Мы застряли в Твери, и никто не мог мне внятно сказать, когда сможем снова двинуться в путь. Дождь шёл, не переставая, уже третий день, заставляя нас всех на стенки лезть. Я злился особенно на состояние дорог, которые и не позволяли нам выехать из Твери. Я не претендую на автобаны, но приличную гравийку-то сделать можно, в конце концов, с насыпями и стоками воды в кюветы?! Не такая уж это великая инженерная мысль. С более сложными дорогами древние римляне вполне справлялись, а у нас в чём проблема? И я даже знаю ответ. Деньги. Деньги и недостаток рабочей силы. Вот основная причина, всё остальное вполне решаемо.
Кроме меня на стены лезли Мертенс и его заместитель Ушаков. В тот день они, естественно, не смогли предоставить мне никакого разумного плана по улучшению города. Я их отправил думать и пригрозил, что если они сегодня не явятся с нормальным планом, то кто-то может пострадать. Ну не один же я должен страдать, в конце-то концов!
– Этот жуткий дождь никогда не закончится, – пожаловалась Елизавета, стоя у окна и глядя, как по стеклу сползают капли. Они соединялись между собой, образуя в итоге ручейки, стекающие вниз и падающие на карниз. – У меня голова начинает болеть, когда я смотрю на эту безрадостную картину. Да ещё и мутит постоянно.
– Ты не беременна? – я подошёл к жене и, обняв её за талию, притянул к себе. Елизавета прижалась спиной к моей груди и закрыла глаза.
– Нет, и это усиливает мою меланхолию, – пожаловалась она. – Что со мной не так?
– Или со мной, – рассеянно проговорив это, я поцеловал её в пахнущую духами макушку. – Но если ты не носишь дитя, то почему тебя постоянно мутит? – я нахмурился, глядя на неё. – Лиза, тебя осмотрел врач?
– Саша, я не думаю…
– Я не прошу тебя думать по этому поводу. Если тебе будет так легче принять решение, то я тебе прикажу. Это не шутки, Лиза.
– Саша…
Я увидел, что она собирается со мной спорить.
– Чёрт возьми, Лиза! – она вздрогнула и посмотрела на меня, а я слегка сбавил тон. – Хорошо, раз ты не в состоянии принять самостоятельное решение о выборе врача, то я, пожалуй, сделаю это сам. Будь готова к тому, что сегодня в течение дня тебя осмотрят.
Она попыталась вырваться из моих рук, но я держал её крепко и не намерен был слушать возражений. Елизавета порывалась что-то сказать, но тут дверь приоткрылась, и заглянул Сперанский.
– Ваше величество, к вам гонец от Макарова Александра Семёновича, – доложил он в своей обычной невозмутимой манере.
– Та-а-а-ак, – протянул я, отпуская жену. – Меньше всего я хотел бы сейчас видеть гонца от Макарова. Самого Александра Семёновича с его ежедневными докладами мне безумно не хватает, но получать от него известия через гонца как-то не хотелось бы.
– А почему Александр Семёнович не поехал с нами, он что, не будет присутствовать на коронации? – удивлённо спросила Елизавета, мгновенно забыв про свои обиды.
– Конечно он будет присутствовать, – я вздохнул. – Ему ещё нужно проследить, как его служба начинает работать в Москве. Вот только он испросил позволение присоединиться к нам немного позже, потому что именно сейчас сильно занят.
– И чем же таким важным занят господин Макаров? – Лиза нахмурилась. – Что может быть важнее твоей коронации, Саша? Неужели какой-то мерзкий заговор?
И это говорит женщина, которая, может быть, и не принимала участия в заговоре против Павла Петровича, но которая его молчаливо поддерживала. Или же «у них шпионы, а у нас разведчики»?Этот принцип действует во все времена и применяется к любым условиям. Да, похоже на то.
– Саша, почему ты молчишь? – она приложила руки к вспыхнувшим щекам.
– Пытаюсь кое-что понять, – я криво улыбнулся. – И нет, Лизонька, не волнуйся, Александр Семёнович не расследует очередной заговор. Все заговорщики пока судорожно полируют драгоценности, чтобы блеснуть на коронации. Но господин Макаров действительно очень занят, он делит отставных лошадей, предоставленных Михаилом Илларионовичем Кутузовым с Архаровым и Вороновым. Поверь, на конюшнях, устроенных специально для нужд полиции и Службы безопасности, сейчас идёт бойня.
