И что такое Папуша подлила в отвар? Могу лишь предположить, что старому цыгану и Генрику досталось сонное зелье, а мне напротив, бодрящее. И не просто бодрящее, а очень-очень бодрящее… И как эта маленькая ведьма умудрилась сделать все незаметно? Впрочем, она могла ничего не скрывать, кто догадается, что кроме ароматных трав в отвар добавлены и другие травки?
Лестно, конечно, что на старости лет ко мне неравнодушны молодые женщины, но все хорошо в меру.
Заснул лишь под утро, сознавая, что и спать-то осталось всего ничего, но как только закрыл глаза, услышал душераздирающие звуки: не то кого-то резали, не то из живого человека кишки на руку наматывали. Сквозь сон не сразу сообразил, что где-то сверху гнусно блеет коза. Судя по цоканью копытец, скотина залезла на крышу. Нет, не копытца у нее, а копытища, как у слона. Что, у слонов нет копыт? Значит по крыше бродит верблюд.
Папуша заворочалась и, не открывая глаз, пообещала козе что-то недоброе и нехорошее. Всех цыганских угроз и пожеланий я не понял, но слово «кар» опознал, равно как и то, что в отношении мелкой рогатой скотинки его используют не по назначению, не туда, куда это делают козлы. Решив, что продолжу спать, а наверху пусть коза блеет, а то и дракон орет, был вытащен из дремы нежданным вопросом и толчком под бок:
– Артакс, а ты доить умеешь?
– Кого? – спросонок не понял я.
– Козу, кого же еще? Не меня ж… – сонно вымолвила Папуша, приподнимаясь с постели. Широко зевнув, цыганка сказала: – Не коза это, а миньжа с рогами. Сходи, подои, а я еще немножко посплю.
Как ни странно, но слово «миньжа» я понял, хотя раньше его не слышал. Надо будет запомнить. Подкатишь к какой-нибудь барышне, шепнешь на ушко. М-да… Какие мне барышни, если я уже почти женатый человек.
– Не мужское это дело коз с девками доить, – буркнул я, пытаясь удержать одеяло, потянувшееся следом за неохотно поднимающейся с постели цыганкой.
– Ага, за что не возьмешься, так все немужское дело, – фыркнула цыганка, собирая раскиданную по комнатке одежду. – Из-за тебя всю ночь не спала, жеребец…
Я же еще и виноват? Ну и ну. Зевнув так, что едва не вывихнул челюсть, спросил:
– Козу-то где сперли? Отцу твоему лошадей мало, за коз принялся?
– Чего это – сперли? Если цыгане, так только крадут, да? Сама она пришла, еще по осени, и с козленком, – недовольно сказала Папуша, принимаясь одевать на себя многочисленные юбки. – И как их не съели-то по дороге? Лучше бы ее волки загрызли, вместе с выродком, хоть кому-то радость. Корми ее теперь, дои. И капризничает – что не по ней, сразу орет – бе-бе-бе, или ме-ме-ме. И чистюля, словно не коза, а графиня. Попробуй-ка в пойле руку обмочи – жрать не станет, жопу выставит, и копытом бьет. А козленок козлом стал, чуть что – бодаться лезет. Этак всех посетителей отгонит. И воняет, словно рыцарь в походе.
– На мясо пустите, и козла, и козлуху, – хмуро посоветовал я, пропуская мимо ушей гнусные намеки. Уж кто-кто, а я, как рыцарь, не пахну и в походах стараюсь мыться почаще. А цыгане тоже не ландышами пахнут.
– На мясо?! – всплеснула руками Папуша. – Тебя самого надо на мясо пустить! Что с тебя взять? Гаджо, он и есть гаджо. Мне теперь есть с кем добрым словом перекинуться, а ты – на мясо пусти. Да мне Биля словно сестра родная, или подруга! Я ей говорю, а она все понимает и отвечает, только по-своему. Дадо иной день слова не молвит, сидит, молчит и в стенку глядит. Я его как-то раз сама хотела отправить коня скрасть, да куда ему, старый стал. А козел, – засмеялась цыганка, – как-то дадо так боднул под зад, что тот улетел. Но сам виноват – он при Биле меня ругать стал, а козел защищал. Дадо за палку схватился, отходил козла, а тому неймется, все равно бодаться бросается. Дадо его тоже хотел на мясо пустить, да я не дала. Потом помирились, оба довольны. Точно – старый да малый.
