– Мать моя женщина! – потрясённо выпалил Енох, – Моня, ты тоже видишь это?
– Меня сейчас стошнит! – сказал Моня умирающим голосом.
– Тебя не может стошнить, ты – призрак.
– Тихо вы! – прикрикнул на них я, внимательно осматривая место. То, что здесь творится какая-то непонятная и дичайшая дичь, было видно даже невооруженным глазом.
Мы находились в самом центре деревеньки под странным названием Хохотуй и изумлённо рассматривали открывшееся зрелище.
Мда. Действительно Хохотуй. Обхохочешься.
На большом лобном месте, или маленькой площади (чёрт его знает, как оно у них тут правильно называется), так вот, в самом центре, прямо на глинистой поверхности, был процарапан большой круг, в получившуюся борозду залили почти уже впитавшуюся субстанцию, судя по цвету и консистенции – кровь. От чего круг казался ржавым. В круге находились (точнее лежали) люди. Судя по тому, как по их лицам неспешно ползали жирные зеленые мухи – люди эти были мертвы.
Но потрясало даже не это. Все тела кто-то аккуратно выложил в круг, причём разложил так, чтобы ноги их оказались внутри, чётко соприкасаясь с небольшим треугольником, тоже прочерченным на земле и окроплённым той же кровью, зато все головы равноудалённо торчали наружу. Всего я насчитал шесть тел. Пять мужчин и одна женщина.
Меня передёрнуло.
Зрелище было отвратительным.
Кто-то вырезал всем бедолагам языки, это было видно в раскрытых в предсмертном крике окровавленных ртах. На лбу каждого из мертвецов был выцарапан такой же круг с треугольником. Глаза у всех закрывали одинаковые повязки.
Енох подлетел к ближайшему мертвецу и немного сдвинул повязку. Зрелище, что открылось, довело и так полностью деморализованного Моню практически до инфаркта (если инфаркты, конечно же, бывают у призраков). Да и сам я еле-еле сдержался.
Глаза у мертвеца оказались выколоты, натоместь в пустых, заполненных подсыхающей кровью глазницах, лежали плоские цветные камешки, овальной формы. Они были похожи на пёструю гальку, которую я когда-то в детстве, ещё в прошлой жизни, собирал на берегу Черного моря в Крыму. Кишки у всех шестерых были выпущены наружу и теперь подсыхали сизыми, воняющими дерьмом и кровью, осклизлыми комками. Над ними тоже роились мухи.
Но более всего нелепой казалась находящаяся в центре всего этого натюрморта тусклая бронзовая чаша с запекшейся уже явно тоже человеческой кровью, в которой плавала дохлая рыба.
– Щука, – авторитетно констатировал Енох, рассматривая рыбу с видом профессионального ихтиолога.
– Бугэээ, – страдальчески ответил Моня.
– Как вы думаете, что здесь произошло? – спросил я, продолжая обозревая жуткую композицию на расстоянии.
– Ясно что – ритуальное убийство, – авторитетно сказал Енох.
– Жертвоприношение… человеческое… – умирающим голосом влез Моня.
– Это одно и то же! – возмутился Енох.
– Нет! – возразил Моня.
– Да что ты понимаешь в этом, неуч! – рассвирепел Енох, – вот в семнадцатой главе Откровения Иоанна сказано…
– Да тихо вы! – жёстко пресёк я болтовню. – Вы только гляньте, как они одеты!
А одеты они действительно были совершенно нетипично для простых жителей Хохотуя – все мертвецы были в форменных кителях селадонового цвета, в военного образца галифе и начищенных хромовых сапогах. Даже женщина.
– Ответственные товарищи, – язвительно констатировал Енох.
– Угу, и боюсь, что это именно те товарищи, за которыми меня сюда отправил Гудков, – совсем расстроился я. – И что теперь делать?
– Нужно собрать улики и допросить местных жителей, – посоветовал Моня.
– Как я их соберу? – запечалился я, – и что за улики? Ты предлагаешь мне идти искать их вырезанные языки? Или собрать кишки в кулёчек?
– Бугэээ, – страдальчески прокомментировал мои слова Моня.
– Кишки не надо, – сказал Енох, – а вот камешки я бы собрал. Да и чаша заслуживает внимания.
– А рыбу куда я дену?
– Выпусти её на волю, – хохотнул Енох. – Но лучше оставь на ужин!
– Бугэээ, – мучительно высказал своё отношение к происходящему Моня.
