трубке замерзал.

И это было сотни раз…

Молчанье вяжет по рукам,

Я раздарила столько фраз

И воробьям, и облакам!

А снежный ком обиды рос,

И в горле рос рыданий ком,

И заморочил нас мороз,

И замораживал тайком.

Не зря терзали провода,

Как скрипка об одной струне.

И так нужна была вода

Душе во гневе и в огне.

И так нужна была она,

Чтоб потеплела, потекла,

Чтобы разбилась тишина

На счастье – вазой из стекла,

Чтобы умытая Москва

Ловила в лужах облик мой,

Чтобы оттаяли слова

Твои, замёрзшие зимой.

Во мне всё нежно так и слабо,

Ведь я ж не «каменная баба»,

Не тот невозмутимый идол,

Что людям тайн своих не выдал.

Порой, закрыв лицо руками,

Я разбиваюсь в кровь о камень,

И, в душу ближних не пуская,

Я камень на сердце таскаю.

Из камня – вечная столица.

Я вижу каменные лица

Великих (или знаменитых?),

Слова и мысли из гранита.

И каменею, с жизнью споря,

Порой от гордости и горя…

Но, чувство миру отдавая,

Болит душа моя живая.

А ты, как обычно, с утра озабочен.

А в городе март – он мечтатель и мот!

Рабочие трудятся возле обочин,

Дороги решили отправить в ремонт.

А ты не заметил в превратностях службы

И тягот домашних – ты дрязгах погряз,

Что нынче шедевры копировать с луж бы,

Что кто-то встревоженный город потряс,

Что ввинчивал в небо блестящую лопасть

Вверху самолёт по дороге в Каир,

И лопалась почка, и школьники глобус

Крутили – прекрасный и синий, как мир.

И не было выше желанья на свете

Горячечным лбом окунуться в окно,

С уроков сбежать, чтобы вестерна ветер

Воздушной волною тянул из кино.

Но всё это были пока полумеры…

Сахарою сахарной стыла зима

В лесу под Москвой. Но уже в полимеры

Был лёд превращён, заливая дома.

И жизнь улыбалась, смывая помарки,

Бросаясь обрывками черновиков…

Ах, как мы с тобою мечтали о марте

В ту зиму – подобие Средних веков.

А в школах упорно снижались отметки,

Писались стихи, разбивались сердца…

И ветки деревьев, как будто креветки,

Слегка шевелились в ладонях ловца.

Ещё я не ведаю, как говорить мне

Про март (в эту жизнь он явился нагим),

Но смею смеяться – и в праздничном ритме,

И в радостном гимне мир станет другим.

За резным наличником

Мутное стекло.

Любовался личиком,

Что белым-бело.

Невзначай замечено,

Сходу сгоряча.

Зажигалась вечером

Бледная свеча.

Нежное и смутное

За окном цвело.

Но окошко мутное

Тайну берегло.

Ни кивка, ни имени,

Нежного словца,

Не шептал ей: «Жди меня», —

В полночь у крыльца.

Ночью с крыши капнуло,

Утром потекло.

Всё куда-то кануло,

Ветром унесло.

Всюду строят здания,

Дом идёт на слом.

Было что когда-нибудь

Скрыто за стеклом?

Ни следа, ни имени,

Ни лица в окне.

И не скажешь: «Жди меня»

Иль: «Приди ко мне».

Воздух мартовский стеклянный,

Пряник каменный московский,

Синий день, от солнца пьяный,

Колесит, где Маяковский,

Где редакция журнала,

Где огромный зал концертный.

А душе воскресшей мало

Ощущать себя бессмертной.

И она желает страстно

Ощутить себя счастливой,

Наполняясь мукой властной

До восторга, до разрыва.

В этом вареве кипящем,

Городском водовороте

Трёт глаза царевной спящей

В ледяном прозрачном гроте.

Белый сон на явь меняет

И встаёт, глотая слёзы.

А беспутный день роняет

Золотую ветвь мимозы.

Ах, душа, кто ты такая?

Ты лишь гостья в вечном доме.

Луч колеблется, сверкая,

У эпохи на изломе.

И дрожит душа живая,

Ёжась в оболочке нежной,

Жизни двери открывая,

Неизвестной, неизбежной.

Стихотворная горячка

И компьютерная скачка,

Перевёрнут мир вверх дном,

Нервы ходят ходуном.

Ссоры, слёзы и сомненья,

И ночные объясненья.

Глушит вопль кошачьих банд

Сумасшедший музыкант.

Как весенний воздух мучит!

Каждый слёз сполна получит.

Сердце ранит птичья трель —

Так бесчинствует апрель.

Что ж нам делать в это время?

Капля ударяет в темя,

Из-под ног земля летит,

И потерян аппетит.

Так тираном в город шумный

Вторгся вдруг апрель безумный,

Жить и слаще, и больней

В круговерти ярких дней.

