Тяжелые капли разбиваются о лобовое стекло и скатываются вниз дрожащими кляксами. Как обычно по утрам, дорогу застилает туман. Внутри автомобиля воняет перегаром и табаком – упаковки от сигарет так и валяются небрежно на приборной панели. Бывший владелец явно не был сторонником здорового образа жизни, и, если бы не Артур, выливший на себя по меньшей мере литр ментолового шампуня, пришлось бы зажимать нос. Хотя и от Кавано разит виски, но в учет грехов это не принимается – пил он по делу.
Я благодарна, что никто из парней не пытается со мной разговаривать. Арт просто громче включает радио, и мне почти физически больно видеть, сколько усилий приходится ему прилагать, чтоб молчать, – потому что детали прошедшей ночи так и рвутся из него обрывками фраз.
Приближающийся знак информирует, что мы пересекаем границу города, а значит, до места назначения осталось минут десять. С каждой милей волнение становится все осязаемей. Арт постукивает пальцами по стеклу. Руки Шона так крепко сжимают руль, что еще чуть больше силы – и он того и гляди треснет. Я вытаскиваю из сумки телефон – в очередной раз проверить время. Половина девятого утра, все по плану. Пропущенных вызовов нет. Неизвестно зачем, но каждый день, засыпая и просыпаясь, я проверяю мобильный, надеясь, что случится чудо и на экране появится сообщение со значком «Предатель». Переименовать его я так и не смогла. Удалить номер – тем более.
Но чуда не случается.
Шон останавливает машину, и мы выходим.
Третья лаборатория превосходит размерами все здания Коракса, что я видела прежде. Размах ее проектирования поражает – и вселяет надежду, что внутри такой громадины легко затеряться. Но все восторги тут же меркнут, стоит лишь взглянуть на защиту здания. Камеры по периметру, забор под напряжением, охранная сигнализация на дверях и кодовые замки, автоматически запирающиеся при одной лишь попытке взлома. Да, Нику как-то удавалось попасть внутрь, – но у нас нет ни его шпионских навыков, ни водительства и подсказок Рейвен, так что вламываться туда тайно для нас равносильно прогулке по стрельбищу с картонной мишенью на спине. Поэтому решено было идти днем. Через парадные ворота.
Наш план прост. Никто не ожидает беглецов там, откуда они едва унесли ноги. По традиции от преступников ждут интриг, запутанных схем и хитрых ловушек, – мы решили не оправдывать надежд. А по правде, заковыристые планы просто некому придумывать.
– Арт все время будет на связи. Если понадобится помощь – зови, – говорит Шон, вкладывая в мою руку ключи от машины. – Времени у тебя не много. Чем быстрее все сделаешь и вернешься, тем лучше.
Я киваю.
– Ты как? – осторожно уточняет он и прячет взгляд под светлыми ресницами.
Шон был против моего участия, но время не на нашей стороне, так что ему пришлось смириться. Я хочу ответить, что не волнуюсь, но язык присыхает к нёбу, – поэтому молча пожимаю плечами и прячу связку в карман.
– Ну, с богом, детки. – Артур хлопает меня по плечу и растворяется в толпе. Шон скрывается в противоположном направлении. Я поправляю парик, поглубже запихивая крошечный наушник в ухо, и перекидываю через шею ленту с магнитным пропуском на имя Блэйк Донахью. Сама же Блэйк, благодаря ловкости и природному шарму Артура, будет видеть чудесные сны минимум до вечера. А потом? А потом – хоть апокалипсис; главное, чтобы нас не было в радиусе мили от этого проклятого места.
Я останавливаюсь у входа, вежливо пропуская вперед немолодую женщину в точно такой же белоснежной форме, как у меня. Жду, пока она сверкнет пропуском, приложив его к сканеру, и повторяю за ней. Красная лампочка вспыхивает зеленым. Охранник лениво переводит взгляд на следующего, проходящего через ворота. В этой лаборатории меня не знают. Это красноречиво подтверждают равнодушные взгляды людей, спешащих на работу.
Вливаюсь в жужжащий, словно улей, поток сотрудников. Водоворот слов втягивает то в совершенно обыденные беседы вроде жалоб на усталость и неоплаченные выходные, то в пестрящие обилием неизвестных слов споры и обсуждения. Я буквально кожей ощущаю присутствие каждого из этих людей, и после стольких недель отшельничества мне больше всего хочется убраться от них подальше. Наконец отделившись от толпы и уверенно двинувшись по длинному коридору, снова прокручиваю в голове утренние наставления Шона, мысленно улыбаясь. Пока он, не упуская ни одной детали, добрался до момента отключения электрозащиты, Арт успел дважды позавтракать.
«Через полчаса после начала смены двое охранников устроят обход, на пункте наблюдения останется лишь диспетчер. Именно его и возьмет на себя Арт – попытается нагло вломиться в северный корпус. Оставшийся на посту решит проверить, почему сработала сигнализация и твоя задача – в этот момент незаметно проникнуть внутрь пункта управления и выключить защитную систему периметра, чтобы я смог попасть в здание. Дальше я займусь камерами и техникой сам. Арт вырубит охрану. Твое участие на этом заканчивается! Повторяю: заканчивается! Уходишь тем же способом, каким пришла, – через главные ворота».
