Жили-были могущественные, красивые, богатые люди. И было у них всё-всё-всё, что только может пожелать в жизни человек. Всё – кроме счастья. Хотя порой и оно случалось. А если нет, то винить за это они могли только самих себя, потому что были они сверх всякой меры спесивы, похотливы и капризны.
Если и любили эти люди кого-то, то только таких же жестоких, капризных и похотливых, как они сами.
Были у этих людей весьма отличающие их от других странности. Они не умирали, как другие, если их ранить. Ни меч, ни яд, ни огонь не могли их уничтожить. Их не пугало то, что приводит в и трепет других людей: ни боль, ни порок. Напротив, они любили их, получая такое же удовольствие, как другие получают его от вкусной еды или секса.
Секс без боли они не воспринимали. В их странных головах каким-то странным волшебным образом соединялось то, что не соединимо. Понять их было сложно. Они столь же пугали и отвращали, как привлекали и завораживали. Тот, кто встречал их однажды никогда не забывал. Но худшее, что с человеком могло случиться – это встреча с такими, как они.
Их было много, они предпочитали держаться одним кланом. И так было на протяжении нескольких веков.
Сосуществование с другими людьми позволило построить собственную империю. Собственный город. Собственный мир.
Так длилось долго. А начало конца началось с рождения этого человека. В семейных преданиях он остался Ральфом I.
Синтия остановилась у портрета с изображением молодого человека.
Не мой тип, определённо. Мне такие никогда не нравились. Хотя… я таких и не видела.
Возможно, всё дело было в костюме? Тёмный фрак резко контрастировал с золотыми кудрями с серебряным отливом. Они не ниспадали до плеч в байроническом стиле, а лежали вокруг золотым нимбом. Черты лица, по-женски тонкие, но без тени женской мягкости или меланхолии, свойственной Артуру. В уголках рта жёсткая складка. Глаза большие, взгляд прямой, но даже через портретную рамку и бездну лет под ним хотелось поёжиться.
– Всё началось с Ральфа I, – повторила Синтия, вздохнув. – Вся эта чёртова история. Он был странным человеком. Странным даже по меркам своей чокнутой семейки. Совершенно беспощадным и к другим, и к самому себе. Он словно играл со смертью всю свою жизнь, маня её, как желаннейшую из любовниц. Но она не торопилась. Может быть, не желая присоединяться к сонму бесчисленных соперниц?
До Ральфа никто из наших мужчин не спал друг с другом. Некоторым слухи приписывали интрижки с мужчинами, но всё это были лишь неподтверждённые слухи, но Ральф ввёл это в обыкновение. Не таясь крутил романы и с кузинами, и с кузенами. Несколько лет жил с Эженом Этьеном, а потом с его родной сестрой, кстати, весьма уважаемой в будущем особой – Софи Этьен, одной из первых женщин, всерьёз занимающейся хирургией. Как видишь, Катрин далеко не первая Элленджайт, подвязавшаяся на этом поприще? Может быть, так даёт себя знать фамильная тяга к человеческой крови?
У Ральфа было трое детей: два сына, Винсент и Ральф и одна дочь, Снежанна. У всех у них были разные матери. По слухам, второй сын, тоже Ральф, был также и его братом. Он прижил ребёнка от родной матери. Но, что хуже того, обращался с ним просто бесчеловечно.
– Почему вы так подробно рассказываете мне именно об этих людях?
– Потому что это моя кровная линия. Ральф Элленджайт I является моим дедом. Официально моим отцом числился Амадей Элленджайт, троюродный кузен моей матери, за которого она вышла замуж. Но не он был моим отцом, а Ральф II, в смерти которого и обвиняли Снежанну, мою мать, до конца её дней.
Одни считали, что Ральф I, их отец, узнав о связи сестры с братом, слетел с катушек и убил сына, другие – что Альберт сам наложил на себя руки. Но причиной и в том и в другом случае называли мою мать.
Я была мстительным, гневливым подростком. Я винила её за всё: за распущенность; за то, что мой отец был для неё лишь игрушкой, в то время как она явно была чем-то большим для него самого.