Пусть любовь всегда дурачит,

Но живёт лишь тот, кто плачет.

И смешал нам явь и сны

Беспокойный бег весны.

А сердце влюблено

Без всяческих причин.

Поедем в Люблино

И в Люберцы помчим.

Нельзя прожить и дня,

Не веря, не любя.

И веришь ты в меня,

И я люблю тебя.

Как мир обнять легко,

Как трудно долго ждать!

Но я недалеко,

И ты рукой подать.

И сдвинуты мосты,

И сомкнуты края.

Всегда со мною ты,

Всегда с тобою я.

Ты мой без всяких «но»,

Твоя – от лба до пят.

И любят в Люблино,

И в Люберцах не спят.

О, грома громада и струи, как струны,

В оранжевых перьях пируют Перуны.

И в роще кошмары, и в море буруны —

То в древние игры играют Перуны.

Пронзят, пригвоздят ослепительным взором —

И мир наш привычный разрушен и взорван,

Расплавлен, раздавлен стихией природной —

Вокруг нынче хаос царит первородный.

Как вырваться нам из такой заварухи?

Не место гармонии в царстве разрухи.

Но смеха раскаты, но грома повторы!

Потуплены очи, опущены шторы,

И мы не разделим свирепой уморы.

О, гибель Содома! О, гибель Гоморры!

И окна закрыты, и заткнуты уши…

Но грома раскаты всё дальше, всё глуше.

Всё снова, как раньше, всё снова, как прежде.

И только прохожие в мокрой одежде

Напомнят о том, как прекрасны и юны

Над нами сегодня промчались Перуны.

Как всё изменяется в мире под вечер…

О, солнцем оплавленный облачный глетчер,

Сползающий тихо по склону небес!

Над пыльной землёй золотое горенье.

О, как удивительно мне повторенье

Всех ежевечерних бесплатных чудес.

Без сил и без слов в золотой паутине

Мы сами детали в великой картине.

У всех знатоков вызывая слезу,

Несутся в простор, вырываясь из рамы,

Воздушные замки, небесные храмы

И две золотые фигурки внизу.

Но всех занимают земные заботы,

И люди бегут торопливо с работы.

О, если бы знали сейчас москвичи,

Что кто-то богатый капризно и щедро

Раскрыл нам сокровищниц тайные недра,

Вручил нам с тобой золотые ключи.

Пусть каждый своею заботою занят,

Но пальцем коснёшься – и золотом станет

И камень дорог, и деревьев листва.

Из боли, из пыли, из грязи, из брани…

А в окнах играют алмазные грани,

А в сердце моём золотые слова.

Как жалко, что праздник чудесный не вечен,

И в ночь отступает увенчанный вечер,

С улыбкой, короне, ликуя, лучась…

И, в сердце храня дорогие секреты,

Мы нынче алхимики, маги, поэты

И в блеске заката калифы на час.

Что за птица поёт по утрам за окном,

О каком неизвестном мне счастье земном,

Отчего голосок серебрится?

Видно вскормлена сказки жемчужным зерном

Незнакомая странная птица.

И как будто кругом не бензиновый чад,

И как будто в окно мне глядит райский сад

В окруженье московского лета,

А нездешние песни звучат и звучат…

Или, может быть, снится мне это?

Что за дивная гостья в обычном дворе?

Что ты мучишь мечтою меня на заре,

Невидимка, вещунья, зарница?

Нету слов в обедневшем моём словаре,

Пусть мне песня и птица приснится.

Гамаюн или Сирин, а вдруг Алконост?

Меж каких ты летала полуночных звёзд

И зачем ты сюда залетела?

А с небес опускается радуги мост,

И напев твой извечный прозрачен и прост,

Как душа, что так рвётся из тела.

Сокольники, Сокольники,

Мелодия простая,

Как будто с колоколенки

Вспорхнула птичья стая.

Как будто сердце сызнова

Звенит колоколами,

Внезапно в небо брызнули

И вспыхнули крылами.

И слышно рифм лепечущих

Глухое бормотанье…

И стая крыл трепещущих,

Как сердца трепетанье.

Две девушки, словно с картины Гогена,

Раскосость их глаз и жемчужная пена

Зубов, что в улыбке не прячут они,

Богини среди городской толкотни.

Из красок, из зарослей юго-восточных

Их лица и сладость имён их цветочных.

В московском метро два шедевра живых,

Дикарки в шуршанье плащей дождевых.

Как блюда из риса без острой приправы,

Как редкие камни без должной оправы,

Как статуй обломки в высокой траве,

Две смуглых фигурки в дождливой Москве.

Известно мне: счастье и радость мгновенны.

О, боль и восторг, как из вспоротой вены!

Но гений хотел удержать неспроста

Движение жизни в пределах холста.

Идут по Москве, на витрины глазея,

И им неизвестно, что зале музея

Поймал их, забрал их в пленительный плен

Беспутный художник, бессмертный Гоген.