Отсеки тянутся так далеко, что, кажется, нет им конца и края. Десятки коридоров, у́же и шире, кончаются всегда одинаково – раздвигающимися стеклянными дверьми, за которыми плетется новая паутина ходов. Персонал редеет, всасываясь в кабинеты, а я шагаю дальше, пытаясь не забыть план здания с отмеченным путем к комнате 360-В. Боже, храни настенные указатели!
– Я на месте, – докладывает в наушник Арт как раз в тот момент, когда из-за угла, едва не натыкаясь на меня, выворачивает охрана.
– И тебе хорошего дня, Агнес, – обернувшись, машу я женщине, скрывшейся в комнате с номером 334. – Увидимся вечером.
Первое правило выживания в неизвестной тебе среде – притвориться ее частью. Понятия не имею, откуда я это знаю, но, судя по всему, оно работает. Секьюрити плечом к плечу, как дворцовая охрана, шагают мимо, не удостоив меня даже взглядом, и я выдыхаю.
– Из тебя выйдет шикарный шпион, прием, – раздается в ухе нагловатый голос и обрывается шипением.
– Отстань, ты нас выдашь, – шепчу я, вытирая потные руки о подол халата.
– После каждой фразы по протоколу положено говорить «Прием», прием.
– К черту твой «Прием», прием.
– Узнаю свою девочку. – Артур на том конце довольно ухмыляется, и связь обрывается. Удивительно, но он в точности повторяет собственную сказанную когда-то фразу, прочитанную мной в дневнике Ника. Я с помощью пропуска миную еще один отсек. Приходится сделать крюк по коридору, чтобы найти нужную дверь, но, как только собираюсь постучать, она открывается сама и оттуда выкатывается усатый мужчина. Отпрыгиваю назад.
– Там в коридоре кто-то кричал, – нахожусь я, показывая в ту сторону, где активно «работает» Артур.
– Охрана разберется. Возвращайтесь на свое рабочее место, мисс.
Я медлю, пытаясь сориентироваться, куда идти. Вдруг в кабинете за его спиной загорается одна из лампочек. «Несанкционированное вторжение», – дважды произносит механический голос. Охранник тянется к рации на поясе.
– Стивенс, Маршал, прием. Северное крыло. Сработала сигнализация.
– И мистер Максфилд так не вовремя приехал! – охаю я.
– Полковник Максфилд здесь?
Здоровяк белеет – внезапно и неожиданно, словно вся кровь в его теле вмиг стекает в ноги.
– Да, я сама видела. Только что, – уверенно вру я. Дежурный оглядывается.
– Мы в противоположной части комплекса, – шипит рация.
– Черт! Надо бы северные ворота проверить.
– Я тоже так думаю, – поддакиваю сама не зная зачем.
– Мы закончим обход и вернемся.
– Лишь бы Максфилд вас не опередил, – бубню я себе под нос. – Надеюсь, просто электроника неисправна. Хорошего дня.
Охранник еще секунду медлит, но потом все же топает в сторону северных ворот. А я успеваю придержать дверь до того, как она захлопнется. Внутри темно, панель управления освещена только экраном. Я застываю, рассматривая кнопки, рычаги и мониторы – рядами справа и слева, вверху и внизу: кажется, им тут нет числа. Внутри поднимается паника.
– Вот же черт, Шон! То, что не надо, ты вываливал на нас с Артом тоннами, а о самом важном – где эта проклятая кнопка – не сказал!
Времени совсем мало, и я бросаюсь к панели, пытаясь прочесть надписи под кнопками.
– Давай же, давай, ну где ты? – громко шепчу я, как вдруг дверь за спиной открывается и чужой голос произносит:
– Виола?
Все внутренности подпрыгивают и с гулким хлопком падают вниз. Я сглатываю и медленно разворачиваюсь. В проходе стоит человек. Мужчина.
«Только не выдавать себя… Только не выдавать!»
Он подходит ближе, свет падает на его лицо. На вид не меньше сорока, ростом куда ниже местных военных. Волосы темные, глаза водянистые, глубоко посаженные, – в сочетании с широким носом они придают ему сходство с ястребом. Бросаю взгляд на погоны: майор.
– Блэйк. – Одеревенев от страха, я хватаюсь за висящий на шее пропуск, как за кольцо парашюта. – Меня зовут Блэйк, сэр. Вы ошиблись.
– Не валяй дурака, – говорит он, закрывая за собой дверь. – Ты меня не помнишь, верно?
Майор умолкает, продолжая пристально меня разглядывать. Ни один из нас не шевелится.
– Тебе нужны те, что справа. Под пластиковым колпаком.
Такого я не ожидала.
– Что? – Мой голос похож на мышиный писк.
– Вряд ли ты явилась сюда в одиночку. А парни наверняка пойдут в обход, ведь персонал их знает. Электрическая защита, я прав? Ты ведь ее ищешь?
