На следующий день весь первый урок я соображал. Совсем не то, что требовалось Бонифацию, нашему учителю литературы. (Поясняю: Бонифаций он потому, что весь курчавый, как известный лев из мультика, всегда в свитере до колен, который ему связала любимая мама, и потому, что любит на свете, кроме мамы, только нас и всемирную литературу.)
Лешкина идея со жвачкой мне понравилась. Но я сильно сомневался, что комок жвачки прилипнет к листочку – веса не хватит. К тому же этот листочек надежно придавлен чугунной тяжестью. Нужно другое решение. Я думал…
Бонифаций моей задумчивости не замечал. Он даже, наверное, был доволен моим сосредоточенным видом.
Когда я устал соображать, то стал прислушиваться к его словам. Бонифаций рассказывал об американской литературе позапрошлого века. Марк Твен, Эдгар По, О’Генри…
Что-то меня тут зацепило. Ведь я их всех читал когда-то. И в голове завертелось все вперемешку… Америка. Ковбои. Авантюристы. Жулики. Жвачка.
И почему-то на жвачке я застрял. Стало вспоминаться. Жевательную резинку придумали американцы. Чтобы занять челюсти и мозги. До этого, в старое время, они жевали специальный табак и плевались им в своих салунах. А потом заменили его жвачкой. И нашли ей еще одно применение. У бедных людей даже выработалась новая профессия, не помню, как она называлась.
Эта профессия – сбор монет в водостоках. Уронит какой-нибудь богатый мистер монетку, она покатится и провалится в водосток, прикрытый железной решеткой. И там много таких монеток накапливалось. Но как их доставать? Однако мысль человеческая в добывании денег не стоит на месте. Придумал кто-то один, а пользоваться стали многие.
В то время в Америке даже бедные люди ходили с тросточками – вспомните Чарли Чаплина. Вот такая тонкая тросточка с комочком жвачки на ее конце и стала орудием доставания денег. Тросточку просовывали между прутьями решетки, крепко прижимали комочек жвачки к монетке – она прилипала – и вытаскивали ее из водостока.
Тут Бонифаций что-то заметил в моем радостном взгляде. Он, оказывается, уже перешел к библейским сюжетам и ехидно спросил:
– Вот Дмитрий знает ответ на этот вопрос. Скажи нам, чем Давид поразил Голиафа?
– Тросточкой! – ответил я.
Смех в классе…
На переменке я сказал Алешке:
– Тащи швабру.
– Зачем? Артоша велела?
Я коротко объяснил свою идею. И добавил, что концом швабры мы сможем отодвинуть чернильный прибор и освободить от его тяжести записку.
Алешка, не говоря ни слова, помчался к нашей уборщице, тете Мане.
Я ждал его в кладовке.
Алешка ворвался так, будто вроде ведьмы прилетел на этой швабре. И только что с нее соскочил.
– Порядок? – спросил я.
– Еще какой! – похвалился Алешка. – Меня с этой шваброй Артоша засекла.
Только этого нам не хватало!
– Что ты сияешь?
– А я, Дим, у нее теперь любимый ученик. Вроде Валечки Баулина.
Оказывается, Артоша перехватила Алешку со шваброй, когда он пробивался через толпу отдыхающих после урока:
– Ты куда? Ты зачем?
Алешка сказал правду:
– Бумажку одну подобрать.
– Молодец! А вы все – лентяи. Вам бы все баловаться, а вот Оболенский чистоту наводит.
– Она, Дим, – сказал Алешка, – до сих пор меня хвалит. Никак не остановится.
Но швабра нам не помогла – коротковата оказалась.
Алешка призадумался, решил:
– Пошли в спортзал. Что-нибудь тяжеленькое найдем.
Мы захватили швабру и пошли в спортзал.
– Отлично! – обрадовался наш физкультурник, который заставлял нас бегать сто кругов по сто километров. – Метите от шведской стенки до третьего урока.
– Щаз-з! – сказал Алешка, когда он вышел. И спрятал швабру под мат.
Осмотрелся:
– Во! То, что нужно.
У шведской стенки стояла пудовая гиря. Алешка попытался ее поднять.
– Леска не выдержит, – сказал я. – И в дырку гиря не пролезет.
– А что делать? – Алешка немного растерялся.
Но ненадолго.
– Дим, ты пока учись за нас двоих, а я домой сбегаю. Там что-нибудь найду. Утюг какой-нибудь.
На третий урок он опоздал. Но «что-нибудь» нашел. Папину гантелю.
– Теперь получится, – сказал Алешка.
В общем, каждая переменка у нас весело проходила.
Но задачу мы выполнили. После четвертого урока. Забрались в кладовку, заглянули в кабинет. Директора не было, листочек со схемой заманчиво торчал из-под неподъемной скалы письменного прибора.
– Жуй! – приказал мне Алешка, сунув в руку жвачку. – Как следует жуй. Только не проглоти, у меня больше нет.
Я старательно, как верблюд, заработал челюстями.
Алешка тем временем обвязал гантелину за один конец, под головкой.
– Давай скорей! – поторопил он. – Переменка кончается.
Я налепил жвачку на гантелину, Алешка стал опускать «приманку» вниз.
– Сейчас мы этого монстра немного сдвинем, – сказал Алешка. – И все!
И он стал раскачивать висящую над столом гантелю. Все больше и больше. Чтобы она легонько стукнула по башне и сдвинула прибор.
Алешка сопел от волнения, и все сильнее становился размах двухкилограммовой гантели.
Бац!
Неплохо получилось. Немного больше того, на что мы рассчитывали.
Гантеля ахнула башню по ее верхушке. Прибор опрокинулся и грохнулся на пол. Школа содрогнулась.
– Непрочный оказался, – сказал Алешка. – А на вид – прямо чугунный.
Весь пол в кабинете был усеян разбежавшимися карандашами, скрепками, монетами и осколками письменного прибора. Которым очень гордился Семен Михалыч.
Алешка нацелил гантелю и опустил ее на записку. Чмок! Гантеля пошла вверх. На нижнем ее шаре болталась бумажка.
Мы втянули нашу «удочку» в кладовку и замерли: в кабинет вошел директор.
Увидев разбитый прибор, он остановился в изумлении, похлопал глазами, а потом сказал, нам показалось, с облегчением:
– Взорвался, гад. – Исчезновения записки он, конечно, не заметил.
Выбравшись из кладовки, мы пошли вниз, в вестибюль.
– Куда швабру дел? – преградила нам путь тетя Маня.
К нам тут же подошел и физкультурник:
– Подмели? Молодцы.
А проходящая мимо Артоша ничего не сказала, только трепетно погладила Алешку по голове.
Дома мы положили на стол бумажку со схемой и стали ее рассматривать. Чтобы узнать, чей это почерк.
С почерком мы сразу же пролетели. На схеме было только несколько сокращенных слов – по ним никакой почерк не установить.
А вот сама бумажка и схема на ней оказались очень странными.
Листочек был из школьной тетрадки, в двойную косую линеечку. Таких линеечек у нас давно уже нет. Что-то похожее я видел у нашей бабушки, когда она показывала нам свой юношеский дневник. Больше того, листочек был, как бы сказать… ветхий такой. Сложенный в несколько раз, протертый на сгибах. Рисунок на листке и краткие надписи были сделаны какими-то синими чернилами, что ли? Ни на что не похожими.