– Я не очень хорошо понимаю, – Лиза сжала пальцами виски.
– Я тоже не очень хорошо понимал, почему эти ведомства не были снабжены лошадьми. Но разбираться не буду иначе увязну. Главное, что конюшни начали создаваться, конюхи начали наниматься, а лошади, отслужившие своё в кавалерии, начали в эти конюшни поставляться. Большее я просто физически не успел сделать, потому что мы уезжали, – я вздохнул, прикинув объём предстоящей работы только вот по этим ведомствам.
– Ваше величество, – напомнил о себе Сперанский. – Гонец.
– Да, гонец. Ты проверил, что за послание он везёт? – спросил я, поворачиваясь к нему.
– Конечно, ваше величество, – Сперанский удивлённо посмотрел на меня. – Но вам лучше принять этого гонца лично, ваше величество, потому что я пока не понимаю, как реагировать на новости, которые он привёз.
– Впускай его. Надо же знать, что так спешно хочет мне передать Александр Семёнович.
– Слушаюсь, ваше величество, – Сперанский наклонил голову и вышел из гостиной, в которой мы с супругой с утра расположились.
Елизавета прошла к дивану и уселась на нём, с интересом поглядывая на дверь. Я её не отсылал. Если в документах, привезённых гонцом, будет что-то действительно секретное, то я просто ей об этом не расскажу. Лиза очень умная женщина и прекрасно понимает правила игры. Но на рожон не лезет и вообще пребывает почти всегда в прекрасном настроении. Всё-таки она любила Сашку, и я надеюсь, не перестала его любить.
Вот только привычка этих немецких дам, к которым относились моя жена, невестка и даже мать, писать бесконечные письма, в том числе своим немецким родственникам, заставляла меня даже в присутствии жены вести себя крайне осторожно. Я вообще поймал себя на мысли, что могу доверять не больше чем десятку человек из своего окружения, и моя семья, увы, в это число не попадает.
В комнату вошёл гонец. Шляпу он держал на согнутой руке, а волосы были влажными. Получается, что он скакал под дождём и прибежал ко мне, даже не обсохнув. Да и Сперанский, получается, долго его в приёмной не мурыжил.
– Капитан Гольдберг, ваше величество, – отчеканил гонец и сделал шаг в моём направлении, протягивая конверт.
– Ну что же, посмотрим, что мне хочет сообщить Александр Семёнович, – пробормотал я, забирая конверт из рук капитана.
Сургучная печать была вскрыта. Сперанский своё дело знал. Вскрытие писем – это не только отсеивание совсем уж ненужной для меня информации, но и определённая мера безопасности. И иногда случалось, что мой секретарь не знал, что делать с той или иной информацией. Тогда он сразу же притаскивал эти письма мне, не откладывая на утро, когда я разбирал отложенную им для меня корреспонденцию. Вот и сейчас Сперанский не знал, как поступить, и предложил мне решать самому.
Открыв письмо, я принялся читать, внимательно вдумываясь в каждое слово. Дочитав до конца, почти минуту смотрел на лист невидящим взглядом, потом встряхнулся, словно меня охватил озноб. Преувеличенно аккуратно свернул письмо и убрал его в карман. После чего посмотрел на капитана.
– Вы знаете, что здесь написано, капитан? – негромко спросил я его.
– В общих чертах, ваше величество, – очень осторожно ответил Гольдберг. – Я не так давно вернулся из Англии, и Александр Семёнович сразу же отправил меня догонять ваш поезд.
– Вот как? – я внимательно осматривал его. Высокий, подтянутый, темноволосый и темноглазый. Женщинам, скорее всего, нравится. И особенно им нравится этот едва уловимый флёр опасности, который окружает капитана. Словно передо мной стоит хищник, пока спокойный и контролируемый, но готовый сорваться в любой момент и ринуться на добычу. – Как ваше имя, капитан Гольдберг?
– Иван Савельевич, ваше величество, – он на секунду замешкался, прежде чем ответить. Словно не ожидал, что я могу спросить нечто подобное.
– Идите отдыхать, Иван Савельевич, – приказал я, продолжая его пристально разглядывать. – Полагаю, вам следует поехать в столицу в составе нашего поезда.
– Это большая честь, ваше величество, – он наклонил голову и заметно побледнел. Наверное, думает, что же сделал не так, и не стоит ли ожидать ареста. Выпрямившись, он развернулся и направился к двери.
Я проводил его взглядом и посмотрел на задумчивую Елизавету.