Вот и пойми этих женщин. И блеет коза – плохо, спать мешает, и капризная, а лучше ее все равно нет. То она нехорошее слово с рогами, то сестра родная. Зато козел правильный – цыгана бодает. Зарке полезно, чтобы ему раз-другой под зад дали.
Папуша ушла доить козу. Я попытался заснуть, задремал даже, а сквозь дрему в башку пришла шальная мысль – а не взять ли цыганку домой? Вон, барон Кренек, хоть и насквозь благородный, а открыто держит любовницу, не считая служанок, а супруга, как и положено верной жене, всегда держит в спальне кувшин с теплой водой, чтобы омыть усталому мужу руки и чресла. И все баронессу хвалят за ее мудрость и понимание. Уже знаю, что в Силингии мать перед свадьбой дает напутствие дочери – мол, ты выходишь замуж, приобретаешь господина. Тебе очень повезет, если он будет хорошо к тебе относится, но может так получится, что твой муж будет скрягой, либо мотом.
А про измены мужа никто ничего не говорил…
Но только представил встречу Кэйтрин и Папуши, а потом действия баронессы Выксберг, не только дурные мысли ушли, но и сон слетел сразу. Войну я еще переживу, но недовольство Кэйтрин – это вряд ли. Нет уж, нет уж, я для себя давным-давно решил, что законной супруге изменять не стану. Но мы с Кэйт не женаты, значит, до свадьбы еще немножечко можно. Да, а кто в этом виноват? Разумеется, наш патер, со своей дурацкой епитимьей.
Встав на ноги и одевшись, с неудовольствием обнаружил, что Зарко и мой слуга еще спят. Ну ничего себе! Я здесь бодрствую, а они дрыхнут? Подъем, золотая рота! И где, спрашивается, мой завтрак?
Все, кроме меня, за ночь отдохнули и выспались. Эх, стар я уже для бессонных ночей, стар… Хотя, если честно, понравилось, и доспехи теперь садятся на поддоспешник плотно, но не жмут. Но от второй такой ночи воздержусь, иначе придется поддевать под панцирь два поддоспешника, а это в бою неудобно. Надо перекусить и ехать.
Когда трогались, сверху донеслось блеяние. Невольно обернувшись, увидел, – коза стоит на задних ногах, вытянув морду в сторону солнца, вылезавшего из-за Черного леса. Верно, желает первая поздороваться со светилом. Я показал нахальной скотине кулак, прошипев под нос заученное словечко, а она ответила ехидным блеянием. Не знаю, кем рогатая животина меня обозвала, но Гневко, лучше меня понимавший ее речь, тоже гнусно заржал. Так что, последнее слово осталось за скотиной.
Нет, по ночам надо спать. Не мудрствуя лукаво, я перебрался в телегу, укрылся сеном, а Гневко пошел следом, недовольно фыркнув – мол, я это сено есть стану, а ты в него ноги суешь.
Перед тем как заснуть, подумал, что если за Шварцвальдом появятся постоялые дворы, какие-нибудь деревни, то лучше бы обменять, даже с доплатой, пейзанскую кобылу на коня, способного ходить под седлом, а иначе, со скоростью телеги добираться до Силинга будем недели две.
Снилась какая-то дрянь – Папуша, пеленавшая цыганенка, как две капли воды похожего на Зарко-цыгана, только маленького и приговаривавшая – вот, папка вернется, ты у него гнедого украдешь; Марта, обучавшая маленькую дочь метать ножи в человека, прикованного к позорному столбу. Не удивлюсь, если в колодки закован именно я. Не дожидаясь, пока приснится сын герцоги, натравливающий на меня собак, я проснулся.
Если кто спросит, что я чувствую, понимая, что где-то растут мои дети, то честно отвечу – ровным счетом ни-че-го. Нет во мне ни чувства вины и отцовские чувства тоже глубоко спят. Какие чувства могут быть к детям, которых я никогда в глаза не видел?
Еще в голову пришла мысль – а зачем я понадобился герцогу? Но эти мысли, как показывает опыт, бессмысленны. Как ты голову не ломай, не фантазируй, а реальность будет совсем иной, нежели ты ее себе представляешь.
Выгнав из тела холод, сковывающий все члены, осмотрелся. Похоже, мы же уже к Шварцвальду подъезжаем. Только проснулся, а уже скоро снова придется становиться на ночлег.
