«Сегодня – ровно 20 лет с того дня, который я считаю днем окончательного и бесповоротного влюбления в тебя: вечеринка у Люли, ты – в белом шелковом платье и я (в игре, в шутку – но и всерьез) на коленях перед тобой. На другой день был выходной, я ходил по Пушкинскому бульвару и сходил с ума от любви», – напишет в 1956 году Наталии Алексеевне Решетовской Александр Исаевич Солженицын.
Это была обычная студенческая вечеринка. 7 ноября в квартире Наталии Решетовской собрались Кирилл Симонян, Александр Солженицын, Николай Виткевич и еще три студентки Ростовского университета. Играли в «фанты». На долю Наталии выпало сыграть что-нибудь на рояле. Она выбрала этюд Фридерика Шопена…
Но что это?.. Случайность?.. Предчувствие?.. Ведь именно этот этюд Наталия Алексеевна исполняла 26 апреля 1949 года перед делегатами X съезда профсоюзов в концерте, который транслировался по советскому радио, а заключенный Солженицын, находясь в тюрьме, слушал его, упивался музыкой, под звуки которой впервые зародилось его чувство любви к Наташе Решетовской.
…Умолк рояль. Гости садятся за стол пить чай. Солженицын, наклонившись к Наташе, скажет:
– А ты чудесно играешь!
И ничего более…
Профессор Симонян как-то заметил, что Александру Исаевичу никогда не удавалось и не удастся проникнуть в дивный мир музыкальной композиции, ему «слон на ухо наступил». Мнение Симоняна можно считать авторитетным: он сам увлекается музыкой, любит и понимает ее, вращается в музыкальном мире и даже живет под одной крышей с профессиональным музыкантом – своей сестрой, известным советским композитором.
…И тем не менее знакомство с Наталией Решетовской началось именно с похвалы ее музыкальным способностям. Это был точный психологический расчет: ничто не было сердцу Наташи так близко, как музыка. Поэтому, проявляя интерес к музыке, можно стать ближе и к ней. Однако вся сцена, когда Александр полушутя-полусерьезно, колена преклонив, объяснялся в любви, «восхищался» исполнительскими способностями Наташи и называл ее именем героини романа – Люси Ольховская, несколько наигранна, напыщенна, неестественна.
Солженицын во всем обожает исключительность. Он быстро сообразил, что музыкальная одаренность Наташи больше, чем красота, отличает ее от сверстниц. Хотя и одной красоты было достаточно, чтобы вскружить голову любому молодому человеку. Ведь Наташа была так очаровательна, что по ней вздыхал не один студент: идеальный овал лица, прямой правильный нос, обворожительные глаза потомственной казачки, то задумчивые, то лукавые.
…Итак, Солженицын, по его собственным словам, «сходил с ума от любви». Не противоречило ли это его эгоистической и замкнутой натуре, привыкшей сосредоточивать всегда все внимание только на самом себе? Ни в коей мере. С самого начала и до горького для Наталии Алексеевны конца Солженицын любил прежде всего себя. Пройдет еще много времени, прежде чем Солженицын признается в своей любви к ней. Наташа запишет точную дату: 2 июля 1938 года. Их любви отведено еще три года и 14 спокойных, без помех дней.
Однако это самый напряженный период жизни Солженицына. Он оканчивает физико-математический факультет, заочно учится в Московском институте философии, литературы и истории, который в то время считался одним из самых лучших вузов страны. Туда было трудно поступить. А еще труднее было учиться: на это уходила уйма времени. Кафедры возглавляли известные ученые – лучшие педагоги Советского Союза, и требования к студентам предъявлялись большие.
Этого Солженицыну не приходилось страшиться. Его прилежание и исключительная память гарантируют успех. К тому же Солженицын еще и пишет. Он делает черновые наброски серии романов «Люби революцию». Да, ему приходится не экономить, а выкраивать время.
Николай Виткевич вспоминает: «Тогда встречи Солженицына с Решетовской не походили на свидания двух влюбленных. Они носили характер консультаций». Может быть, Николай Виткевич необъективен в этом вопросе? Может быть, он преувеличивает?
Наталия Алексеевна сама пишет об этом так: «Тогда, в 1939 году, мы договорились, что поженимся через год, в конце четвертого курса. Саня уже учился в МИФЛИ. И не имел права терять ни минуты. Даже на остановке, в ожидании трамвая, он доставал из кармана карточки, на которых с одной стороны было описание какого-либо исторического события или роли личности, а с другой – соответствующие даты, и зубрил. Случалось, что перед началом концерта или фильма я его экзаменовала, – перебирая карточки, я добивалась ответа, когда правил Марк Аврелий или когда был издан эдикт Каракаллы; либо проверяла знание латинских слов и выражений, также записанных на карточках».