– Что за новости привёз этот бравый капитан? – сразу же спросила она, заметив мой взгляд.
– Александр Семёнович пишет, что бывшего английского посла, лорда Уитворта убили, представляешь? Какие-то оборванцы осмелились напасть на столь важную персону и зарезали его прямо в Лондоне. Просто кошмар! – я покачал головой. – Мне нужно срочно написать королю Георгу соболезнования и пожелать ему обратить внимание на безопасность в его столице. Шутка ли, в него самого не так давно стреляли, лорда Уитворта убили. Я начинаю беспокоиться за жизнь и благополучие своих подданных, что гостят сейчас в Туманном Альбионе. Граф Воронцов, например. Он так здорово помог своей стране с бумажным станком, не удивлюсь, если поможет с чем-то ещё и не раз.
– На короля Георга покушались? – Лиза прижала руку ко рту. – Это ужасно!
– Да, почти в то же время, как моего отца хватил удар, только год назад, – я задумчиво посмотрел на неё. – И бывают же такие совпадения!
– Это чудовищно на самом деле, – Лиза встала, набросила на обнажённые плечи шёлковую шаль и прошлась по комнате.
– Да, чудовищно, – я быстро подошёл к ней и поднёс её руки к губам. – Лизонька, мне срочно нужно уйти. Соболезнования Георгу это действительно очень важно.
Не дожидаясь ответа, я вышел из гостиной. Сидевший в приёмной Сперанский вскочил на ноги, как только меня заметил.
– За мной, – на ходу кивнул я ему, направляясь в комнату, заменившую мне кабинет. Сперанский схватил со стола свою, ставшую уже неизменной, папку и поспешил следом. Как только мы оказались в кабинете, я повернулся к нему. – Что ты слышал и знаешь о короле Георге?
– Эм, – Сперанский явно растерялся.
– Миша, мне нужно сравнить наши знания, чтобы подумать о своих дальнейших действиях, – терпеливо заметил я.
– Он болен, – осторожно произнёс Сперанский. – Король безумен, но его безумие пытаются скрыть.
– А ещё в него стреляли в театре. Я задумчиво потёр подбородок: – Что за мания у убийц стрелять в театрах?
– О чём вы говорите, ваше величество? – переспросил Сперанский.
– Так, ни о чём, просто мысли вслух. Я снова задумался, а потом задал очередной вопрос:. – В короля Георга стреляли в результате заговора?
– Нет, насколько всем известно, нет, – покачал головой Сперанский. – Какой-то сошедший с ума солдат, возомнивший себя новым мессией.
– Как удобно, – я подошёл к окну, глядя на дождь. – Только наши идиоты сами бросаются под пули, ну, или в императорские спальни. Варвары, что с нас взять. В цивилизованных странах всегда найдётся сумасшедший, слышащий голоса, нашёптывающие ему всякое. И что, принц Уэльский совсем ни при чём?
– Нет, ваше величество, – Сперанский позволил себе улыбнуться. – Принц Георг очень переживает за отца.
– Он хороший сын, – я кивнул и направился к столу. – Я так и напишу его величеству, что рад за него. У него такой заботливый сын, который никогда не воспользовался бы безумцем, чтобы освободить себе дорогу к трону. Это будет после соболезнований насчёт гибели лорда Уитворта. И напоследок пожелаю больше уделять внимание безопасности. В жизни-то всякое может произойти. Цезаря вон, в Сенате убили.
– Зачем вам это письмо, ваше величество? – нахмурился Сперанский.
– Скоро осень, – ответил я ему и улыбнулся. – И правительство возглавляет Аддингтон, а не Питт. Таким случаем грех не воспользоваться, просто грех. Я себе никогда этого не прощу, если сейчас не… не посочувствую королю Георгу. Надеюсь, Наполеон тоже воспользуется случаем, иначе я начну плохо о нём думать, – добавил я задумчиво.
– Корсиканец никогда не победит Англию, – уверенно ответил мне Сперанский, хотя я его ни о чём подобном не спрашивал. – Я не понимаю, при чём здесь осень, и каким случаем должен воспользоваться Бонапарт? Но он не победит Георга. Особенно в море.
– Конечно не победит, – я пожал плечами. – Но они могут очень серьёзно ослабить друг друга. Всё ведь зависит от точки зрения, с какой стороны смотреть на их грызню.
