Наносить визит в ресторан в официальном порядке, при исполнении, с фингалом под глазом было, конечно, делом обоюдоострым. Колосова могли неправильно понять и коллеги, и фигуранты. Можно было сразу, прямо не отходя от кассы, попросить у Кати какую-нибудь пудру или крем – у женщин ведь пропасть разных хитрых штук для наведения красоты, но Никита скорее бы дал поставить себе второй фингал, чем так низко пасть в ее глазах. Вообще, если честно признаться, несмотря на травму, настроение у него было превосходное. И спать совсем не тянуло. И утро встречало прохладой, и ветром встречала река…
Когда он закрывал глаза, перед ним, точно пчелы роились, плясали огни на темных берегах. И пароходик все еще плыл. И ноги все еще чувствовали его палубу, а не пыльный асфальт. В девять Колосов позвонил дежурному по управлению и радостным, бодрым голосом сообщил, что с утра работает в Москве по делу Студнева.
– Что, Никита Михайлович, наши-то выиграли вчера? – спросил дежурный.
– Кто выиграл?
– Ну, настроение-то у вас, слышу… Набили, значит, наши чехам? Я-то на даче был, у меня там телевизор не пашет. И какой же счет?
– Не знаю, – ответил Колосов, – лично я вчера телевизор не смотрел.
В ресторан для солидности он взял с собой двоих сотрудников отдела убийств. Им было приказано приехать на Фрунзенскую набережную к 9.30. Расписания работы ресторана Колосов не знал, но предполагал, что, как и все заведения такого типа, ресторан открывается в двенадцать часов. Так что половина десятого было, по мнению Колосова, самым подходящим временем для официального знакомства с предприятием частно-коммерческого общепита с причудливым названием «Аль-Магриб».
Снова пришлось проехать по Фрунзенской набережной. Настроение еще более скакнуло вверх – Никита в душе был почти благодарен и безвременно почившему Студневу, и его коварному убийце-отравителю за то, что тот спланировал преступление так, что нити его вели вот сюда, на набережную, в ресторан, расположенный в двух шагах от ее дома.
Сколько раз – тысячу, миллион – он, Колосов, давал себе железное, стальное, титановое слово сыщика, что перестанет, прекратит думать о ней вот так! И вот вдруг оказывается, что брать свое верное, преданное, давно и безответно раненное сердце в ежовые рукавицы совсем не нужно. Это отравление в Столбах (и надо же было такому случиться)… И этот вечер на Москве-реке, эти огни на Воробьевых горах точно шептали на ухо: «Эй, глупец, постой, погоди, может, и на твоей улице будет праздник?»
К любому повороту событий в ресторане Колосов был готов. Ресторанов он повидал. В основном, правда, это были сумрачные пивнушки где-нибудь за городом, на природе – в Люберцах, в Пушкине или в Наро-Фоме. В пивнушках этих кипела жизнь: игрались свадьбы, справлялись поминки, совещалась местная братва, формировались «крыши» и «подставы», кого продавали за деньги, кого сдавали и так, из одного удовольствия сделать гадость ближнему. Иногда там постреливали горячие головы, иногда даже кого-нибудь мочили, но, в общем и целом, все было довольно забавно и жизнерадостно.
Бывал Никита в связи со служебной необходимостью и в других ресторанах – столичных. Здесь все было гораздо богаче, чопорнее, официознее, но ситуация была все та же – кого-нибудь непременно брали с поличным на входе или выходе или за второй переменой горячего блюда.
Например, прошлой зимой, когда брали находящегося в федеральном розыске вора в законе Лимона, пришлось посетить «Первый московский Яр». «Яров» в столице оказалось несколько, а в «Первом московском» Никиту поразил зал, огромный и гулкий, как футбольное поле, весь сплошь в жирной позолоте, с вычурными канделябрами, огромной хрустальной люстрой, бархатными красными диванами и алым занавесом на эстраде. Между столиками торчали сиротливые искусственные березки. В бассейне, куда в горячке преследования свалился отчаянно сопротивлявшийся вор Лимон, плавали живые осетры и стерляди, а откуда-то с антресолей гремел тоже живой цыганский хор.