Весна 1940 года. Для наслаждения мирной жизнью советским людям, к сожалению, остается чуть больше года. 27 апреля стало официальным днем бракосочетания Александра Исаевича Солженицына с Наталией Алексеевной Решетовской. Сей день весьма символичен для всей дальнейшей жизни этой супружеской пары – жизни, полной тайн, полуправды, намеков и, главное, недомолвок.
Да, у Солженицыных принято было молчать. Ни родные, ни друзья не знали о женитьбе Александра. Решетовская и Солженицын тайно зарегистрировали свой брак и, никому ничего не сказав, уехали из Ростова. Сначала в Москву, потом в Тарусу, где в июле провели свой медовый месяц.
По словам Решетовской, в Тарусе они жили на даче, недалеко от леса. Александр Исаевич декламировал ей Есенина или читал отрывки из «Войны и мира» Толстого и, как она говорит, «часто подчеркивал сходство между обеими Наташами» (героиней романа Толстого и своей женой Наталией Алексеевной).
Только из Тарусы молодожены дали о себе знать родным и друзьям, оповестили их о свершившемся факте. Обе матери прореагировали по-матерински – направили им теплые поздравления. А друзья?..
Виткевич был оскорблен. Наталия Алексеевна Решетовская была, несомненно, лучше и порядочнее Солженицына, как он считал.
А Симонян? Вспомним, что именно Кирилл Семенович наделил Солженицына именем лицемера Арамиса. И в данном случае для него все было абсолютно ясно. Кирилл Семенович был всерьез раздосадован браком Решетовской и Солженицына. Он опасался, что солженицынская склонность к деспотизму, его беззастенчивый эгоизм раздавят индивидуальность Наталии Алексеевны. Но что проку говорить с влюбленными! Наталия Алексеевна в то время не могла, разумеется, и не хотела слушать дружеских предостережений: она слишком прислушивалась к голосу сердца – голосу своей любви.
«Жизнь показала, что друзья были правы. Но чтобы признаться в этом самой себе, понадобилось прожить тридцать долгих лет», – напишет она потом в своей книге «В споре со временем».
Дело вовсе не в том, что молодые люди поженились тайком. Они не первые и не последние. И только обыватель может усмотреть в этом нечто греховное и запретное. Но поскольку героем нашего повествования выступает не кто иной, как Александр Исаевич Солженицын, то события сами по себе приобретают другой, неприятный смысл, так как вся его жизнь состоит из сплошных тайн и загадок.
Как в начале своей литературной карьеры, так и на первых порах своей супружеской жизни он окружает себя ореолом таинственности. Почему? Сегодня трудно ответить на этот вопрос. Наталия Алексеевна также молчит о мотивах тайного бракосочетания. А посему, говоря словами блестящего чешского репортера Эгона Эрвина Киша, остаются «вопросы, одни вопросы». Может быть, здесь сыграла роль склонность начинающего писателя к романтике? А может быть, это способ избежать лишних затрат на родственников и друзей? Или тут что-то еще?
Заинтересовавшись судьбой Александра Исаевича Солженицына и соприкасаясь с людьми, которые его близко знали или были с ним так или иначе связаны, я обнаружил одно обстоятельство, проливающее неожиданный свет на его таинственное бракосочетание с Наташей. Отец Наталии Решетовской был отнюдь не последней фигурой в царской армии – есаулом, или казачьим сотником, ненавидящим революцию и прогресс. В иерархии российского казачества это вовсе не «господин Никто». Оказывается, Алексей Решетовский в гражданскую войну погиб при обстоятельствах, которые тщательно скрывает вся его семья.
Не в этом ли еще одна из причин, объясняющая, почему скрываются такие обычные вещи, как законный брак? Почему на протяжении всей их супружеской жизни царила атмосфера конспирации? Псевдонимы. Намеки. Недомолвки. Секреты. Боязнь людей. И даже у истоков их супружеского счастья что-то таинственное и неразгаданное. Не связано ли это с темными и недоступными для посторонних обстоятельствами смерти их отцов? Нет ли здесь чувства постоянной угнетенности, сознания страшной обреченности, стремления скрывать истину, которое сближает двух человек и еще больше окутывает их жизнь покровом таинственности?
