На смерть мужа и отца Клара и дети отреагировали по-разному. Клара целыми днями лежала в комнате с задернутыми шторами, с мокрым полотенцем на голове, ничего, кроме конфет, не ела, громко, натужно всхлипывала и то и дело хваталась за грудь: не инфаркт ли? И читала и перечитывала, заливая слезами, письмо, которое Фредерик написал ей за несколько дней до смерти:
«Ты изменила всю мою жизнь. С каждым годом нашей совместной жизни я любил тебя всё больше и больше… Да благословит тебя Бог, моя любимая, скоро мы опять будем вместе».
Фредерик любил мыло фирмы «Пирс»; и Клара вложила кусок этого прозрачного мыла в конверт и на конверте написала трогательные и довольно невнятные строки: «Я не вижу тебя – и всё же вижу, как от тебя, от твоего лица, исходит утешение». Сохранила также записную книжку мужа, где он помечал расходы, и между страниц вложила прядь его каштановых с проседью волос, а также карточку, на которой покойник незадолго до смерти начертал:
«Есть на свете четыре вещи, которые не возвращаются ни к мужчине, ни к женщине. Это сказанное слово, выпущенная стрела, прожитая жизнь и упущенная возможность».
Монти, успевший за это время завалить экзамены в Харроу, поработать – и тоже без особого успеха – в судостроительной фирме и уплыть в Южную Африку воевать с бурами, на телеграмму о смерти отца не отозвался. У Мэдж было слишком много безотлагательных светских обязательств, чтобы погрузиться в траур. Одиннадцатилетняя Агата оказалась куда заботливей старших брата и сестры. Не отходила от матери ни на шаг, читала ей вслух Скотта, Теккерея, своего любимого Диккенса, спать ложилась в соседней комнате, несколько раз за ночь приходила проведать мать. И справила тризну по отцу на свой лад: одевала кукол в траурные одежды и распевала с ними псалмы. И уже тогда от волнения облизывала губы и судорожным движением поправляла волосы.
Спустя два месяца после смерти мужа Клара, по совету домашнего врача и близкого друга доктора Хаксли, уезжает вместе с Мэдж, которую, рыдая, называет «мой поводырь», во Францию. Агата же остается на попечении миссис Ро, служанки и поварихи в одном лице, а также пяти дочерей доктора Хаксли. Вместе с ними она в шляпке с перьями фазана и в длинной, ненавистной юбке («изощренная китайская пытка!») катается по пирсу на роликовых коньках, раз в неделю ходит на уроки пения к некоему мистеру Кроу, который не устает восхищаться ее «чистым и нежным сопрано». А также играет на мандолине и вместе с Мюриэл, самой смешливой из сестер Хаксли, посещает по средам уроки танцев.
А еще, и уже не первый год, ведет дневник, запоем читает стихи Элизабет Барретт Браунинг, пишет стихи и сама. Стихи про примулы, что мечтают стать колокольчиками и горько сетуют, что лишены «столь прелестных голубых одеяний». До Мэдж ей и в этом отношении далеко. Старшая сестра в свои 23 успевает не только флиртовать и танцевать на балах – она тоже сочиняет, и не стишки про незавидную судьбу примул, а рассказы. И не только сочиняет, но и публикует, причем не где-нибудь, а в «Vanity Fair», одном из самых модных и известных столичных журналов, в рубрике с претенциозным и вполне оправданным названием «Поверхностные истории». А спустя лет двадцать (как говорится, «в другой жизни») напишет пьесу «Претендент», в которой выведет известного мошенника, выдававшего себя за барона и претендовавшего на большое наследство и фамильный особняк, сэра Чарльза Доути Тичборна, которого судили в 1873 году. Известному лондонскому режиссеру Бейзилу Дину пьеса понравится, и осенью 1924 года он поставит ее в Уэст-Энде в театре Святого Мартина.