На перемене между шестым и седьмым уроками я прохожу мимо одного из списков кандидатов, которые развесила между рядами шкафчиков. Краем глаза замечаю на листке что-то красное, присматриваюсь. Рядом с именем Оливии кто-то сделал приписку: «Оливия Скотт СОСЕТ!».
Закатывая глаза, я иду дальше.
На полпути я понимаю, что мне следовало сорвать тот листок или хотя бы вымарать приписку. Почему мне это сразу не пришло в голову? Боже, я никудышная подруга.
Вздохнув, я останавливаюсь у своего шкафчика. В последнее время Оливия скачет от парня к парню, и потому ее интимная жизнь – объект всеобщего интереса. Все это меня напрягает: граффити, громкие обсуждения в коридорах, приглушенные разговоры в классе, которые я невольно слышу.
Она ведь не в вакууме живет. Если спишь со всеми подряд, у тебя создается определенная репутация. Да, это противно, гадко, но так устроена жизнь, и Оливия понимает это не хуже меня. Я ей ничего не говорю. Нет, я не потворствую ее распутству, к тому же оскорбления отлетают от нее как от стенки горох – так зачем встревать?
И все же меня не оставляет неприятное чувство, что я плохой человек, раз не встаю на ее защиту. Мне часто не дает покоя мысль, что я никудышная и просто пока не получила этому подтверждения. В конце концов, как можно узнать наверняка? Кто тебе это скажет? Кто решится сообщить неприятную новость?
Я забираю из шкафчика буклеты общества юных экологов и иду дальше по коридору. Почему в последнее время все мои подруги слетают с катушек? У Джунипер устойчивость к спиртному как у пятилетнего ребенка, но в прошлую субботу она без всякой причины вылакала зараз три банки пива и, естественно, напилась в стельку. Оливия предположила, что это из-за Томаса Фаллона, доставшего ее своими приставаниями, но, по-моему, если бы Джуни хотела, чтоб он отвалил, она бы так ему и сказала.
Будь у нее проблемы, уж с нами-то она наверняка поделилась бы, ведь так?
Может, и хорошо, что она расслабилась, допускает ошибки. На ошибках учатся, верно? Может, Джуни устала от своей правильности.
В коридоре я прохожу мимо Андреа Силверстайн. Двое парней возле меня дожидаются, когда она уйдет, а затем высмеивают Андреа из-за того, что у нее одна прядь волос выкрашена в зеленый цвет.
Как всегда, я понимаю, что должна их остановить. Но – как всегда – при мысли о том, что следует за кого-то заступиться, меня парализует страх, будто, скажи я хоть слово, их смех обратится против меня. Однажды, в шестом классе, мистер Роллинс заметил, что я пишу эсэмэску на уроке, и заставил прочитать ее вслух. О боже, Эдди такой милашка, писала я Оливии. Я хочу обменяться с ним телефонами. Это будет суперромантично и вообще класс!
Ребята покатились со смеху. Я думала, что наложу в штаны от стыда, но Джунипер за меня заступилась. Тот день я помню очень живо, ясно, во всех подробностях: ноябрь, пять лет назад. «Ну что вы как дети малые?! – отчитала наших одноклассников Джунипер. – Вы хотели бы, чтобы она смеялась над вами?».
До этого я ни разу не разговаривала с Джунипер, но после урока она нашла меня и пригласила пообедать с ней и Оливией за одним столиком. Я была ей безумно благодарна, чувствовала себя на седьмом небе от счастья, что попала в их компанию. Они были не только умны, но еще и красивы. У обеих прямые идеальные волосы, чистая кожа. А у меня скобки на зубах, прыщи. Помнится, меня поразило, что они смеются над моими шутками, что вообще смотрят на меня и даже разговаривают со мной. Я перенимала их манеры, страшась, что они меня прогонят так же внезапно, как приняли в свой круг. Но потом я постепенно привыкла к ним, нашла свою нишу. Мы вместе устраивали ночные девичники и вечерами смотрели фильмы.
Я вспоминаю двенадцатилетнюю Джунипер: как она размахивает теннисной ракеткой, выписывая в воздухе восьмерки, а светлые волосы вихрятся вокруг ее головы. Ракетка вырывается из руки Джуни, вращаясь, пролетает над нами и падает в озеро, почти не поднимая брызг.