Матери очень часто любят сыновей сильнее дочерей, но мне казалось, что причина в том, что я дочь своего отца, проклятая, как и вся линия Ральфа. А ангелочек Алберт ни о чём дурном своим существованием ей не напоминал.
Я считала, что моя мать должна страдать, должна заплатить за свои грехи. Мне не хватало её любви, её внимания. Я злилась. Возможно, будь она чуть мягче и внимательнее, расскажи она о том, что было у них с отцом на самом деле, мне было бы легче? Но мать этого не сделала.
Была ли их история историей любви, существующей вопреки всему? Имело ли место насилие, что, учитывая характер Ральфа II, вполне могло случиться? Было ли это просто обыкновенным блудом, развлечением, которое они не собирались придавать огласке? Я уже никогда не узнаю. Все участники этой истории давным-давно мертвы, – с горечью прошептала Синтия.
У меня чесался язык спросить о том, не сошла ли она с ума? Судя по одежде Снежанны и Ральфа Элленджайтов, они жили века два назад. Это как минимум?
А Синтии от силы я бы могла дать лет двадцать пять.
Но я не стала спрашивать, потому что, судя по всему, она собиралась продолжить свой рассказ.
– Я всегда думала, каким он был? – протянула Синтия, останавливаясь перед следующим портретом. – Мой отец, – фраза прозвучала как-то двояко.
Не понятно, то ли она заканчивала фразу, то ли представляла мне молодого человека на портрете.
Откровенно говоря, того, перед кем мы сейчас стояли, представить чьим-то отцом было сложно. Даже если половина из того, что было отображено – правда, этот безвременно почивший Ральф III должен был быть интересной личностью. Квинтэссенцией всех наших семейных тайных пороков и выставляемых на показ достоинств.
Последних, откровенно говоря, было немного. Красота – раз; невероятная живучесть – два. Что там далее по списку?
– Ты находишь его красивым? – спросила Синтия. – Говорят, в жизни он был ещё интересней.
Она всерьёз?! Да какая разница, насколько хорош или плох тот, от кого давно и костей-то не осталось?
– Почему вы считаете, что этот человек мог быть вашим отцом? – осторожно, словно боясь вызвать новый приступ сумасшествия, спросила я.
– Потому, что так оно и есть. Понимаю, звучит бредово, но зато правда. – улыбка сошла с её лица. – Я долго живу на свете. Слишком долго. Может быть дольше, чем самой хотелось бы. Иди сюда, я покажу тебе ещё один портрет.
Этот портрет был большим. На нём в полный рост изображались трое молодых людей, приблизительно моего возраста: двое парней и девушка, все одетые по моде давно ушедших веков.
Двоих из изображённых я знала. Такого прямого сходства в жизни не случается! Передо мной действительно были Синтия и Альберт.
Третий, черноволосый, тонколицый, надменный, очень неприятный тип был мне незнаком, но речь не об этом. Я могла бы отрицать увиденное или подыскивать ему рациональное объяснение: портрет – подделка; фамильное сходство (ага! У двоих сразу?), но, откровенно говоря, я не видела смысла отрицать очевидное. Эти двое действительно пришли к нам из бездны веков. Этим, пожалуй, легко объяснялась та необычность поведения у Альберта, которая сразу же бросалась в глаза, с первой встречи.
– Что дальше-то? Это – ты, это – твой брат Альберт; это твоя мать, с которой ты не ладила, а это твой папенька… все яркие, красивые. Но мне, если честно, плевать на все скелеты во всех шкафах Кристалл-Холла.
Меня всегда напрягает, когда на меня смотрят с насмешкой. А Синтия делала именно это – смотрела с таким сарказмом, как будто знала обо мне что-то, мне самой неизвестное.
Так быть не могло.
Или – могло?..
– Видишь третьего между нами? – спросила она меня.
– Парня с капризным и надменным лицом? Конечно, вижу. Не слепая.