– Да ты заманал уже! – вызверился на Моню Енох (причем он употребил моё выражение, и я ещё раз мысленно обругал себя и пообещал следить за собственными словами).
– Да. Ты, наверное, прав, – сказал я, – камешки соберу и чашу возьму. Жаль, что фотоаппарата нету. Гудков не поверит.
– Стой! – окрикнул меня Енох, когда я уже направился в круг. – Генка! Ты что, с ума сошел? Ты же не знаешь, что там, в круге! Куда попёрся?!
– Ага, – растерянно сказал я. Действительно, что-то я в свете последних событий совсем храбрым стал. Бессмертным себя вообразил. Так сказать, потерял осмотрительность.
– И как тогда мне эти камушки собрать? – задумчиво спросил я. – Если в круг нельзя?
– Обойди хутор и расспроси сперва местных жителей, – влез с ценными советами Моня. Даже сквозь его призрачный лик было видно, насколько он бледно-зеленоватый от всего этого. – И возьми у кого-то вилы. Вилами подцепишь чашу.
– А камешки? Как я соберу их?
– Моня в этот раз прав, как ни удивительно, – рассудительно сказал Енох, практически без обычной издёвки. – Круг распадётся, и тогда соберёшь. Я думаю, что тут всё завязано на эту чашу.
– Ага, – кивнул я.
– Только не дотрагивайся до неё, – велел Енох строгим голосом.
– Возьми у кого-то из селян рукавицы! – напутствовал меня Моня.
Я пошел по кривоватой улице. Ближайший дом с покрытой дранкой крышей, оказался пуст. Второй – тоже. И третий… и четвёртый. Я обошел всю деревню и ни одного жителя не обнаружил.
– Никого, – расстроенно констатировал я, когда уже осматривал последнюю избу.
– Но они ещё утром всё тут были, – Енох подлетел к печи и указал на остывающий горшок с кашей.
– Может пообедать? – задумался я. – Всё равно еда пропадает… Хотя не удобно, вдруг хозяева вернутся. Я же не вор.
– В ближайшее время не вернутся, – ответил Енох, который следовал за мной.
Исходя из какого-то негласного соглашения, мои призраки разделились: Енох увязался за мной, а Моня мужественно остался сторожить мертвецов, хоть и видно было как не по себе ему.
– И животных нету, – задумчиво констатировал я, – сколько изб обошли, ни котов, ни собак. Даже птиц нету.
– Куры были, – возразил Енох.
– Куры глупые, – сказал я, – особенно чёрные.
– Чёрные да, – согласился Енох и, после секундного размышления добавил, – вот была у меня знакомая чёрная курица по имени Харитон…
– Погоди, Енох, – велел я, – давай ещё раз посмотрим. Только нужно искать и живых, и неживых. Мы прошли «по верхам», особо никуда не заглядывая. А ведь может же быть, что кто-то в подпол спрятался, или на чердаке?
– А мне кажется, люди отсюда насовсем ушли.
– Но ты обрати внимание, ничего не разбросано, не перевёрнуто, – возразил я, – если бы они второпях убегали, в каждой избе всё бы вверх дном было. Дав и подушки все эти, перины – они бы с собой забрали!
– Ну это да… – задумался Енох.
– Коров, лошадей, коз ведь тоже нету!
– Может, они их с собой увели? – предположил Енох. – А для подушек места не хватило.
– Куда увели?
– В лес… или в соседнюю деревню.
– Ага, и никаких следов! – горячился я, – вот иди за мной, что-то покажу!
Я выскочил из избы на улицу, пробежал мимо двух домов и свернул в небольшой переулочек-пятихатку. Во дворе крайней избушки, самой бедной, практически землянки, весь двор был земляной, так что там даже трава не росла.
– Иди сюда! – поманил я Еноха и подошел к покосившемуся сараю. Очевидно, в нём хозяева держали коз, так как корова обычных размеров туда не поместится.
– Иду, – буркнул Енох. Ему это всё явно не нравилось.
– А теперь смотри! – я раскрыл дверь абсолютно пустого сарая. В углу лежала почти не тронутая охапка сена.
– И что? – не понял Енох.
– То, что здесь была коза. Или овца. Ну, в общем, кто-то небольшой был.
– Скажи ещё – пони или единорог, – ехидно хмыкнул Енох.