Я торопливо иду к лестнице, поднимаюсь, перескакивая сразу через две ступеньки. Мыслями возвращаюсь к приписке рядом с именем Оливии и невольно думаю: С Лив, по крайней мере, хотят спать. А вот меня, готова поспорить, никто не удостоит вниманием, даже если я повешу табличку с неоновой надписью «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ» на спине. Или на какой другой части тела.
Не то чтобы я завидую. Я год и месяц встречалась с самым сексапильным парнем в нашей школе. Да, он бросил меня, почти ничего не объяснив. И что?
Ну хорошо, допустим, я завидую, чуть-чуть.
Он начал оправдываться в тот день, когда мы расстались. Сказал:
– Не надо сравнивать себя… – И осекся, безмолвно прося у меня прощения.
Я не допытывалась – не до того было: меня душили слезы, – но теперь жалею, что не заставила его закончить фразу. Не надо сравнивать себя… не надо сравнивать себя… не надо сравнивать себя, не надо сравнивать, не надо сравнивать… Слова Лукаса бесконечной петлей закручивались в голове. Мне не надо сравнивать себя с кем, с чем?!
Всему есть пределы, и, если ты постоянно твердишь об одном и том же, в какой-то момент тебя за это начинают ненавидеть. Два месяца я ни словом не упоминала о нашем разрыве, но – боже! – мне до сих пор больно видеть его лицо. Высокий, дюжий, безукоризненно одетый Лукас. Я помню тепло его крепких объятий, мятный вкус его поцелуев – помню все, вплоть до текстуры его волнистых волос. Помню, как он первый раз показал мне свою самую личную вещь – дневник с разными списками. Список текущих дел. Списки того, что он запланировал осуществить до конца жизни. Список того, за что он благодарен. Списки людей, которых он любит, и тех, с кем хотел бы познакомиться. Интересно, фигурирую ли я все еще где-нибудь в его дневнике, в котором мне была отведена отдельная страница: Чем меня восхищает Клэр.
Теперь я просто еще одно из лиц в коридорах школы, возможно, помещенных в список «Шапочные знакомства». Лукас способен за пять минут подружиться с совершенно незнакомым человеком на улице. Он потрясающе общительный человек – в этом ему нет равных. Он коллекционирует людей, как некоторые коллекционируют монеты – алчно и без разбору. Теперь я похоронена в дебрях его списков как безликая девушка, не заслуживающая внимания.
Прикусив нижнюю губу, я выхожу с лестницы на третьем этаже. Кто-то из парней кричит у меня над головой. Его приятель, прислонившись к шкафчикам, противно гогочет прямо мне в ухо. Я сдержанно вздыхаю. Игнорировать парней в нашей школе просто невозможно. Они постоянно неумело флиртуют с моими подругами и в классе ведут себя шумно, отпускают тупые шуточки, над которыми почему-то все смеются. Наша школьная футбольная команда, которая никогда не показывала столь достойных результатов, как наша команда девушек по теннису, неизменно пользуется всеобщим вниманием – просто потому, что там играют парни. Конечно, я тоже зациклена на парне. Все крутится вокруг парней.
Я захожу в кабинет математики, занимаю свое место в первом ряду и думаю: так бывает со всеми девчонками или я одна такая жалкая дура?
Не понимаю. Мне по-прежнему нужно знать, почему мы расстались и с кем я не выдерживаю сравнения.
– Итак, – обращается к классу мистер Эндрюс, как только прозвенел звонок. Он идет между рядами, раздавая ярко-зеленые листы. – Вопросники. Фамилии не пишите.
Он возвращается к доске и встает лицом к классу, сложив руки на груди. Его глаза блестят за стеклами очков в роговой оправе.
– Нас попросили раздать это на уроках. Опрос проводится анонимно, но отнеситесь к нему серьезно, – продолжает мистер Эндрюс. – Это в связи с собранием, которое проводилось в понедельник.
Покраснев, он прокашливается.
Я вдруг представляю, что это мог быть и Эндрюс. Он всего лишь пару лет как окончил университет, холост, слишком напорист. Готова поспорить, что многие подозревают его. Со дня собрания я критически смотрю на учителей, задаваясь вопросами: Кто из них мог бы увлечься нашими ровесниками? Этот что-то скрывает? Или, может быть, та?
Вчера дома мы получили письмо, о котором предупреждала Тернер. Мои родители пришли в ужас. Даже предложили, чтобы я на время оставила школу, пока не найдут виновников. Как будто это выход. Без меня загнется секция тенниса. И комитет по самоуправлению учащихся. И «Юные экологи».
Вздохнув, я смотрю в анкету: три вопроса и много пустого места.