Я неуверенно киваю.
– Третий ряд снизу. Справа. Под пластиковым колпаком, – повторяет он.
– Как вы узнали?..
Майор поднимает голову.
– Поверь мне, Виола, я знаю тебя очень давно. Практически с рождения.
Осмелившись, я делаю пару шагов вперед и, разглядывая его щербатое лицо, прищуриваюсь.
– Альфред Торн, полагаю?
Незнакомец едва заметно улыбается. Ответа я, разумеется, не получаю.
– Ты меня здесь не видела, – говорит он и выходит из кабинета.
Становится тихо. Я прислушиваюсь к шагам, но комнату окутывает только жужжание проводов, создающее фальшивую иллюзию безопасности. Опускаю глаза и замечаю, что все еще обеими руками цепляюсь за пропуск. Что бы поведение Торна не значило, лучше не думать об этом. По крайней мере пока не выберусь. Я выключаю защитное поле, опускаю обратно колпак, собираясь уйти поскорей, – но медлю. В голову приходит совершенно безумная мысль. Учитывая обстоятельства, сейчас меня должен волновать только один вопрос – «Где выход?», – но я не могу не думать, что ключ к произошедшему в день побега – совсем рядом. Только руку протяни…
Я прикусываю губу и оглядываюсь на дверь, будто ожидая чьего-то одобрения. Сверяюсь с часами. Ничего ведь не случится, если я задержусь всего на пару минут? Все равно парни должны выйти позже, мне придется ждать их в машине. Спертый запах и шипение мониторов давят на психику – но если не посмотрю сейчас, возможно, не узнаю никогда. И я устремляюсь к компьютеру. Глаза поочередно выхватывают названия документов, пока не останавливаются на папке «Камеры наблюдения: декабрь». Я дважды щелкаю на дату побега. Значок загрузки начинает вращаться. Мое дыхание ускоряется, а волнение наполняет до кончиков волос. Еще секунда ожидания, и лопну.
Около десятка экранов загораются одновременно. Центральный холл, двор, палаты, кабинет кого-то из руководителей, километры коридоров, еще и еще. Включив перемотку, я перепрыгиваю от одного экрана к другому, пока взгляд не цепляется за знакомый угловатый силуэт. В животе медленно стягивается узел.
Ник стоит в центре комнаты, засунув руки в карманы. Рядом жмется щуплый парнишка с выбритым виском и стянутым на затылке крошечным хвостом, совсем молодой; судя по всему, доктор или лаборант – на плечи его накинут белый халат. Не меньше двух десятков парней вокруг чего-то ждут – прислонившись к стенам, развалившись в креслах и на подоконниках.
Пишут ли камеры звук? Я щелкаю по вкладкам, пытаясь отыскать в настройках громкость.
– Главное, не паникуйте, – из крошечного динамика на панели раздается знакомый голос, и я поднимаю голову. Вот уже месяц, как я слышала его в последний раз, – но меня все равно резко бросает в жар, потому что здесь, в тесноте комнатки, кажется, будто Ник совсем рядом. Его голос, чуть хрипловатый, лениво растягивающий гласные, ни с чьим другим не спутаешь. – Заранее приготовьте коммуникаторы, в которых ведете дневники, и записи, любые подсказки, которые помогут вам не растеряться в первые минуты после внедрения Эхо в нервную систему. У вас будет почти час, чтобы подготовиться. Если сделаете все верно, ничего ужасного не случится.
– Ничего, кроме потери собственной памяти, – хохмит один из курсантов – тощий, большеротый и какой-то неопрятный, в растянутом спортивном костюме.
– Спустя полтора часа ты не будешь даже вполовину таким остроумным, Стив.
Ребята хохочут. Сидящий в кресле Шон хмурится. Арт отрывается от вытягивания ниток из собственного свитера и с любопытством поднимает голову.
– Эндрю слышал разговор медиков. – Один солдат толкает другого локтем. – Поговаривают, вся эта затея с потерей памяти – никакая не побочка, а идея полковника.
– Да Эндрю трясется от страха, как девчонка, вот и мелет бред!
Артур хрюкает – о-о-очень выразительно.
– Всем заткнуться! – рявкает Ник, пресекая болтовню. – Первая пятерка заходит через полчаса.
Парни хаотично разбредаются по помещению, как раскатившиеся по бильярдному сукну шары. Хлопает дверь. Стучат каблуки. В комнату входит девушка с подносом в руках и начинает сервировать на небольшом столике закуски и кофе. Закончив, уходит, затем вновь возвращается, напрягаясь и краснея под пристальными взглядами.
– Когда первая пятерка потеряет память, не впускайте к ним остальных, – наклонившись, говорит Ник лаборанту. – Лучше вообще изолируйте на время. И передай доктору Хейзу, что я пойду в последней.
Тот кивает и торопливо исчезает. Наверняка ему неуютно находиться в компании, где самый мелкий из ребят выше его почти на голову и шире в плечах минимум вдвое. Шон до самой двери провожает парня взглядом. Ник, не без удивления посмотрев на друга, встает рядом.