– Ну, во всяком случае, кто-то жвачный, кто ест сено. Обычно в деревнях это коровы, лошади, овцы или козы, – сказал я и рассердился, – да и не важно это! Пусть хоть кентавр! Важно, что в сарае кто-то был. Условно давай примем рабочую версию, что это коза.
– Ну, хорошо, давай, – кивнул Енох и заметил, – и что из этого?
– А ты смотри дальше! – сказал я и вернулся во двор. – Сюда глянь.
– Что смотреть? – не понял Енох.
– Да ты на землю смотри! – меня уже начинала бесить его непонятливость, – на землю глянь, что ты видишь?
– Ну… грязь, камешек, – начал перечислять Енох, – твои следы, ещё камешек…
– Да! Именно так! – вскричал я, – ты видишь только мои следы! Мои свежие следы. А где тогда следы хозяев? А где следы этой козы из хлева?
– А, может её в хлеве не было… – начал Енох.
– А сено тогда зачем бросили? Сено-то свежее!
– Ну это да… – задумчивым голосом протянул Енох.
– Теперь иди сюда, – поманил я его за собой. – Давай зайдём в первую попавшуюся избу.
Я вышел из земляного двора и повернул к соседнему двору, где новый бревенчатый дом смотрел на нас широко раскрытыми резными ставнями сразу трёх окон. И ворота там были новые, только недавно окрашенные, да ещё и щедро разрисованные кривоватыми незабудками.
– А почему именно к этому дому? – спросил Енох, мерцая от любопытства, – чем тот дом плох?
– В том доме, по всей видимости, одинокая старушка жила. Или старичок, – сказал я. – Выборка будет недостоверна. А я тебе хочу доказательства так привести, чтобы ты и возразить ничего не мог.
– Ну ладно, давай свои доказательства, – вздохнул Енох.
– В этом доме много народа жило, он большой, новый, – пояснил я, – ну или молодая семья.
– Да понял я, понял!
– Смотри сюда! – я подошел к большому хлеву, предназначенному как минимум для трёх-четырёх коров и раскрыл дверь – картина повторилась: сено есть, даже вода в ночвы налита, а вот самого скота нету. Пусто. Словно испарились.
– Пошли в дом! – велел я и первым взбежал по ступенькам крыльца.
Толкнул дверь, вошел в пахнущие зверобоем и сушенными яблоками холодные сени, затем зашел в следующие, что были поменьше. Открыв оббитую новой мешковиной дверь, вошел в дом. Там тоже было абсолютно тихо и безлюдно.
– Эй! Хозяева! – на всякий случай крикнул я.
В ответ ожидаемо – тишина.
В этом доме было несколько комнат. Мы с Енохом прошли первую, с большой выбеленной извёсткой печью, от которой доносились умопомрачительные, с дымком, запахи настоявшегося борща с мясом и фасолью. Так одуряюще пахнет лишь еда, приготовленная в русской печи.
Я невольно аж слюнки сглотнул. Гудков прямо с утра отправил меня в Хохотуй и я не успел позавтракать. А уже время давно перевалило за обед.
В животе жалобно заурчало.
В общем, ситуация была такая – после всего того, что приключилось с нами той коммуне, которая в результате оказалась тайным женским монастырём, наша Агитбригада «Литмонтаж» отправилась дальше строить коммунизм и бороться с мракобесием в крестьянских массах, согласно графику, согласованному от Культпросвета города N. Я всё свои дела сделал, с отшельником встретился, всё более-менее выяснил, и даже приобрёл настоящее оружие против потусторонних сил. Поэтому я уже сильно настроился возвращаться обратно в город. У меня там была непереведённая книга Лазаря с тайнами и секретами, куча незаконченных дел и главное – перспектива поездки в столицу, в магазин «МамбуринЪ и сыновья», чтобы начти ключ к миллионам Генкиного отца. Но график Агитбригады культстроителей коммунизма был суров и негибок.
Этот чёртов график, который ну никак нельзя было нарушать, так вот он гласил, что у нас еще несколько населённых пунктов, которые нужно посетить с выступлениями и пропагандой. Причём в обязательном порядке. И вот два дня тому назад мы прибыли в городок с поэтическим названием Хлябов. Глава этого поселения собирался забабахать большой праздник в пику христианской пасхе. С демонстрацией, маршами, речёвками, транспарантами и театральной пропагандой, куда и пригласили присоединиться нашу Агитбригаду. Гудков никак не мог пропустить такое мероприятие, так что пришлось задержаться.