– И какова же ваша точка зрения? – Сперанский потёр лоб. Я его ставил иной раз в тупик, зато он быстро излечивался от своих излишне либеральных взглядов. Скоро можно будет его усаживать за проекты кое-каких реформ. Но пока рано.
– А я здесь при чём? – посмотрев на него удивлённо, я принялся доставать письменные принадлежности. Писать нужно будет по-французски. И писать королю я обязан исключительно собственноручно. Это вопрос статуса и этикета. Достав ножик, принялся затачивать перо. – Я всего лишь пришлю письмо с соболезнованиями моему царственному собрату. Лорд Уитворт… – я покачал головой. – Это такая потеря для всех нас! Да, сообщи Ольге Александровне Жеребцовой о трагической гибели её любовника, – добавил я довольно небрежно. – Можешь идти.
Сперанский ничего не сказал, только наклонил голову в поклоне и вышел из кабинета. Я же придвинул к себе лист бумаги и обмакнул перо в чернильницу. Главное не переборщить. Скоро осень, плюс хронический стресс… Работа короля не такая уж и лёгкая, как кажется. Лёгкая паранойя немного обострится, а там и новое покушение может произойти. Мало ли по улицам Лондона бродит сумасшедших! Лорда Уитворта, вон, как свинью прирезали. Ужас просто! Никто даже не удивится, если крыша у его величества на фоне таких потрясений снова протечёт.
Вот только сейчас у его паранойи будет вполне понятный ориентир – его старший сын, герцог Уэльский. А возглавляющий правительство Аддингтон никогда не пропустит билль о признании короля недееспособным. Потому что это будет означать конец его политической карьере. Эх, жаль, попкорн пока не придумали. Я с удовольствием понаблюдаю за этим небольшим междоусобчиком. Главное – найти сейчас правильные слова, чтобы убедить Георга в том, что сын хочет его убить.
Я поставил точку и посыпал письмо песком, когда дверь приоткрылась. Вошёл Сперанский, хмуро поглядывающий на моё письмо. Он не понимал, что это всё значит, но ему и не надо. Если уже Сперанский чего-то не понимает, то до остальных точно не дойдёт. Михаил ждал, когда я запечатаю письмо и приложу к сургучу печать.
– Можешь отослать, – я протянул ему письмо. Сперанский забрал его, но уходить не спешил. – Что у тебя, Миша?
– Вы распорядились найти и доставить к вам Гурьева Семёна Емельяновича, ваше величество, – сразу же ответил секретарь. – Он прибыл в Тверь, и я позволил себе назначить ему встречу. Всё равно идёт дождь, и…
– Гурьев, Гурьев… – проговорил я, пытаясь вспомнить, на кой ляд я требовал себе какого-то Гурьева. – А, вспомнил! Когда должен явиться наш уважаемый губернатор со своим не менее уважаемым замом?
– Через два часа, ваше величество, – спокойно ответил Сперанский.
– Очень хорошо, давай тогда поговорим с господином Гурьевым, раз он нагнал нас здесь, в Твери. Сперанский наклонил голову и уже собирался выйти, но я остановил его: – Миша, найди мне русского врача, если это вообще возможно сделать.
– Хорошо, ваше величество, я постараюсь сделать это в кратчайшие сроки, – он замялся. – Я распоряжусь приготовить вам перекусить?
– Зачем? – теперь я удивлённо смотрел на него.
– Вы очень мало едите, ваше величество. Мы все начинаем беспокоиться. И это ваше поручение насчёт врача…
– Миша, я здоров, – перебил я Сперанского. – И ем я достаточно, чтобы чувствовать себя хорошо.
– Вам уже перешили все ваши мундиры, ваше величество, – выпалил Сперанский. Я же медленно окинул его пристальным взглядом, и он заткнулся. На себя бы посмотрел. Да, я похудел, и мне это нравится. Лицо слегка вытянулось, появились подбородок и скулы, и я перестал быть похожим на жертву фастфуда. Вот только мой теперешний облик с канонами красоты перестал совпадать. Дамы если и бросали на меня томные взгляды, то потому, что я император, а не потому, что такой весь из себя красавец. Ну так меня потенциальные любовницы пока не интересуют, у меня жена – весьма горячая штучка.
– Миша, иди уже выполняй поручение. И зови Гурьева.