Все это дежа-вю – позолота, осетры, бархат и цыганское «Не уезжай, голубчик мой, не покидай поля родные» – было прапрадедушкиной сказкой позапрошлого века. Но Никита давно уже успел заметить, что контингент, особенно разменявшие пятый десяток воры в законе, сильно ностальгировали по прошлому. Отчего – бог весть. Но на сходках они заседали обычно в солидных, проверенных временем заведениях типа «Ангары» или «Якоря» и никогда в новомодных «Бульварах» и «Ки-ка-ку».
Короче, от этого мутного «Аль-Магриба», где получил свою чашу с ядом гражданин Студнев, Колосов ждал чего угодно, особенно когда увидел место его дислокации: сталинский генеральский дом-монолит рядом с застекленным, как теремок, новым пешеходным мостом. Напротив, на той стороне реки, зеленел Нескучный сад, виднелись пристани. Левее – парк с аттракционами и американскими горками. Через квартал – Катин дом. Далее грандиозное сооружение, всегда вызывавшее у Колосова чувство ведомственной зависти, – Министерство обороны.
Ресторан занимал цокольный этаж дома. Вывеска мигала золотисто-розовым неоном. Буквы были стилизованы под арабскую вязь: «Аль-Магриб». Но в глаза бросалась не вывеска, а серая, облицованная кладбищенским гранитом стена, а в ней дубовая, под старину, дверь с коваными петлями и запорами, ступени, выложенные ярко выделяющимися на сером московском асфальте желто-коричневыми плитами, узкие окна, полуприкрытые дубовыми тяжелыми ставнями, и бронзовый фонарь под навесом над входом: затейливые восточные узоры из листьев и трав из разноцветного стекла – лазурное на золотом поле.
Рядом было припарковано несколько машин, в основном иномарки. Никита ошибся: «Аль-Магриб» открывался не в двенадцать, а в десять часов. Сотрудники розыска уже ждали Колосова в машине на углу. Оба были молодые, неопытные. Проку от таких немного, одна видимость. Оба сразу с ястребиным интересом воззрились на лиловый синяк под глазом у начальника. Колосов надел темные очки.
– Так лучше? – спросил он, здороваясь. – Значит, задача ваша проста: один остается в машине, фиксирует обстановку снаружи, второй идет со мной внутрь. Я беседую, вы молчите, остаетесь у входа и наблюдаете обстановку. Это наше первое поверхностное знакомство с местом. Территория не наша, а московская, так что ведем себя тихо и корректно.
Вошли, спустились по крутым ступеням и попали в маленький вестибюль, где не было ни охранников, ни вышибал, а сидел седенький старичок-швейцар за дубовой стойкой и с увлечением читал «Московский комсомолец».
– Прошу, проходите, добро пожаловать. – Увидев первых посетителей, он встал, заулыбался. В гардеробе на вешалке не было ни одной вещи. Летом, как известно, швейцары не раздевают посетителей, а просто сторожат вход и получают чаевые за красивые глаза.
Швейцар распахнул перед Колосовым еще одну скрипучую дубовую дверь, и Никита вошел в зал, оставив своего молодого коллегу на входе объясняться и предъявлять удостоверение.
Обеденный зал был пуст – так показалось Никите вначале. Он удивленно оглянулся и…
Он ждал чего угодно – вплоть до логова людоедов-отравителей, но «Аль-Магриб» просто поразил его с первого взгляда. Никита вынужден был признать, что более уютного и славного места он не встречал. Хорошее ли настроение было в том виновато, мысли о Кате или аромат свежего крепкого кофе, но Никита был просто очарован!
Ресторанчик не был похож ни на те прокуренные прокисшие пивные подвалы, ни на позолочено-купеческий «Яр» со всем его новорусским наворотом. Ресторанчик был совершенно особенным местом и одновременно сразу же что-то властно напомнил Никите – что-то очень-очень знакомое… Любимое… Никита оглянулся еще раз – в памяти всплыли кадры из старого детского фильма про джинна, жившего в лампе, найденной юным пионером в Москве-реке.
