Актеры затонувшего театра - читать онлайн

Глава 6

Вера успела сделать прическу и переодеться. За пять минут до ужина Борис Борисович Софьин постучал в ее дверь. Увидев ее на пороге, восхитился.

– Вы, Вера Николаевна, совершили невозможное! Стали еще прекрасней.

Взгляд его остановился на новом кулоне.

– Ах, как переливается этот камень! При электрическом свете он почти синий, васильковый даже – как самые дорогие сапфиры. Кстати, я сейчас потратил время и поползал по Интернету. Не хочу вас расстраивать, но цены на танзанит в последнее время упали, хотя запасы в единственном месторождении этого камня на горе Килиманджаро практически истощены. Сейчас карат танзанита в мелких изделиях стоит сто долларов, хотя такой, как ваш, – исключительный по цвету и размерам может стоить значительно дороже. Но такие продаются только на аукционах, а там какой-нибудь любитель может дать за него и сто тысяч. Но сами понимаете, как можно верить Интернету.

– Я не собираюсь продавать кулон, – ответила Вера.

Несколько минут назад Егорыч прислал ей сообщение, из текста которого следовало, что Софьин является совладельцем нескольких крупных предприятий, в которых контрольный пакет акций принадлежит его бывшему начальнику Дмитрию Захаровичу Иноземцеву. Собственные фирмы у Бориса Борисовича тоже имеются, но они не такие крупные и особого дохода не приносят. Но именно эти мелкие предприятия взяли несколько кредитов, которые, судя по оборотам и прибыли, выплатить вряд ли смогут. Основной доход Софьину приносят спекулятивные операции по перепродаже объектов, заложенных банкам или продаваемых разорившимися фирмами. Но он еще и меценат: несколько лет назад приобрел почти достроенное здание кинотеатра – за гроши, разумеется, изменил планировку, надстроил еще один этаж и открыл там театр. Вернее, театр открылся сам, получив от Бориса Борисовича в аренду прекрасное здание. Софьин хотя и получает арендную плату, но ежегодно подпитывает театр «Тетрис» финансами.

Личное состояние олигарха, по сообщению Егорыча, около пятидесяти миллионов долларов, ему принадлежат квартира в Москве, загородный дом в Подмосковье, дом во Флориде, дом возле Дубровника в Хорватии и квартира в Париже. Был женат. Но после развода не поддерживает отношений ни с бывшей женой, ни с дочерью. Обе живут в Париже на бульваре Распай в той самой принадлежащей Софьину квартире.

Они спустились в ресторанный зал с эстрадой, выстроенной для варьете «Тропикана». Звучала негромкая латиноамериканская музыка, и единственная пара танцевала что-то наподобие румбы. Однако, когда молодые артисты увидели входящих, тут же перестали танцевать.

– Напрасно, – обратился к ним Софьин. – У вас неплохо получается.

Он покрутил головой в поисках места, куда можно приткнуться. Но тут же подошла девушка в переднике официантки, повела их за отдельный стол, который был уже сервирован. В зале было еще несколько человек, наверняка артисты, Вера заметила, что выглядят они растерянными и встревоженными. Все, включая ту самую пару, которая тем не менее танцевала под веселую кубинскую музыку.

К Софьину подскочил Скаудер, он извинился за то, что все так невпопад получается.

– А что случилось? – спросил Борис Борисович.

– Ничего особенного, просто накладочка небольшая.

– А почему у всех такие постные рожи?

Скаудер подошел почти вплотную, как будто пытался собой закрыть все пространство зала.

– Уверяю вас, обычный творческий процесс, – нарочито бодро проговорил он.

Борис Борисович отстранил его и махнул рукой, подзывая молодого артиста.

– Холмский! Стасик, ты здесь самый информированный. Подойди-ка быстро и честно расскажи, что случилось.

Молодой человек подскочил, красиво уложенные и закрепленные лаком волосы подпрыгивали на его плечах и на спине.

– Ну! – потребовал олигарх.

– Я прямо не знаю… – начал Холмский и обернулся на Скаудера.

– А криво ты знаешь? – нахмурился Софьин. – Все равно все прояснится, только ты в моем представлении останешься вруном.

– Если честно, то обычное дело. Волков с Козленковым опять поссорились, чуть не подрались. Потом Федор Андреевич ушел. А Алексей Дмитриевич схватил нож и ринулся за ним, обещая догнать и убить.

– Какой еще нож? – не понял Софьин.

– Охотничий, – объяснил Холмский. – Он этот нож в Осло купил. Прямо при мне. Я еще спросил, зачем вы ножик-то покупаете, ведь он такой страшный. А он ответил, что в хозяйстве и пулемет пригодится. Вот.

– Они оба пьяные?

– Даже очень. Давно такого не бывало. Чуть не падали оба. А когда их стыдить начали, они – в крик. Сначала на нас орали, а потом друг на друга, слово за слово, принялись выяснять, кто из них гениальнее. Потом Волкова мы выставили, а Козленков сам ушел. Но с ножом. Гилберт Янович переживает за представление.

– А без них вы никак? – хмуро спросил Борис Борисович. – То есть без них у вас ничего не получится?

– Ну как же? Все у нас получится! – тряхнул головой Холмский. – Даже еще лучше.

– Мы начнем сейчас без них, – вмешался Гибель Эскадры. – Потом примем административное решение, что с ними делать, раз они весь творческий коллектив подставили. А пока Танечка вам сейчас еду и закуски принесет. И шампанское, что вы велели.