Дело усугублялось приездом неких полуответственных товарищей, которые должны были выступить с пламенными речами на демонстрации в поддержку праздника. А так как все бегали, суетились, готовились и разучивали слова, то встретить товарищей Гудков отправил меня. Нет, вы не подумайте, что никого более ответственного не нашлось, но я же говорю – в городе царили суета, кавардак, все «красили траву», так что да, пришлось «сбегать» мне. Благо тут всего три километра.
И вот результат – шесть трупов и полностью опустевшее село… А я брожу тут и не знаю, что делать.
– И что ты собираешь мне тут показывать? – начал было Енох, но закончить ему не дали. Во дворе послышался какой-то звук.
– Хозяева вернулись? – удивился и я выскочил из дома.
Енох устремился за мной.
Я огляделся: во дворе было всё по-прежнему.
– Глянь туда, – сказал Енох и кивнул на забор.
Я обернулся. Верхом на заборе сидела маленькая девочка с трогательными косичками и увлечённо баюкала замурзанную тряпичную куклу.
– Генка, это же ребёнок! – удивился Енох. – Что он тут один делает?! Одна, то есть…
– Тихо ты! Напугаешь, – шикнул на него я, мучительно размышляя, как заговорить с нею, чтобы не испугать.
– Придётся с собой забирать, – вздохнул Енох, – вот Гудков «обрадуется», когда ты вместо этих ответственных товарищей приведёшь её.
– Да не собираюсь я её никуда тащить! – огрызнулся я шёпотом, наблюдая за девочкой.
– Сам посуди, ну разве можно ее здесь бросить? – вопрос был важным и не давал покоя. – Такую маленькую. В этой странной деревне. Одну.
Я вздохнул и покачал головой. Обзаводиться ребёнком мне не улыбалось.
– Маленькие дети должны быть рядом со взрослыми, – продолжал убеждать меня Енох. – Иначе они становятся непредсказуемыми. Шумят. Бегают. Нет ничего хуже, когда шумят и бегают. Мда… вот как-то меня временно приютили в одном монастыре, и у нас там был один маленький ребенок. Правда не девочка, а мальчик. Но тоже шумел и бегал. Настоятель от такого беспокойства совсем не мог спать и постоянно пил вино. Уфффф… хорошее вино было у настоятеля…
Енох сглотнул, но тут вспомнил о маленькой девочке, которая продолжала сидеть на заборе и баюкать куклу.
– Да, хорошее вино…
От забора послышалось сдавленное хихиканье.
– Генка! Она меня слышит! – удивился Енох и крикнул ей, – эй, девочка! Ты меня видишь?
Девочка, не поднимая низко опущенной головы от куклы, кивнула.
– Ты правда видишь меня и слышишь? – не унимался донельзя удивлённый Енох.
Девочка кивнула опять.
– Генка, нам нужно её отсюда забирать, – тревожным шепотом сказал Енох. – Она меня видит! Ты представляешь?!
Пока я мучительно думал, как поступить, Енох опять окликнул её, строго сдвигая брови.
– Ты пойдёшь с нами?
Девочка хихикнула и кивнула.
– Она согласилась! – сообщил мне Енох и опять крикнул девочке, – Обещаешь вести себя хорошо?
Девочка, чуть помедлив, кивнула, от чего обе косички весело подпрыгнули.
Солнце припекало, старательно освещая забор, двор и избу. От этого света и весь хутор Хохотуй, и маленькая хрупкая девочка казались золотисто-прозрачными, почти розовыми. Густо и безмятежно пахло весной. Большие шмели с сердитым жужжанием носились над дворами.
– Тебя как зовут? – не унимался Енох. – Где твои родители?
Девочка не ответила, продолжая играть с куклой.
– Ну что ж, – вздохнул Енох и задумчиво замерцал. – Без имени никак нельзя. Нужно дать тебе имя. Хотя бы временное.
Он засмотрелся на покрытую дранкой крышу дома, беззвучно шевеля губами. С сердитым жужжанием у самого лица пролетел шершень. И хоть он пролетел сквозь Еноха, но тот всё равно нетерпеливо от него отмахнулся и сообщил результат:
– Будешь Маруся?
Девочка повернула голову и кивнула. Бледно-восковое лицо ее искажал косой рваный шрам, тонкие губы разошлись в оскале, обнажив два ряда длинных и острых зубов. Нижней части подбородка у нее и вовсе не было, и позвоночная кость алебастрово белела сквозь зияющую дыру.
– Эммм… в-вот и с-славненько, – охнул Енох.