– Он был третьим нашим братом. Мы считали его кузеном, но оказалось, что наше родство оказалось много ближе.
Ну и зачем мне эта информация? Если она хотела меня этим шокировать?.. Впрочем, едва ли. Синтия слишком близка с нашей семьёй. Папеньку знает давно, так что прекрасно понимает – инцестом меня не смутить.
– Я хочу вернуть его к жизни.
Вот тут я зависла, словно компьютерная программа, давшая сбой.
Я многое в жизни видела, многое слышала. Ни шизофренией, ни насилием любого рода, ни всеми оттенками сексуальных извращений меня не проймёшь. Но госпожу Элленджайт не даром зовут странной и опасной женщиной. Она меня достала! Потому что стоять ночью в огромной сверкающим склепе и слушать бред о том, что мы воскресим мертвеца, из которого и приличного зомби не получится…
– Вы говорите об этом так, словно это возможно?
– Возможно. Я это уже делала раньше.
– Прекрасно. Значит, сделаете во второй раз. Я тут зачем?
– Я же уже говорила – мне нужна помощь. Я не справлюсь одна! – раздражённо отбросила она волосы с лица.
Вот дьявольщина! Ну с этим как бороться? Она же сумасшедшая!
– Ладно! Хорошо. Допустим, ты права, и такое возможно. Что конкретно, по-твоему, я должна сделать?
– Я поделюсь с тобой силой. И вдвоём мы вернём его дух в останки, а дальше кровавое жертвоприношение сделает своё дело.
Я убивала людей. И не раз. Не горжусь этим ни капли, просто смерть в нашем доме частый гость. Однако крови невинных на мне нет. Все, кого я убивала были сильнее, старше, порочнее меня. Это были мужчины, чёрт возьми! И… и всё равно, как не разыгрывала я равнодушие, в глубине души, ночами мне бывало тошно до чёртиков.
А эта тварь с видом фарфоровой куклы говорит о жертвоприношении как о чём-то обыденном? Самым разумным было бы прикончить её саму. Мы вдвоём и… и это нереально. Я не смогу поднять на неё руку, потому что…
Потому что я её боюсь. Я осознала это с удивлением.
До сих пор я боялась только отца. Мой страх был конкретен и понятен. Но что пугает меня в Синтии Элленджайт, я понять не могла. Это был страх перед ночью, призраками, перед смертью. Тот самый глубинный страх, что сидит в подкорке каждого из нас.
– А если я откажусь принимать твою силу, что бы это не значило? Не стану тебе помогать, что тогда?
Синтия посмотрела на меня очень внимательно. К моему удивлению, ни раздражения, ни злости в его взгляде не отражалось.
– Если ты согласишься мне помочь, погибнет гораздо меньше народу, а результат можно будет прогнозировать с куда большей уверенностью. Если нет… Всё будет сложнее и дольше. Ты нужна мне. И я готова оплатить твои услуги. Ты ведь хочешь освободиться от отца?
– Хочешь сказать, если помогу тебе, ты отзовёшь его, как верного пса? – покачала я головой. – Поводок, который ты держишь в своей руке – ты уверена, что он ещё реален?
– Твой отец целиком и полностью, от начала и до конца, моё творение. Я слишком хорошо знаю все ниточки, которыми обвязан Рэй Кинг. Поэтому отвечу – да. Зверь может сорваться с поводка, но пока ещё он под моим контролем. Когда ты получишь силу и деньги, твой отец не будет представлять для тебя угрозу. Твоя свобода от Рэя Кинга в обмен на твою помощь. Вот условия моей сделки.
– Гарантии?
– Я всегда держала данное слово, – голос Синтии звучал холодно, как режущая сталь. – Сдержу и в этот раз. Ты нравишься мне, Сандра. Я буду рада помочь тебе освободиться от нашего злого паука. У тебя есть время обдумать всё не спеша. Вот и подумай.
– Почему ты такая добрая? К чему уговоры? Почему бы просто не заставить меня сделать то, что хочется тебе, раз ты такая могущественная?