– Какого черта я им это говорю? – произносит он, снимает с цепочки на шее кольцо и надевает на палец.
Это оно, то самое. Я инстинктивно дотрагиваюсь до собственного безымянного пальца, только там пусто. Ник же продолжает:
– Все равно через пару часов они имени-то своего не вспомнят, не то что наставлений не переубивать друг друга, напугавшись до смерти.
Шон пожимает плечами и утыкается взглядом в сцепленные на коленях руки. Действительно, вопрос риторический.
– Вот это сервис. – Арт берет прямо с подноса кофе и посыпанный сахарной пудрой пончик, пристраивается рядом, опираясь ногой о стену. Подмигивает уходящей официантке.
– Как тебе кусок в горло лезет? – удивляется Рид. Кавано смеряет его многозначительным взглядом. Ничего не отвечает, лишь помахивает откусанным пончиком – сахарной пудрой с которого вымазан его широкий рот— перед лицом у друга. Тот закатывает глаза.
Ник не обращает на них внимания, а неотрывно и безучастно смотрит в огромное, от пола до потолка окно.
– Лейтенант, вас Максфилд вызывает.
Лавант оглядывается на подопечных, минуту медлит, потом кивает друзьям и уверенно шагает к выходу.
– Ник, – окликает его Шон. – Кольцо.
– Черт. – Ник снимает тонкий обруч и, подмигнув, перебрасывает другу. – Пусть пока побудет у тебя. – Оборачивается и бросает напоследок: – Через пять минут буду.
Я включаю перемотку, постукивая ногтем по столешнице. Но проходит пятнадцать минут, полчаса, а Ника все нет, – зато я вижу себя. Меня ведут… Нет, скорее тащат, потому что я вырываюсь, как дикий зверь, отбиваясь от чужих рук и цепляясь за все, до чего могу дотянуться. По щекам текут слезы, но никто не обращает внимания. Толчком в спину я влетаю в кабинет отца, и дверь захлопывается. Как и моя надежда узнать, что было дальше. Потому что камер там нет.
Я перематываю еще немного. Смотрю на мониторы над головой, снова опускаю взгляд. Вдруг тишину нарушает грохот, будто кто-то запустил в соседней комнате фейерверк. Пульс ускоряется, стучит в голове. Я слишком много времени потеряла.
И тут на одном из экранов мелькает отец. Он делает шаг назад, открывая обзор, и я вижу в комнате доктора, наполовину скрытого плечами охранников. Они расступаются перед широкими шагами полковника, и теперь я вижу, куда он направляется. У дальней стены в вертикальном положении установлены пять кушеток, к одной из них привязан Ник. Его руки и ноги зафиксированы кожаными ремнями.
– Ублюдок, – шипит он отцу в лицо. – Только тронь ее!
Тот оскорбленно хмурится. Я встаю на цыпочки, чтобы лучше видеть детали, но изображение мелкое, кабинет огромный и все такое светлое, что стены вдалеке сливаются в сплошное белое полотно.
– Я столько вложил в тебя, щенок, я твою семью спас! Я вырастил вас с Джессом, как отец. Научил всему. А что ты сделал? Позволил себе посягнуть на мою семью!
Несколько секунд они неотрывно смотрят друг на друга. От висящей между ними тишины хочется взвыть, исполосовать ее на кусочки, только чтобы молчание это прекратилось.
– Что в тебе такого особенного, Ник? – шепчет отец. – Ты с самого детства только и занимаешься тем, что доставляешь проблемы. Ведешь себя как отморозок, игнорируешь правила, отказываешь от всего, за что другие готовы глотки рвать, отталкиваешь всех вокруг, а люди все равно к тебе тянутся. – Каждое новое слово он, распаляясь, произносит всё громче. – Я могу понять Джесса – он твой брат. С Кавано и Ридом все тоже предельно ясно. Даже Виола повела себя предсказуемо – не стоило ожидать здравых поступков от глупой девчонки. А вот Тайлер…
– Не смей говорить о нем, – чеканит Ник.
– Почему? – невозмутимо спрашивает отец и, клянусь, улыбается. – Потому что про друзей нельзя иначе? А про лучших из них – тем более?
Ник молча сжимает кулаки – кажется, что руки его трясутся, но не от волнения, а от злости. В голове у меня стучит лишь одна мысль: если он сейчас вырвется, то убьет любого.
– Ты не заслуживал его дружбы. Так же, как не заслуживаешь и Виолу, – сквозь зубы цедит отец. И на этот раз Ник молчит. Он согласен. Я касаюсь монитора пальцами, готовая упасть на колени и умолять его не слушать, потому что знаю правду.
– Это не вам решать. И уж точно не мне.
– Ты так считаешь? – удивленно произносит отец. – Обнулите последние полгода Виолы, – командует он. – Я заберу ее через час и помещу в госпиталь. Заранее предупредите персонал, что потеря памяти – результат несчастного случая.
– Сэр, но все оборудование настроено на Эхо, – возражает доктор. – У нас больше двух десятков парней, которые прямо сейчас ждут загрузки. Лаборатория и так рассчитана лишь на пятерых за раз. Перенастройка займет не меньше суток.