Сперанский вышел, поджав губы. Даже его прямая спина выражала неодобрение. Ничего, привыкнет. А этому телу даже привыкать не пришлось. Жрал Сашка, похоже, гораздо больше, чем ему было необходимо. И только верховая езда да и вообще довольно высокая физическая активность не дали ему растолстеть. Но его круглое лицо мне всё равно не нравилось. И мне было плевать, что за столом все присутствующие на меня косятся, а повар рвёт на голове последние волосы. Я не буду есть и даже пробовать блюда, которые не хочу.
Открывшаяся дверь прервала мои рассуждения. В кабинет вошёл высокий мужчина, ещё не старый, но с большими залысинами на голове. А ещё он заметно нервничал.
– Семён Емельянович, не нужно так волноваться. Проходите, присаживайтесь. Я всего-то задам вам пару вопросов и не отдам Макарову, чтобы тот утащил вас в Петропавловскую крепость. Тем более что Александра Семёновича здесь нет.
– А вы можете отдать такой приказ, ваше величество? – Гурьев сел на краешек стула напротив моего.
– Есть за что? – соединил кончики пальцев, разглядывая его.
– Вроде бы не замечал за собой ничего такого, что могло бы привлечь внимание Александра Семёновича, – он криво усмехнулся. – В масонских ложах не состою, в заговорах не участвую.
– А хотелось бы? – я продолжал разглядывать его.
– Так не предлагали, ваше величество, – он развёл руками. – Наверное, слишком маленькая я сошка, чтобы и масоны, и заговорщики на меня внимание обратили. Правда, вы вот, ваше величество, обратили, но я не понимаю почему. Я всего лишь преподаватель математики, – добавил он и замолчал.
– Не только, Семён Емельянович. Вы ещё и механик, а также разбираетесь в строительстве дорог и сводов, – я смотрел на него в упор. В кабинет проскользнул Сперанский и сел чуть сбоку. Понятно, Илья пришёл, и Михаил смог оставить приёмную, чтобы присутствовать при этом разговоре. Я же смотрел только на Гурьева, давая ему понять, что в данный момент только он интересует меня в качестве собеседника.
– Да, но я не думаю…
– Граф Воронцов сделал мне неоценимый подарок: он прислал сюда, в Тверь бумажную машину и её создателя, а ещё он упомянул вас в своём письме. Просто коротко обозначил, что вы изучали в Англии гидравлику и свойства пара. И что вы учились вместе с Ричардом Тревитиком. Тем самым, что самоходную паровую повозку не так давно запустил и пару патентов получил.
– А почему граф Воронцов писал вам про меня и Тревитика? – настороженно спросил Гурьев.
– Честно? Я просил его потихоньку узнать, можно ли инженера Тревитика подкупить, чтобы он вместе со своими патентами переехал в Петербург. Но чуда не произошло, Ричард оказался патриотом. Такое тоже среди людей встречается, – я улыбнулся, увидев ошарашенный взгляд Гурьева.
– Вас интересуют паровые машины? – спросил наконец сидящий передо мной учёный.
– Да, интересуют. Но больше меня интересуют дороги. Я по городу не смог пройти, чтобы ноги не замочить. И это при том, что я был в сапогах. Но паровые машины меня тоже очень интересуют.
– Я не изучал паровых машин, – покачал головой Гурьев. – Тревитик пытался разобраться с ними сам. У него получилось, можно сказать, что он гений.
– Вы были в хороших отношениях? То есть, вы можете ему написать и попросить совета, потому что в своих изысканиях зашли в тупик? – спросил я деловито.
– Я могу ему написать, но я не уверен, что он мне ответит…
– Пишите, – я придвинул ему лист бумаги и чернильницу с пером. – Побольше лести и восхищения его гением. Я не знаю ни одного учёного, которому это было бы неприятно.
– А что потом? – Гурьев взял в руки перо и вертел его, глядя на меня.
– Потом мы увезём письмо, у нас как раз оказия случилась, и будем ждать. А пока мы будем ждать, вы поможете Кулибину модернизировать бумажную машину и поможете губернатору и его заместителю сделать дороги хотя бы в городе. Ну а дальше всё будет зависеть от ответа Тревитика. Миша, проследи, чтобы всё было оформлено, как полагается.
Я встал из-за стола и направился к выходу из кабинета.
– Ваше величество, когда прибудут господа Мертенс и Ушаков, мне оставить их ждать в приёмной? – спросил Сперанский, поднимаясь. Гурьев уже давно вскочил, когда заметил, что я ухожу.
– Нет, пригласи их в гостиную, – ответил я, выходя из кабинета. Надеюсь, скоро этот проклятый дождь закончится, и мы сможем уже поехать дальше.