А день сегодня музыкальный:

С утра шумит листва и кровь.

Дождь на поверхности зеркальной

Пруда с налёта выбил дробь.

Звенят на дереве пичуги,

Звенит трамвай, звенит в ушах…

И ливень выплеснул в испуге

Воды серебряной ушат.

Плетётся звуков паутинка

Весь день из горлышка птенца,

А за стеной поёт пластинка

Одно и то же без конца.

Над крышей голубь крутит сальто,

Аккомпанируют часы

Скольженью солнечного альта

Сквозь туч органные басы.

И голос человека странно

Плывет, вплетаясь в лес и плёс

Под лепет лип, дождя сопрано —

До дна, до облака, до слёз

Так приходит ко мне это чувство,

Я назвать не сумею его,

И сжимаются пальцы до хруста,

И не вижу вокруг ничего…

Так грозою смывается проза

С городской утомлённой листвы,

Так срывается музыки роза

Со смычков «Виртуозов Москвы».

Это, может быть, вовсе не сладко,

Это гибелью, может, грозит…

Но таинственной жизни разгадка

В душном мраке озоном сквозит.

За предчувствие этого мига

Даже счастье не жалко отдать.

Небо настежь раскрыто, как книга,

В звёздных знаках вольготно блуждать.

Только длится не дольше мгновенья

Беззаконно-свободный полёт,

И земное ярмо вдохновенья

Борозду в скудной почве ведёт.

И расплата придёт за паренье,

Растворенье в пространстве хмельном…

Но останется сердца прозренье

В почве каменной звёздным зерном.

Цветной бульвар,

Где свой товар

Предложит вам центральный рынок,

Глаза и ноздри дразнит снедь,

Но вовсе ни к чему краснеть

Цветам из-за соседства крынок.

Цветной бульвар,

Блестящий шар.

И пляшет девочка на шаре,

Чтоб вниз сорваться с высоты.

Рукоплесканья и цветы

Циркачке публика подарит.

Цветной бульвар,

Столь дивный дар,

И хлеба нам, и зрелищ хватит.

Так обаятельно нелеп —

Циркачка добывает хлеб

Торговка в цирке деньги тратит.

Цветной бульвар,

И млад, и стар,

Забыв об оболочке бренной,

Следит, дыханье затаив,

Как девочка, цветок схватив,

Летит, пугая, над ареной.

Но кончен бал,

Пустеет зал.

Домой циркачка с сумкой едет

С любой хозяйкой наравне.

И в нереально-чудном сне

Цветочница полётом бредит.

Вокзал, потонувший в чужих голосах,

Вокзал – средоточие чуда и дряни.

Вокзал, где встречают южан северяне,

Где дух путешествий шумит за дверями,

И знак Зодиака повис на часах.

Вокзал, где король – бородач с рюкзаком

Среди чемоданно-вагонно-багажных

Отчаянных слёз и решений отважных,

Объятий прощальных, сигналов протяжных,

И светится шпиль с золотым петушком.

Вокзал… Так призывно гудят поезда,

Что выбрать свой путь я должна непременно.

Одна из дорог – для души перемена,

И ждёт на другой меня злая измена,

А третья ведёт неизвестно куда.

Вокзал – это выход из всех тупиков —

От страхов и крахов, любовных агоний,

Мелькнуть в пролетающем мимо вагоне,

Хотя бы на время уйти от погони,

Хотя б на минуту лишиться оков.

Московская старая сказка,

Татарская странная пляска —

Смешалось всё в доме Облонских

На стогнах почти вавилонских,

Где властвовал деспот восточный,

Не спавший порой полуночной,

Великие планы лелея:

Темницы, дворца, мавзолея

И башни громадной до неба

Из слёз да мякинного хлеба.

Московская древняя маска,

Дремучая страшная сказка,

Но будучи прахом и пылью,

Ту сказку мы делали былью,

Где в замках трёхглавые Змеи,

Во тьме кабинетов Кощеи,

А мы остаёмся веками

В той сказке всегда дураками.

Любимая бабкина сказка,

Развязка и тайны огласка,

Идя нескончаемым краем:

Куда и зачем – мы не знаем,

И нам остаются в итоге

В погибель три разных дороги,

Мечтанья, блужданья без толка

По царствию серого волка.

Пасхальная яркая краска,

Московская вечная сказка,

Где друг снова ищет подругу,

Где чувства кочуют по кругу,

Где сердце стучит одичало…

А сказка плетётся сначала.

Непрестижный проезд,

Сколько крика окрест,

Воровского вороньего грая,

Словно горький протест

Тех продымленных мест

Над землею возник, замирая.

И летит наугад

В Александровский сад,

Где другой ему крик отзовётся,

И разбудит Арбат

Этот грозный набат,

И от страха душа встрепенётся.

Тёмный старый подъезд,

Безнадёжности жест