Тут же появилась Таня Хорошавина с подносом.

Вера оглядела зал: помимо уже знакомых ей Холмского, Скаудера и Тани, теперь подающей закуски, здесь присутствовали еще одна молодая актриса – та самая, что танцевала румбу, ее партнер по танцу, парочка молодых изящных парней и один крепкий парень, мало похожий на артиста. Кроме того, за одним из столиков сидел немолодой мужчина с печальным лицом. Вероятно, это был Борис Адамович Ручьев – приятель Волкова и Козленкова, бывший режиссер театра «Ручеек». Очевидно, ссора друзей сильно огорчила его.

Холмский поднес ведерко со льдом, из которого торчали два горлышка шампанского.

– А почему так мало? – удивился Софьин. – Разве артисты не заслужили по бокальчику.

– Так мы вовсе не пьем, ни капельки, – объяснил молодой человек и обернулся в сторону Гилберта Яновича. – Не знаю только, что это на Федора Андреевича с Козленковым нашло!

– Но мы с ними разберемся, – заверил спонсора Гибель Эскадры.

И тут же решил самолично откупорить одну из бутылок, взял ее в руки.

В этот самый момент в зал с воплем ворвался Козленков. Пиджака на нем не было, распахнутая белая рубашка в каких-то пятнах сбоку вылезла из-под ремня.

Он рухнул на колени и закричал:

– Хватайте меня! Вяжите! Казните за преступление! Я убил его!

И швырнул на пол большой охотничий нож. Нож покатился и остановился около стола, едва не ударившись в ноги Скаудера. В огромном зале повисло молчание.

– Кого ты убил? – тихо спросил Гилберт Янович.

– Друга своего лучшего! Федьку Волкова я зарезал!

– Ах! – вскрикнула Танечка Хорошавина и выронила на пол пустой поднос.

Холмский на всякий случай отскочил подальше.

А Козленков снова закричал:

– Вяжите меня! Хватайте! Нет мне прощения! – Он согнулся пополам и ударил лбом об пол. – Нет прощения мне! Ни перед людьми, ни перед богом! Я же дружбу свою собственной рукой… Ножом прямо в сердце!

Первым пришел в себя Борис Адамович Ручьев, он бросился к распластавшемуся на полу Козленкову.

– Леша, что ты говоришь такое?! За что ты его?

– А чего он меня бездарем называет! – всхлипнул Козленков. – А еще Иванушкой-дурачком на пенсии обозвал. Ты бы стал такое терпеть?

Козленков, опираясь на руку Бориса Адамовича, выпрямился и повторил:

– Ты бы вынес такое? А ведь он и про тебя сочинял! Забыл, как он тебя унизил? Такое тоже не прощается! – И он начал декламировать:

Прочитав эпиграмму с выражением, Козленков, казалось, успокоился. Он выдохнул и произнес негромко:

– Ну ладно, жизнь моя кончилась. Но ведь я за всех за вас, ребята, отомстил! За вас, невинные вы мои братья и сестры! Я даже за уважаемого Гилберта Яновича отомстил! Этот гад, мой лучший друг, покойный ныне, ведь и на него пасквиль состряпал. Ведь помните, как вы все хохотали в своих гримерках!

– Он с ума сошел! – прошептал Гилберт Янович. – Может, пока не вышли в море, вызвать полицию местную или местную психушку?

– Тихо! – закричал Козленков. – Неплохо я ведь сказал про покойного друга?

Он расхохотался:

– А! Все слышали, как я умею? Не то что ваш обожаемый Волков! Вот кто здесь настоящий поэт! Это вам не торпеды пускать в Гибеля Эскадры! Это посильнее «Фауста» Гёте будет!

Вера молчала, сидела пораженная. Поначалу она решила, что это розыгрыш, но, посмотрев на лица актеров, поняла: все это всерьез. Все словно боялись шевельнуться. Борис Борисович и вовсе был бледен, как полотно, и пребывал в глубоком шоке. Вера поднялась и подошла к Борису Адамовичу Ручьеву, который, опустившись на колени, прижимал к себе голову притихшего на мгновенье Козленкова, словно изображая сцену с картины Репина, на которой Иван Грозный убил своего сына. Подошла, наклонилась, посмотрела в лицо актера, сознавшегося в убийстве друга. Он застенчиво улыбнулся.

– Какой сегодня день недели? – спросила Вера.

– Восемнадцатое, – уверенно проговорил Козленков.

– А как вас зовут?

– Заслуженный артист России Иван-царевич.

– Где вы убили Волкова?

– Я его зарезал, – уточнил Козленков. – Зарезал, потом вытащил через задний проход и сбросил в воду.

– Он сошел с ума, – прошептал Скаудер. – Вы слышали, что он сказал?

– В заднем проходе, – радостно улыбнулся убийца.

– Он имеет в виду коридор, ведущий к выходу, на корме, – объяснила Вера.

Все стояли молча и никто не шелохнулся.

– Пойдемте со мной кто-нибудь, – попросила Вера. – Проверим показания.

И опять никто не тронулся с места.

– Надо капитана вызвать, – предложил крепкий молодой актер, имени которого Вера еще не знала.

– Я сам пойду, – поднялся из-за стола Софьин.

И тут же вызвались пойти и Гилберт Янович, и тот самый молодой актер, и Татьяна Хорошавина.

– Вы-то останьтесь, – сказала ей Вера. – Помогите Ручьеву и остальным отвести Алексея Дмитриевича в каюту. Я думаю, что он чутко отреагирует на вашу ласку.