– Сила принимается лишь по доброй воле. Иначе это не работает, – сладко улыбнулась она и от этой улыбки у меня позвоночник заледенел.
– Ладно. Уже поздно. Идём спать? Дом никуда не денется от нас и завтра.
Улыбаться в ответ я не стала. Возможно, я приму её предложение. Обрести Силу, способную напугать папочку. Вдруг это и вправду заставит его держаться на расстоянии? Звучит заманчиво.
Но я не стану делать вид, что мы с тобой друзья, вредная стерва.
Я вообще не верю в дружбу. Особенно в женскую.
«С людьми при встрече предполагай самое худшее и, скорее всего, в человеке не ошибёшься», – вот моё кредо.
Новая комната мне понравилась. Выросшая в закрытых помещениях, привыкшая блуждать по длинным подземным переходам, я наслаждалась тем, что для других казалось обыденным: возможностью подойти к окну, взглянуть в него в любой момент.
Тишина, стерегущая Кристалл-Холл не казалась зловещей. Даже роскошь нравилась, хотя обычно я избегаю её. Богатство, комфорт, уют – всё это расслабляет, делает слабым. Хуже того – зависимым. Стоит привыкнуть к изыскам, становишься их заложником. А чем меньше в жизни зависимостей – тем лучше. Привычки, как любимые люди. Тех и других нужно иметь по минимуму. То есть оставлять лишь тех, от которых нет сил избавиться.
Но этот дом словно знал, что мне нравится и с изысканностью старого слуги, отлично знающего привычки хозяина, спешил это предоставить.
Кристалл-Холл! Волшебный замок – Хрустальный Дом. Легенда, почти умершая.
Мало кому из нормальных людей могло быть здесь уютно. Слишком просторные комнаты, слишком большие пространства, слишком много богатство и на всё на это – слишком мало людей.
Но мне нравилось.
Синтия позаботилась забить шкаф шмотьём сверху до низу, всё – моего размера, но без учета моего вкуса. Хотя определённый стиль явно был выдержан.
Леди Элленджайт стильная штучка, несмотря на то, что та ещё… ладно, не важно.
Ванная комната была размером с мою спальню в отцовских катакомбах. Джакузи, все виды душа в душевой кабине (как будто одной ванны, похожей на бассейн, мало?).
«Энджелу бы понравилось», – пронеслась мысль, но я зло вышвырнула её вон из головы.
Я не думаю об Энджелле.
Не думаю!
Я даже не злюсь на него. Пусть спит с кем хочет. Кайфует, как хочет. Спускает жизнь по собственному усмотрению. Я больше не вмешиваюсь.
Но и из своей жизни вышвырну его без следа. Так, что даже тени в душе от него не останется.
Одиночество страшно только тому, кто с ним плохо знаком. Это как блюдо, которое не каждый умеет готовить. На самом деле оно не страшное.
Одиночество – это свобода.
Вот освобожусь от последней тягостной привязанности и стану свободна. Совсем. И тогда уже можно ничего не бояться.
***
Кровать слишком большого размера никак не давала по-настоящему расслабиться. В окно вползала невесть откуда взявшаяся луна со своим навязчивым, раздражающим призрачным светом! Не менее навязчиво кружились в голове мысли, большей частью о Рэе. Я уже знала, чью сторону приму в этом противостоянии.
Я всегда мечтала сыграть на противоположной от тебя стороне, папочка.
Энджел будет против. Он не одобрит моего выбора. Отцовская подстилка во всех смыслах этого слова, как бы отец не обращался с сыном, Энджел всегда будет стоять за плечом Рэя Кинга и молчаливо выполнять его приказы. Оправдываясь заботой о близких. Прикрывая этим никчёмным оправданием своё нежелание бороться.
Отчего-то было важно отомстить им обоим – и тому, кого ненавидела, и тому, кого любила?
Так, лелея злобные, полные гнева и злой радости, на дне которых лежал ядовитый осадок отчаяния и горечи, я и уснула.
Спала сладко, как младенец. Почему нет? Сожалеть было не о чем.