– Тогда загрузите ее с вместе с мистером Лавантом, – обрывает его отец. – Тонуть, так вместе. После процедуры Ника заприте до моего возвращения. Все дневники изъять. Он не заслуживает собственного прошлого. – Глаза Ника в ужасе расширяются. – Может, тогда ты научишься вести себя как подобает солдату.
С неприкрытым отвращением, будто схватил что-то мерзкое, отец наклоняется и достает из сапога Ника нож.
– Твоим родным уже отправлено официальное письмо о гибели, – говорит он, покидая комнату. – Не переживай, ты умер как герой. Честь своих солдат для меня выше личных обид.
Стеклянная дверь с шипением закрывается, выпуская отца и доктора в коридор и оставляя Ника один на один со сказанным.
– Я не буду брать на себя ответственность, – предупреждает Максфилда доктор. Мужчины сцепляются взглядами, и даже сквозь экран можно ощутить, как накаляется атмосфера. – Мы не подключали к Эхо неподготовленных людей. Да и даже не в том дело. Как отца я понимаю вас, но… Фрэнк, она ведь забудет всё.
– Я обещал ее матери позаботиться о ней и ни разу не нарушил обещания. Сейчас за нее решаю я. Это приказ, выполняйте.
От ощущения собственной беспомощности и слабости к горлу подкатывает тошнота. Закрыв глаза, я пытаюсь заставить сердце замедлиться, иначе стук его будет слышен на всю лабораторию. Я догадывалась, что моя амнезия – дело рук отца, – так почему же сейчас из-за его слов я словно разлетелась на осколки? Не могу сдержаться. Внутри все кровоточит. Ведь он же отец…
Столько раз я прогоняла из головы эти мысли, неосознанно оправдывая его действия, – а он этого не заслуживал. Ведь он лишил меня всего.
Заставляю себя прекратить анализировать, потому что, если продолжу, сдержать рвущуюся наружу истерику уже не выйдет. Заталкиваю обиду обратно в грудную клетку – хотя там уже и так нет места от боли, – и накрепко запечатываю.
Отец уходит, а я, не в силах сдвинуться, смотрю на экран, ему вслед, чувствуя, как последняя нить, связывающая меня с этим человеком, натягивается, скрипит и с глухим хлопком обрывается. Он меня не услышит, но я не могу сдержаться и шепчу:
– Но я ведь не вещь…
Замок щелкает – и я понимаю, что не слышала шагов. Закрываю программу. Мониторы гаснут. Скрипит дверная ручка, и я бросаюсь за стоящий справа стеллаж, вжимаюсь за него, притягивая коленки к груди, – хоть бы охранник не стал осматривать помещение!
– Максфилд здесь, – произносит неизвестный голос и цокает языком. – Опять злой как черт.
– Как всегда, приперся не вовремя, – вторит другой.
Свет зажигается – мне недолго остается быть незамеченной. В поисках места, куда бы спрятаться, я верчу головой – и наконец замечаю открытую дверь, похожую на дверь в кладовую. Надеясь, что по ту сторону вместо привычного хлама окажется выход, я на четвереньках подползаю ближе и, стараясь не дышать, заглядываю внутрь.
Лестница. Ну разумеется. Это здание соткано из коридоров и лестниц.
Стараясь не торопиться и ориентируясь по табличкам, я спускаюсь на нужный этаж. Сворачиваю направо, иду минуту, другую. Время не терпит, и ноги сами несут меня вперед. Двери мелькают одинаковыми полотнами, им нет конца, – и я наконец останавливаюсь, понимая, что заблудилась. Делаю два длинных вдоха, стараясь не поддаваться панике. Здесь меня никто не знает. Еще есть время, чтобы найти выход.
И вдруг свет гаснет.
Я застываю на месте. Надежда на спасение, успевшая зажечься внутри, потухает следом за освещением. Глаза не могут привыкнуть к темноте. В коридоре без окон она ощущается безмерной, как Вселенная. Пытаюсь идти, но стены будто сами собой вырастают там, где их совершенно не должно быть. Эти бесконечные коридоры – как моя жизнь, в ее лабиринтах я потерялась, и выхода не найти.
Стараясь сохранять спокойствие, я касаюсь прохладных стен кончиками пальцев. Срабатывает аварийное освещение, разрывая тьму красными мерцающими огоньками. Боже, спасибо! Я подлетаю к табличке с картой эвакуации и понимаю, что забрела слишком далеко. В крыло, допуска в которое у Блэйк нет. Рука сама тянется за ухо – включить наушник. Арти меня убьет. А Шон разровняет землю над моим несчастным трупом. Но выбора нет, поэтому я выдавливаю тихое «Прием».
– Прием, – тут же отзывается Арт. На фоне слышатся шаги – он то ли бежит, ударяя тяжелыми подошвами по бетонному полу, то ли за ним гонятся.
– Мне нужна помощь, – шепотом прошу я.
– Где ты? Все еще в первом блоке?
– В третьем, – мысленно сжавшись, отвечаю я.