Постепенно у них в жизни выработалась привычка скрывать истинное положение обычных дел, даже самых невинных. В первые дни совместной жизни они дошли до такого абсурда, что даже библиотеки, куда ходил заниматься Александр Исаевич, имели кодовые названия.
Молодожены довольствовались собственным свадебным «подарком»: сознанием своей исключительности и абсолютной изолированности от окружающей действительности. Солженицын учился. Подолгу работал, часто до двух часов ночи. Поднимался из-за рабочего стола лишь тогда, когда его окончательно одолевала усталость, которая проявлялась в мучительной головной боли, напоминающей мигрень. Супруги снимали комнату на улице Чехова у сварливой хозяйки, но не жаловались: у них свой угол, а главное, неподалеку отсюда живут их родные. Воскресные обеды у матушек были в это время для молодоженов, по сути дела, единственным «выходом в свет». В остальное время – библиотеки, работа, занятия.
Поистине, есть что-то поразительное в способности Солженицына пожертвовать всем во имя цели, которую он наметил.
Страдают другие? За его одержимость в работе расплачиваются другие? Это его нисколько не волнует. Наталия Алексеевна рассказывает, что в то время они никуда не ходили и сами не принимали гостей.
Там, где действительность сурова и безрадостна, должны по крайней мере быть большие и радужные планы. Солженицын, не жалея ярких красок, рисует свое прекрасное будущее: они распрощаются с Ростовом, переедут в Москву. Он окончит МИФЛИ и станет писателем. Разумеется, великим. И разумеется, знаменитым.
А Наталия Алексеевна? И ее будущее определено. Она поступит в Московскую консерваторию и станет выдающейся пианисткой.
Для осуществления таких больших планов можно и даже нужно отдать все силы, без остатка, если не пожертвовать собой. И Наталия Алексеевна действительно жертвует собой. Она следит за рабочим режимом своего мужа. Помогает ему. Позже она с откровенностью, поистине потрясающей, напишет об этом:
«Опасения Солженицына, что женитьба нарушит его планы на будущее, отпали. Он увидел, что, женившись, не потерял времени, а, напротив, выиграл его. Уже не нужно было назначать свидания, часто водить свою возлюбленную на концерты, в театры или кино, прогуливаться с ней по ночным бульварам. Когда бы он ни пожелал, она была тут, под рукой».
Как модно говорить в среде социологов, семья создает общественный микроклимат, является основной ячейкой любого общества, управляемой совершенно объективными и объективно устанавливаемыми законами. Там, где они нарушаются, кончается и существование семьи.
Как им последует Александр Исаевич Солженицын – этот сверхиндивидуалист, подчиняющий себе всех и вся ради своего собственного благополучия? Было бы нелогично, если бы Солженицын неожиданно изменился. Он не может, да и не хочет. Из приведенных слов Наталии Алексеевны ясно видно, что Солженицын заметил, какие выгоды предоставляет ему супружество, и со всем присущим ему практицизмом постарался использовать это для себя.
Солженицын уверен, что он гениален. Этот его собственный домысел кажется ему непреложной истиной, и он настаивает на том, чтобы все окружающие ему подчинялись.
Наталия Алексеевна мечтала иметь ребенка.
Бесспорно, главным вопросом в жизни каждой супружеской пары являются дети. Иметь их или не иметь – вот в чем вопрос. И его нельзя оставить без ответа. Дети, потомство, для каждой женщины – вопрос жизни.
Ни эрудиция, ни музыкальный талант, ни литературные способности, ни знание иностранных языков, ни слава не могут заглушить в женщине потребность в простом человеческом счастье.
Но дети – это не только радость. Это еще и пеленки, и кашки, и плач по ночам, когда режутся зубки; волнения по поводу простуды и высокой температуры ребенка; школьные уроки; неудачи… Тысяча и одна мелочь. Тысяча и одно беспокойство. Нет, это не для Александра Исаевича. Он даже на секунду не может допустить, чтобы рядом с ним кто-то заботился о ком-то другом, а не о нем.
– Детей может иметь каждый, – скажет Солженицын Наталии Алексеевне, – но роман о русской революции могу написать только я.
А в другой раз Солженицын обратит внимание жены на то, что таким людям, как они, нужны не «телесные», а «духовные» дети. В каждом высказывании Александра Исаевича фальшь, призванная заглушить страх, боязнь обычных человеческих обязанностей, страданий и радостей. И так было всегда.