В зале было сумрачно – ставни полуприкрыты, верхний свет притушен, горела только подсветка у стен. В стенах виднелись глубокие уютные ниши. Штукатурка была расписана нежными акварельными красками, создавалась иллюзия, будто ты смотришь из окна, и в дымке розовых облаков открывается вид на город – на стрельчатые высокие минареты и купола мечетей, крыши дворцов и висячие сады. Там, где роспись кончалась, начиналась облицовка из мавританских бело-синих изразцов. Ими был отделан и маленький фонтан-чаша в центре зала. Вода журчала, убаюкивала, и – Никита ушам своим не поверил – ворковали голуби. Он взглянул верх: под потолком напротив окон висели просторные клетки. А в них пара белых голубей с красными клювами и мохнатыми лапками и четыре канарейки.
Столиков в зале было немного. И все словно колченогие – вытесанные из массивного дерева, грубоватые, но ужасно уютные. И стулья были тоже им под стать – увесистые, с высокими резными спинками и полированными подлокотниками. В нишах-»окнах» стояли маленькие пузатые диваны, затянутые полосатым синим, зеленым, оранжевым, золотистым шелком. Пол покрывали лохматые вишнево-синие мавританские коврики, перед диванами стояли низкие резные восточные столики. Еще вдоль стен громоздились какие-то пузатые несуразные лари – потемневшие от времени, чуть ли не источенные жучком. А на них – медная, ярко начищенная посуда: блюда, вазы, чайники, кофейники.
Сводчатая арка вела в соседний зал – поменьше. Там были те же неуклюжие столики, а еще огромная печь во всю стену и открытый очаг. Перед печью – аккуратная поленница дров, кованый мангал, наполненный углем. И еще какие-то медные тазы на стенах, оказавшиеся не чем иным, как старинными щитами восточной стражи. Еще узкий глиняный кувшин на подставке – Никита был готов поклясться, он сам видел этот старый английский фильм в детстве, – именно из такого кувшина пил на экране багдадский вор.
Пахло кофе и яблоками. И еще чем-то неуловимым – и сладко-сдобным тестом, свежим хлебом и, кажется, розами, хотя их нигде не было видно – ни в цветочных горшках, ни в вазах.
Никита подумал: если есть на свете воплощенная идиллия, то вот она, перед ним. Ему вспомнилась Аврора на приеме у шефа – ее звенящие, переливающиеся фальшивыми искорками браслетики, цепочки, брелочки, колечки. Он посмотрел на клетку с воркующими голубями и…
– Какие люди! Вчера мы к вам, а сегодня уже и вы к нам. Так и знал, что люди в черном нас навестят, но чтоб так скоро, так оперативно…
Ресторан в этот час был пуст. Но все же один посетитель уже имелся: на диване в угловой нише за столиком. Колосов узнал этого громогласного типа: вчера он приезжал вместе с Авророй. Фамилия его была Симонов. В кабинете у шефа они и словечком не перекинулись, а сейчас этот Симонов трубил, точно мамонт в период весеннего гона.
Симонов тяжело приподнялся с дивана, протягивая Колосову мускулистую длань для рукопожатия, но внезапно потерял равновесие и снова плюхнулся на шелковые подушки. Он был пьян. И тут из другого зала послышался громкий женский голос-контральто, отчитывавший кого-то с нескрываемым раздражением:
– Рано ябедничать явился, дражайший. Десять только. Для доносов рановато.
– Как вы интересно все оборачиваете, Марья Захаровна, – ябедничаю! Я вам докладываю, как обстоят дела, и категорически заявляю: «Гайин аль гхальми» из меню надо срочно убрать. Поляков испортил к чертям маринад, а вы меня же еще и упрекаете, что я ябедничаю! – Голос, возражавший женскому, был мужской молодой баритон, тоже ужасно раздраженный.
– Ну так сделай что-нибудь, исправь! Уксус, что ли, добавь туда винный…
– Добавить винного уксуса! – с отчаянием возопил мужской голос. – Марья Захаровна, вы меня иногда просто изумляете. Добавить в маринад для «Гайин аль гхальми», – мужской голос произнес эту абракадабру с почти религиозным благоговением, – винного уксуса, это же… Это же… Нет, вот нож, лучше убейте меня сразу, но чтобы предлагать мне, профессионалу, добавить уксуса… Это только вы с вашим любимчиком Поляковым можете додуматься!