Дорога вывела на знакомую поляну. Снега почти нет, земля промерзшая, черная, с буро-зеленой травой, пожухлой от холода, место легко узнать. Вон, там развернулось сражение с рыцарями Силлинга, а вот и наше кострище. Здесь останавливались гномы (кофе, кстати, у них замечательный, надо еще купить), а кострище после себя не оставили, молодцы, все присыпали, угольки собрали. И по-прежнему, словно часовые, вокруг поляны стоят деревянные кресты – изрядно покосившиеся, поросшие мхом, но хранившие от всякой напасти. Если поискать, отыщу братскую могилу жандармов, которых мы с цыганом убили, я для нее собственноручно крест делал. А под теми березками, из которых соорудил крест, отыскал медный панцирь рыцаря Йоргена…
Но на могилу я не пошел. Что мне там делать? В храм я уже сходил, за души усопших помолился, патеру исповедался. Покойников не боюсь, а терять время – нелепая трата времени.
Пока Генрик распрягал кобылу, возился с телегой, сеном, я успел расседлать Гневко, нарубить сушняка и разжечь костер. Сходил к ручейку и набрал воды. Утверждая котелок на огонь, услышал:
– Господин граф, а чё это вы всё сами-то?
– Делом лучше занимайся, а глупые вопросы задавать потом станешь, – хмыкнул я, вспоминая, где и в каком мешке у нас припасы?
– Так я уже все сделал, – деловито отрапортовал слуга. – Лошадок напоил и накормил. Может, лучше я сам кашу сварю? Вы все-таки граф, вам нельзя.
Сам так сам, я разве против? Тем более, что готовить терпеть не могу. Вот, разве что яичницу сделать могу, и неплохую. Уступив парню право кашеварить, спросил:
– Генрик, а откуда ты знаешь, что можно делать графу, а что нет?
– А Томас сказал, что лучше вас к котелку не допускать, – бесхитростно отозвался парень, промывая крупу. – Дескать, если господин граф возьмется кашу варить, то она у него обязательно подгорит, да еще и посолить он ее забудет… Ой, – спохватился Генрик, – простите, господин граф.
Вспомнив, как варил кашу – забыл промыть пшенку, а потом еще и половину спалил, я захохотал. Еще бы, если я варил пшенную кашу первый раз в жизни? Вот ведь, старина Томас, все он запомнил, хотя и валялся раненым. Отсмеявшись, поинтересовался:
– Что еще про меня Томас сказал?
– Сказал, чтобы я шнапс и пиво при вас не пил, и сырую воду из ручья не хлебал, дескать, вы это не любите, – сообщил слуга, засыпая в кипящую воду крупу.
Хм, вон как надо кашу варить. А я ее холодной водой заливал, а потом на костер ставил. Наверное, оттого моя каша и горчила? А про сырую воду с парнем разговоры вести не стану, не поймет, что из-за воды можно не просто заболеть, а умереть. Пусть думает, что мне не нравится. Шнапс и пиво при мне пить нельзя, а без меня можно? Ну, старина Томас, научишь ты молодежь, а мне еще с ней до столицы ехать.
– А еще старый сказал, что рука у вас очень тяжелая, – вздохнул Генрик. – Коли что не по нраву – разговоры вести не станете, а просто в ухо дадите.
Ничего себе, каким злодеем меня старик обрисовал. Можно подумать, что я только и делаю, что всем по ушам бью. Томас, скажем, ни разу от меня в ухо не получил. Но заранее радовать парня не стоит, ему вредно.
– В ухо я своим слугам никогда не бью, – хмыкнул я. – Стукнешь, а у него барабанная перепонка лопнет, оглохнет. И на хрен мне глухой слуга нужен? А про шнапс Томас соврал. Его не только при мне нельзя пить, и без меня. Можно, если я сам разрешу.
Покамест, парнем я доволен. Коней обиходил, кашу сварил вкусную, воду пил кипяченую, ночлег обустроил, превратив место под телегой в маленький.
И ночью ничего страшного не приснилось – ни убитых жандармов герцога Силинга, ни загубленных диких собак. Вообще, покойник явился мне один-единственный раз в жизни и то, нищий бродяга, случайно убитый мной во время побега с каторги. Но этот старик, меня спас, а не погубил. Правильно говорят мудрые люди – у мертвецов совсем другие заботы и интересы, а такая мелочь, как месть живым, их не прельщает.