Оказывал ли вам знаки внимания романтического или сексуального характера кто-нибудь из педагогов или персонала старшей школы города Паломы? Опишите подробнее.
Подвергались ли вы сексуальным домогательствам или становились жертвой непрофессионального поведения (вас обнимали, трогали за плечо против вашего желания и т. п.) со стороны кого-то из педагогов или персонала старшей школы города Паломы? Опишите подробнее.
Располагаете ли вы информацией о том, кто может быть вовлечен в противозаконные отношения?
Я пишу «нет» под каждым вопросом и переворачиваю анкету. Наверняка в нашей школе найдется кто-нибудь, кто ответит глупой шуткой.
В полчетвертого звенит звонок с последнего урока, коридоры наполняются шумом. Ребята дурачатся, демонстративно обнимаясь, похлопывая друг друга по плечам, вышучивая «непрофессиональное поведение». Мне с трудом удается сохранять невозмутимость. Им смешно, а ведь из-за этого карьера кого-то из учителей может быть загублена, кем-то из учеников, возможно, манипулируют. Что, если этому ученику потребуются годы психотерапии или еще чего? «Умора», да и только.
Вместе с редеющей толпой я выхожу в залитый солнцем вестибюль. Свет отражается от стен, увешанных неоновыми рекламными плакатами и постерами, зазывающими в различные кружки, из них, наверно, половина моих. Я останавливаюсь у своего шкафчика, оставляю в нем свой учебник по химии и, запирая замок, слышу радостный голос:
– Привет, Клэр!
У меня мгновенно потеют ладони. И не глядя я могу сказать, что это он.
Я поворачиваюсь. Он стоит слишком близко. Эгоист. Знает ведь, что мне даже дышать трудно, когда он рядом. В его присутствии меня охватывает тошнотворно-сладостное томление.
Лукас теперь еще более привлекателен, чем раньше. Высокий лоб, едва прикрытый волнистыми волосами; в левом ухе пирсинг. На свитере, натянувшемся на широких прямых плечах, логотип какой-то модной фирмы; под ним – белая рубашка, из-под которой выпирают ключицы.
Я смотрю в его лицо, и сознание озаряет вспышка воспоминаний – взгляд, которым он смотрел на меня перед тем, как поцеловать. Тот взгляд излучал тепло, светился удовольствием, и в такие моменты я забывала обо всем на свете. Мое тело слабело, когда я думала о том, что мы принадлежим друг другу.
Помнит ли Лукас что-то такое? Скучает ли по мне?
– Привет, – здороваюсь я, а в голове вертится только одно: Веди себя как ни в чем не бывало.
Теперь у меня это лучше получается, если сравнивать с моим душевным состоянием прошлым летом. Порой мне кажется, что я заглядываю в воспоминания какой-то другой девушки – несчастной незнакомки с безумным взглядом и вечно покрасневшими веками.
Мы медленно продвигаемся вместе с толпой к выходу. Я пытаюсь улыбаться. Спрашиваю:
– Как дела?
– В аварию сегодня угодил! – радостно докладывает Лукас, будто речь идет о котенке, которого он взял домой.
– Что? Ты не пострадал? Как это случилось?
– Это было нечто. Теперь я гораздо больше ценю жизнь.
Я смеюсь, но мой смех звучит неубедительно. Лукас убирает со лба волосы, а я смотрю на его руки. Мне до боли хочется провести пальцем по его широкому серебряному кольцу на мизинце. Он по-прежнему тратит на свой внешний вид половину зарабатываемых денег. Покупает себе кожаные туфли и модные джинсы, дорогие шерстяные пальто, броские солнцезащитные очки и футболки, невероятно мягкие и тонкие на ощупь. И дома его комната усеяна сокровищами: последняя модель ноутбука «Макбук Про», массивные наушники с эффектом шумоподавления. В маленьком обшарпанном жилище Лукаса его приобретения сверкают, как бриллианты.
Только мы выходим из школы, кто-то окликает Лукаса:
– Маккаллум!
Я едва успеваю отскочить в сторону – приятно знать, что у меня по-прежнему хорошая реакция. На Лукаса налетают его товарищи по команде. Один жилистый парень запрыгивает ему на спину, кричит, что тяжести поднимать полезно. Второй обеими руками зарывается ему в волосы, взъерошивая их, так что голова Лукаса превращается в перекати-поле. Клянусь, в нашей команде пловцов самые «голубые» натуралы в мире.