– Ты его, Левка, не кусай! И не лягай, – повысила голос Марья Захаровна, – надо же, манеру какую взял. Я Полякова двадцать пять лет знаю, ты тогда под стол еще пешком ходил. А он в таких ресторанах работал, что тебе, мальчишке, и не снилось. Его толму эчмиадзинскую Политбюро ело и нахваливало, а когда шах к нам приезжал, его в Кремль брали, завтрак дипломатический готовить. Ну, а сейчас что же… Его пожалеть надо, а не лягать по каждому вздорному пустяку.
– Ничего себе пустяк! Вам что же, Марья Захаровна, ради своего любимчика и на репутацию ресторана наплевать, и на убытки наплевать? Это же ваши убытки – испорченный маринад, – не мои!
– Что ж, когда повар влюблен, борщ всегда пересолен, – донесся до Колосова ответ Марьи Захаровны. И через мгновение она вошла в зал, бросив на ходу через плечо: – Ты молодой, ты мастер, вот и покажи себя, Лева, в полном блеске, исправь. А доносы эти свои утренние прекрати. Я этого терпеть не могу.
Марье Захаровне на вид было лет сорок пять. Колосов увидел стремительную, как комета, и круглую, как матрешка, женщину – статную и полную. Темные густые ее волосы были стрижены в форме каре, и длинная челка то и дело падала, закрывая половину лица. Лицо было круглым, холеным, улыбчивым и ясным. У Марьи Захаровны был яркий крупный рот, ей удивительно шла темно-бордовая перламутровая помада от Шанель, которая почти никому не идет, кроме стилизованных портретов великой Коко. Глаза Марьи Захаровны были узкие, с монгольским разрезом, они словно выглядывали черными искорками из щелочек за пухлыми, матово-напудренными щеками. Ее облик дополняли полные покатые плечи, широкие бедра, тяжелая грудь и вместе с тем крохотные изящные ручки с крашенными бордовым лаком длинными ноготками и удивительно маленькие – размер, наверное, 34, на взгляд Колосова – ступни, которым впору был бы даже Золушкин башмачок.
Марья Захаровна была в дорогом летнем брючном костюме из пепельного льна отличного итальянского качества. На ногах красовались босоножки на высоченном каблуке-шпильке – паутина тончайших кожаных ремешков. На льняной топ сверху была накинута льняная модная шаль нежно-сиреневого цвета.
Стоявшего в дверях Колосова Марья Захаровна не увидела – все ее внимание, едва она вошла в зал, приковал к себе развалившийся на диване Симонов.
– Хорош, – прошипела она, – хорош гусь… Снова за свое, опять с утра нализался? Мне что, снова наркологу звонить, «неотложку» вызывать?
– Да все нормально, не шуми, я в полном… па-алнейшем порядке. – Симонов снова попытался приподнять свое крупное тело и снова не смог. – А к нам, между прочим, гости…
Но Марья Захаровна не слушала его, она яростно топнула каблучком.
– Паразит! – крикнула она звонко. – Вот паразит-то на мою шею навязался! Тебе ж три ампулы вкололи, паразиту, тебе что врач сказал – если хоть рюмку выпьешь, откачать тебя они уже не успеют!
– Да брось ты, – Симонов отмахнулся, – жив я, как видишь. И в совершенной норме, – он наконец восстал с дивана, – и не явись к нам в гости с утра пораньше органы, я б тебе, моя птичка, доказал, в какой я отличной форме и что мне давно уже хочется с тобой сделать.
– Хулиган, животное, клоун несчастный, паяц! – крикнула Марья Захаровна и вдруг спросила совсем другим, мирным, озабоченным тоном: – Органы? Какие органы? Где?
– Здесь, – ответил Колосов, – здравствуйте, здравствуйте, я из уголовного розыска. Майор Колосов. А вы, как я понимаю, Марья Захаровна Потехина. У меня к вам несколько вопросов.