– Какого лешего тебя занесло в третий? Это же противоположная сторона комплекса.
– Потом расскажу. Мой пропуск здесь не работает. И свет погас.
– Возвращайся через крышу. Найди любую лестницу и топай наверх, пока не вылезешь наружу. Там сориентируешься, куда бежать.
«О нет, только не через крышу», – едва не вою я. Лодыжка – память о прошлом забеге по крышам – принимается противно ныть, словно подтверждая плохие предчувствия.
– До связи, – бросает напоследок Арт, и его голос растворяется в стуке моих шагов.
В коридоре по-прежнему тишина. Что бы Шон ни задумал, они с Артом явно далеко от меня. Я сворачиваю в первый же попавшийся лестничный пролет и несусь наверх, пока ступеньки не кончаются. Лампочек тут нет, двигаться приходиться на ощупь. Руки машинально тянутся обшаривать стены, и наконец я нащупываю ручку. Хоть бы получилось.
Замок поддается, дверь открывается. Глаза на несколько мгновений слепнут до белизны – от яркого света. Я с силой прищуриваюсь, пытаясь сообразить, куда идти. Сердце бьется на пределе, а нервы натянуты так, что прикоснись – и, как струны, лопнут, ведь на плоской крыше посреди бела дня я как муха на ладони.
Осматриваюсь. Позади меня лес, значит, центральный вход слева. Доберусь до аварийного выхода, спущусь внизи выйду как сотрудник лаборатории, решаю я. И снова бегу. Единственное, что я слышу – мое влажное дыхание и хруст снега под подошвами. Вдох-выдох.
Холодает. Я стараюсь не думать о том, что пальто осталось внизу. Я стараюсь не думать вовсе, но невольно погружаюсь в воспоминания, прочитанные и подсмотренные, мои собственные и принадлежащие парням, теперь уже из этой реальности, жестокой и правдивой. Я вижу отца: взгляд его синих глаз, серьезный и упрямый, говорит мне, что только такое отношение я и заслужила.
Он уходит. Мне пять, и я плачу в подушку, но не жалуюсь маме.
Мне двенадцать. Он высаживает меня у женского пансионата и уезжает. Снова.
Мне двадцать один. Я стою перед монитором, разбитая и разрушенная, но опять вижу лишь его спину – и уже не удивляюсь. «Я отдал свой долг». Вдох-выдох.
Я вижу Тайлера. Бегущего. Прячущегося. Дерущегося. Запутавшегося тринадцатилетнего мальчишку, стоящего с занесенным ножом. «Потому что смерть никого не отпускает просто так». Вдох-выдох.
Я вижу Ника, беспомощно плачущего над гибелью лучшего друга на полу отцовской лаборатории.
– Ви, я не хочу говорить об этом. Все в прошлом. А прошлое стерто. Зачем ты пытаешься воскресить его?
– Потому что прошлое – это часть тебя. А я хочу узнать. Тебя.
– Хочешь узнать, как я стал таким ублюдком?
Вдох-выдох.
И я не хочу этого видеть. И не хочу знать. Поэтому бегу быстрее, пока крыша не кончается. Дергаю за ручку. Захлопываю за собой дверь. Внутри темно и тихо. Слишком тихо. И это хорошо. Так ведь и должно быть.
Но не успевает последняя фраза промелькнуть в голове, как кто-то зажимает мне рот рукой и грубо притискивает к стене. Окружающие предметы расплываются. Последнее, что я замечаю, – силуэт мужчины, горящие огнем глаза и дикую улыбку-оскал. Я пытаюсь закричать, но стремительно проваливаюсь куда-то.
В место, где тепло. И солнечно. Туда, где я не забыла надеть пальто.
Приятная нега растекается по коже, но в какой-то момент мир опрокидывается. Я медленно открываю глаза и понимаю, что никакого тепла и солнца тут нет. Кое-как свожу в фокус окружающие предметы. Вокруг серые бетонные стены. И много света, режущего глаза.
Я пытаюсь пошевелиться, но руки стянуты за спиной. Пол плывет. Транквилизатор дает о себе знать тошнотой и вялостью в ногах. Первым накатывает осознание, что я попалась. Подвела парней – они ведь ни за что меня тут не оставят, полезут за мной. Следом приходит страх – за себя, за них, – леденящий ужас. А потом время на секунду замирает, и я будто слетаю с обрыва на огромной скорости. Потому что чувствую его присутствие раньше, чем поднимаю голову. Уже заранее зная, куда смотреть.
Через толстое стекло в точно такой же комнате сидит Ник.
От одного взгляда на красно-фиолетовую палитру гематом на его лице сжимается желудок. Я не могу отлепить взгляд от заострившихся плеч и коленей, впалых щек и падающей на лицо челки, еще сильнее подчеркивающей худобу. Он поднимает голову, глядит прямо на меня – но не замечает. Даже яростный блеск в его глазах, который невозможно вытравить ни одним известным мне способом, смотрится тускло. Ник устал. И это видно.
Я до боли закусываю щеку, чтобы не дать шанса слезам. За спиной кто-то громко восклицает:
– Ну наконец-то блудная дочь вернулась домой!