К тому времени, когда я проснулся, слуга успел накормить и напоить лошадей, и варил кулеш. Я даже начал думать, что существуют на свете идеальные слуги. Или все-таки нет? Ладно, посмотрим, что не так у моего Генрика.
А что «не так», выяснилось достаточно скоро. Среди пейзан редко находятся охотники, а коли такие и есть, не сознаются, но вдруг парнишка умеет стрелять из лука?
– На охоте приходилось бывать? – поинтересовался я. Видя, что парень мнется, поощрительно улыбнулся. – Говори, ничего страшного. У меня у самого лесов нет, а если ты на стороне браконьерствовал, никому не скажу. Ты из лука предпочитаешь дичь бить, или с рогатиной?
– Я, господин граф, крови боюсь, – чистосердечно признался Генрик. – Даже куренку голову не отрублю, без чувств падаю. Мамаша, если свинью колоть нужно, к соседу ходила, а курам сама головы отрубала.
Вот те на… Бывают, конечно, такие люди, но очень редко.
– А в смысле подраться? Вон, какой ты здоровый…
– Не знаю, не пробовал, – вздохнул Генрик.
Не пробовал? Вот в такое не поверю. Не бывает так, чтобы дети росли, и не дрались друг с другом. Уж на что я, выросший среди нянек, гувернеров и воспитателей, умудрялся подраться даже с детьми лакеев и садовников, а когда был помладше, хаживал и с разбитым носом, и синяками. Отец говорил – мол, если граф хочет драться, деритесь с ним всерьез, без поддавков. А те и рады были наподдавать возможному наследнику престола.
– А тебя самого в детстве не колотили? – хмыкнул я, и подначил. – Наверно, ты постоянно битым ходил?
– Не-а, ни разу. Соседи меня в обиду не давали, не разрешали бить, мол, нельзя такого телепня бить, добрый слишком. Да и мать побаивались.
– А кто у тебя мать? – насторожился я. Может, ведьма или колдунья? Чего не надо мне в дороге, так это балованного сына ведьмы. Прибью ненароком, а мамаша заколдует.
– Мать у меня – повивальная бабка, – с гордостью сообщил Генрик к моему облегчению. – Она у половины деревни роды принимала, как после этого меня бить? И бабка моя – все повитухами были, а вот матери не повезло, парень родился, я, то есть. А парню повитухой зазорно быть.
Генрик вздохнул. Неужели расстраивается, что не родился девкой и не смог стать повитухой? В Швабсонии я видывал мужчин-лекарей, принимавших роды, а в Силингии этим занимались исключительно женщины.
– А сам ты лекарем стать не хочешь? – поинтересовался я, в надежде услышать, что мать научила его распознавать травы, полезные для души и тела, а еще способам врачевание ран, что для меня стало бы очень полезным, но ответ был неутешительным:
– Лекарем? Не-а. Там тоже крови много бывает, особенно, если жилу отворяют. Видел я как-то, потом два дня пластом лежал. Я конюхом хочу стать. Мне Томас пообещал – как только помрет, вы меня на его место возьмете.
Весело. Крови он, видите ли боится. Стало быть, если меня, не дай бог, ранят, то мой слуга, вместо помощи пластом ляжет? Ну, старый Томас, удружил…
– А как ты конюхом собираешься стать, если крови боишься? У лошадей всякое случается – и ноги они ломают, и раны получают, и сами подраться могут, – хмыкнул я. – Видел хоть раз, как жеребцы друг дружку кусают?
Я не стал говорить, что в жизни бывает так, что коня приходится добивать, чтобы не мучился. У меня самого – тьфу-тьфу, подобного еще не происходило, но все может произойти.
– Коняшки, это другое, – выдохнул Генрик. – С коняшками я ничего не боюсь. Ни крови, ни навоза. Коня, они же лучше людей, и кровь у них иная. Чего бояться?
Что ж, принимаем за данность. Генрик много на что способен. Но воевать или лечить он не сможет. Значит, ищем положительные стороны. Впрочем, если понадобится, я смогу нанять прислугу и в Силинге. А кто сказал, что мне понадобится слуга-воин, или слуга-лекарь? Может, и бед никаких не будет, к чему себя накручивать раньше времени? А конюх, он всегда пригодится, хоть дома, хоть на войне.