Претенциозность и исключительность – вот два качества его души. Но в вопросе о потомстве у него неожиданно получилась осечка. Наталия Алексеевна – умная, энергичная женщина, способная решать за себя всегда сама, – в данном случае, встретив категорический протест Солженицына, заколебалась, поддавшись гипнозу любви.
Однако от детей она не намерена отказываться. Ей хочется иметь ребенка от человека, которого она горячо и беззаветно любит. Александр Исаевич Солженицын, намеревающийся штурмом достигнуть вершин мировой литературы, не в состоянии понять такую простую человеческую потребность и такое естественное желание молодой женщины.
Еще с фронта он напишет Наталии Алексеевне:
«Весной 44-го года я заметил, насколько эгоистична твоя любовь, как ты еще полна предрассудков в том, что касается семейной жизни».
Что же это за «предрассудки»?
Наталия Алексеевна комментирует:
«Поводом для упрека послужило мое неосторожное замечание о том, что я не могу представить себе семейную жизнь без ребенка».
А Солженицын продолжал укорять:
«Ты представляешь себе наше будущее в мебели и уютной квартире, в регулярном посещении театров и приеме гостей… Вполне может случиться, что ничего такого не будет. Будет беспокойная жизнь. Смена квартир. Вещи будут появляться и так же легко исчезать.
Все зависит от тебя. Я люблю тебя и не люблю никого другого. Но так же, как паровоз не может без катастрофы сойти с рельсов, так и я не могу отклониться от своего пути.
Но ты любишь только меня и в конечном счете любишь меня ради себя, – чтобы удовлетворить собственные потребности».
Если оставить без внимания то забавное обстоятельство, что Александр Исаевич способен упрекать Наталию Алексеевну в том, что она любит его только «ради себя», то нельзя не заметить, что уже намечается новая тенденция в образе мыслей Солженицына: можно унизить и самого близкого человека, если это тебе выгодно.
Важно другое. В этом письме нет и намека на радужные перспективы совместной жизни в Ростове-на-Дону, во имя чего Наталия Алексеевна отказалась от самых элементарных жизненных благ. Картина будущего, как рисует ее Александр Солженицын, мрачна: несправедливости, преследования, лишения и, быть может, нищета… И еще: Солженицын – гений, и, ясное дело, он не отступится от своих планов и целей. А здесь он предстает непризнанным гением, который будет вынужден долго и трудно пробивать себе «путь наверх». И он ищет себе спутника, чтобы на случай дождя укрыться под чужим зонтиком.
Процитированный отрывок из письма – первое сохранившееся свидетельство того, что у Александра Исаевича Солженицына меняется не только образ мыслей, но и тактика. Упоминание о частых «сменах квартир» и вещах, которые «будут появляться и так же легко исчезать», говорит о том, что уже в 1944 году он, видимо, понял, что для него нет обычного пути в литературу и он должен будет изменить и свой образ действий.
Наталия Алексеевна соглашается с такой перспективой. Чего только она не готова для него сделать!
Между тем Александр Исаевич в своих письмах Наталии Алексеевне, все сильнее чувствуя, что они по-разному понимают счастье, продолжал корить ее:
«Будучи у меня на фронте, ты сказала как-то: не представляю нашей будущей жизни, если у нас не будет ребенка. Рожать и воспитывать сумеет всякий. Написать художественную историю послеоктябрьских лет, – повторял он, – могу только я один, да и то – разделив свой труд пополам с Кокой, а может быть, и еще с кем-нибудь. Настолько непосилен этот труд для мозга, тела и жизни одного».
К проблеме детей еще раз вернется сам Солженицын. В литературной форме. Как уже упоминалось, в романе «В круге первом» Солженицын изобразил самого себя в образе Глеба Нержина, а жену – в образе Нади. Сходство героев романа с их прототипами несомненно. Присущие Солженицыну беспомощность, неспособность добиться художественного воплощения реальной действительности облегчают распознание прототипов.
Солженицын пишет:
«Надя и Глеб прожили вместе один-единственный год. Это был год беготни с портфелями. И она, и он учились на пятом курсе, писали курсовые работы и сдавали государственные экзамены… И надо же, кое у кого теперь бегают смешные коротконогие малыши. А у них нет…
И Нержин, который целые годы не задумывался о детях, вдруг ясно понял, что Сталин украл у него и у Нади детей».
Как это типично для Солженицына, который отправился в путь за славой оппозиционного писателя! Именно здесь-то и сказывается вся смехотворность его суждений. Ну как тут не вспомнить доброго солдата Швейка: «На это бы человеку потребовались железные нервы».