Резко поворачиваю голову – и тут же морщусь от боли в шее и головокружения.
Волосы цвета беззвездной ночи. Синие глаза с низкими бровями, слегка нахмуренными, будто он заранее не одобряет ничего, что я могла бы сказать или сделать. И этот командный тон. Колкий взгляд отца проникает в подсознание, ворошит архивы памяти, вытряхивая воспоминания: его рука крепко сжимает мой локоть; пощечина; сворачивающийся ужом страх от одного лишь увиденного на экране телефона слова «Отец». Его присутствие, как и прежде, заставляет цепенеть, но я прикладываю все силы, чтобы сохранить спокойствие. Я больше не та, что была раньше, поэтому отвечаю:
– Неужто тебе не все равно?
– Меня во многом можно обвинить, но точно не в равнодушии, – отвечает он. – Особенно по отношению к тебе. Видишь, даже друг твой здесь, я постарался. Надеюсь, ты рада его видеть?
Игнорирую вопрос – он все равно риторический. К горлу подкатывает тошнота; хочется вскочить с места, сорваться и убежать, но я не могу даже рукой пошевелить – она накрепко привязана к стулу. Охранник у меня за спиной предупредительно покашливает. Отец встает передо мной и заглядывает в глаза.
– Скажи мне, Виола Максфилд, разве оно того стоило? – Он разговаривает со мной как с маленьким ребенком: мягко, но в то же время отчитывая. Сразу хочется спрятаться от него – неизвестно откуда взявшаяся вина отзывается глухим стыдом. Я опять его подвела. Не оправдать отцовского доверия – это самое страшное. – Ты в очередной раз совершила ошибку, – укоряет отец, и в груди после этих слов что-то внезапно воскресает, что-то, доныне спрятанное под самыми тяжелыми могильными плитами. Память услужливо возвращает прошлое – холодный взгляд и острые, жгущие изнутри упреки: «только я знаю, что для тебя лучше», «прекрати заниматься ерундой», «не трать мое время, Виола, оно стоит дороже, чем ты можешь себе позволить», – и я думаю: какой же я была наивной! Теперь я точно знаю, что такое страх.
Страшно – понимать, что иллюзии, которые ты так долго строил вокруг себя, как воздушные замки, рушатся в один миг, опадая под ноги разбитым доверием. Что твоя жизнь – не более чем возврат долга.
Страшно – знать, что твой собственный отец использовал тебя, обманул и предал. И готов сделать это снова.
Страшно – глядеть в глаза того, кто сидит напротив. Того, кто, несмотря ни на какие удары, собирает себя по кусочкам, продолжая ухмыляться в лицо противнику.
Страшно – чувствовать, что это конец и никакие слова тут уже не помогут.
Но несмотря на ужас, я уверенно отвечаю:
– Теперь я вижу, что совершила только одну ошибку. Надо было сбежать раньше.
Отец качает головой, несколько секунд внимательно меня рассматривая.
– Дело в Нике? – спрашивает он. – Ты зря цепляешься за него, глупая. Ник уже не человек. Он – биологическое оружие. И пока ты считаешь, что между вами нет разницы, с каждым его улучшением вы отдаляетесь друг от друга все сильнее и сильнее. Сейчас он с тобой, потому что ему этого хочется, – но мальчишеская спесь остынет, и что ты будешь делать? Ведь если он уйдет, ты никогда его не догонишь. Будь ты чуть внимательнее, заметила бы, что Ник не мерзнет, хотя ходит в тонкой куртке, даже когда вокруг снег. Обращала ли ты внимание, как быстро на нем заживают раны? А его моторные навыки, скорость… Он же словно ангел смерти, от которого невозможно уйти. Крыльев разве что не хватает.
От того, как отец восхищается Ником, словно художник – собственной работой, внутри все завязывается узлом.
– За превосходство, моя дорогая, надо платить. В него вложено такое количество денег и сил, что ему до конца жизни не выбраться из долгов.
На Ника обрушивается очередной удар. Я зажмуриваюсь и опускаю голову, слабо всхлипывая.
– Его болевой порог не имеет на сегодняшний день равных. В начале эксперимента мы даже подумать не могли, что сможем достичь таких результатов.
Я возвращаю взгляд к стеклу – в надежде, что это жуткое представление вот-вот закончится, – но не выдерживаю и снова отворачиваюсь. Не могу смотреть, как на лице Ника после каждого удара расцветает очередной кровоподтек. Отец рассказывает о нем так, будто это не человек вовсе, а вещь, которую он хочет подороже продать.
– В нем не просто сила, Виола. В нем еще тонны рвущейся на свободу злобы. Поверь мне, именно так выигрываются самые славные бои. И наш еще не окончен. Этот парень – мой билет наверх.
– Поэтому ты решил держать его взаперти? Как прочих своих подопытных зверюшек. – Перевожу взгляд на безымянного солдата, стоящего в стороне со скрещенными на груди руками. Судя по выражению лица, мои слова ему не по душе. Вот только мне плевать. Отец презрительно усмехается.
– Ник кое-что у меня украл, – беспечно отвечает он. Я невольно задаюсь вопросом, насколько наигранно его спокойствие. – Разработки Коракса отличаются от тех, которые используют в армии, они в разы эффективнее. Именно поэтому никто не должен о них знать. Вот почему я здесь, Виола. Вся проблема в том, что я создал самый крепкий в мире сейф, а теперь он захлопнулся.
В комнате напротив Ник усаживается на металлическом стуле поудобнее. Развалившись и пугающе ухмыляясь, закидывает голову на спинку и прикрывает глаза. Отец молчит, сложив руки перед собой и глядя, как двое по ту сторону стекла вновь обмениваются репликами, а потом спокойно продолжает:
– Каждый допрос он превращает в фарс. Мы сами его этому обучили.
Охранник толкает Ника в бок дубинкой. Тот с флегматичной отстраненностью поднимает взгляд и, глядя на своего карателя в упор и что-то говоря, растягивает рот в скалящейся ухмылке. Допрашивающий его агент недовольно выдыхает и, скривившись, оборачивается в нашу сторону. Взгляд Ника тоже скользит к стеклу. Он наверняка догадывается, что за ним наблюдают.
– Ничего более не вызывает в нем страха, трепета или хотя бы беспокойства. Ему просто на все плевать.
– Оружие, которое было сконструировано хранить молчание, обернулось против своего создателя, – злорадствую я. – А как же альтернативные методы, сыворотка правды например?
Отец смеется. И от этого смеха по спине бегут мурашки.
– Неужели ты думаешь, что у бойцов, на подготовку которых мы потратили столько лет, нет от нее иммунитета? Но, – он поднимает палец, – у каждого из нас есть слабости.
Его синие глаза – мои синие глаза – смотрят в упор, и внутри меня снова просыпается неконтролируемое чувство тревоги.
– У Ника непростой характер, но он более чем способен им управлять. Я наблюдал за ним с детства, и всегда за его действиями стояла важная цель. Вот и сейчас, Виола, он просто ждет.
– Чего?
– Причины заговорить.
– Серьезно? – Из горла вырывается истеричный смешок, в данной ситуации настолько нелепый и наигранный, что я и сама бы себе не поверила. – Тогда у меня для тебя плохие новости. Я не могу тебе помочь. Я все равно ничего не помню.
Кажется, будто отец ждал этого момента. Немного помедлив, он подходит к стеклу и набирает на его поверхности пару команд. Перегородка подсвечивается белым – и будто растворяется в воздухе. Появляется звук. Голова Ника приподнимается, его взгляд останавливается на мне.
– Я знаю, что ты все забыла, – говорит отец, – но ты можешь помочь Нику вспомнить.
Наши с Ником взгляды встречаются, и я впервые читаю в его глазах панику. И понимаю, что предпочла бы перенести любую боль, издевательства, только бы не видеть в них страх. А его становится так много, что он льется между нами рекой. Я чувствую, как Ник стискивает зубы, и незаметно качаю головой. Нельзя показывать отцу, что его методы работают.
Переместившись из моей камеры в камеру Ника, отец встает напротив него.
– Она ведь и мне дорога, – тихо произносит он, чуть наклонившись. Ник не сводит с него глаз. Его молчание громче, чем самый отчаянный крик.
– Как ты можешь? – это все, что он произносит, но, судя по тону, сам знает ответ. И вряд ли этот ответ ему нравится. Отец молчит. Любой другой уже давно отвернулся бы, спасаясь от пристального взгляда, сулящего медленную и жестокую смерть, но полковник Максфилд продолжает игру.
– Ты знаешь правила, – говорит он, а меня едва не выворачивает наизнанку от страха. – Нужно всего лишь ответить на мои вопросы. Я, как и ты, меньше всего на свете хочу причинить ей боль. Просто в нынешней ситуации выбор – за тобой.
Я практически не дышу, стараясь не упустить ни единого слова; не моргаю, обманывая свой разум – мол, пока не закрою глаза, ничего страшного не случится, – хотя мысленно съеживаюсь в крошечный комок посреди огромной бетонной клетки. Клетки, откуда для меня нет выхода. Глаза Ника пристально смотрят в мои.
– Я хочу, чтобы вы оба поняли: все, что я делаю, – ради вашего же блага. Некоторые решения для нас болезненны, но необходимы. Тебе ли не знать, – добавляет отец и, похлопав Ника по плечу, выходит из камеры.
– Молчи, – произношу я одними губами. – Что бы ни происходило, молчи.
Плечи Ника напрягаются так, что того и гляди разорвут одежду. Даже охранник за его спиной слегка отодвигается, готовый, кажется, сорваться с места и сбежать.
– Если у него еще есть наглость угрожать мне, то значит, хватит и силы сопротивляться. Позаботьтесь об этом, – добавляет отец, и я провожаю взглядом его спину. В очередной раз.
Позади раздаются шаги. Я успеваю лишь вскрикнуть. Последнее, что я вижу перед тем, как кто-то бьет меня наотмашь по лицу, – побелевшее лицо Ника напротив…