– Пренеприятное известие, господа, – пробормотал Симонов, – к нам ревизор, это… едет… а тут взятки борзыми щенками… Смотри, Манька, осторожнее… Сейчас первым делом про кальян спросит. Эй, кто там есть на кухне – гашиш в унитазе топите!
– По-мол-чи! – крикнула Потехина, снова топая ножкой в игрушечной босоножке, и сказала Колосову: – Не обращайте на него внимания. А могу ли я взглянуть на ваше удостоверение?
– Прошу вас, – Колосов галантно предъявил «корочку» и, забывшись, снял темные очки. И совершенно напрасно.
– Начальник отдела… – Потехина читала удостоверение, – убийств… области… Области… Так вы не с Петровки, 38? Область… Так, а простите за прямоту, Подольск… Ну, подмосковный Подольск – это у вас?
– У нас, – ответил Никита, – наша территория.
– И вам не стыдно, молодой человек? – Потехина гневно посмотрела на Колосова. – И совесть вас еще не загрызла, нет?
– А в чем дело? – спросил Никита, забирая удостоверение.
– И он еще спрашивает, в чем дело! Начальник отдела убийств из области – это про вас написано, а? Подольск – ваша территория? А почему тогда до сих пор убийца Похлебкина на свободе гуляет? Сколько времени прошло, а вы его до сих пор не нашли. Такого человека убили – гения! Мы все из него вышли, все. Похлебкин – это же… – Потехина потрясла пухлыми ручками. – У меня сердце кровью до сих пор обливается, когда подумаю, что такой человек в могиле лежит. А его убийца до сих пор на свободе разгуливает.
– Марья Захаровна, но я этим делом не занимался, – со скромным достоинством ответил Колосов, – а по делу Похлебкина до сих пор ведется работа.
– Бросьте! Вы мне это бросьте, работа! – Потехина презрительно усмехнулась. – Слыхала я по телевизору: мол, убили с целью ограбления. Отверткой! Чушь все это собачья!
– Марьяша, он к нам совсем не по этому делу, по другому, – попытался вклиниться Симонов.
– Помолчи, алкоголик! Похлебкин, можно сказать, нам всем свет дал увидеть, мы все у него в долгу неоплатном, а тут… Знаете, молодой человек, что я, лично я думаю о его смерти?
– Что? – спросил Колосов. Спорить с этой взрывной крикуньей, сладко дышащей дорогими французскими духами, было бесполезно. Допрос приходилось строить, подчиняясь и уступая.
– У старика был непререкаемый авторитет и влияние. Заикнись он только где-нибудь печатно или устно, что в том или ином ресторане под видом активно рекламируемой национальной кухни – любой: китайской, арабской, русской, кошерной – толкают клиентам разную там псевдоавторскую бурду, этому заведению пришел бы конец. Похлебкину верили все. Его слово было законом для специалистов самой высокой пробы. Так вот, я считаю, что его убили потому, что он пытался кого-то разоблачить! Пытался открыть глаза всем нам на то дерьмо, которым нас кормят за наши же деньги!
Колосов секунду молчал, словно оценивая.
– А знаете, Марья Захаровна, – произнес он задумчиво тоном самого настоящего гениального сыщика, – пожалуй… Эта версия имеет такое же право на существование, как и… нет, но какой новый, свежий, неизбитый подход… Поворот мысли на сто восемьдесят градусов… Я сегодня же доложу начальству. Спасибо вам, огромное спасибо.
– Не за что. – Марья Захаровна, блестя глазками-щелочками, пытливо изучала его – правду говорит или мозги пудрит. Решила по-умному сместить акценты: – Вы простите, что я накричала… Так с утра заведут, так заведут… Я ж ненормальная. Другие-то сейчас вон как дела свои ведут? Из Парижа или из Ниццы раз в неделю звякнут менеджеру – и трава им не расти. А я все сама, как раб… Я и менеджер, и директор, и кладовщик… С утра, верите, как к станку сюда иду, по-стахановски. Ну, хвоста всем накрутишь, разгонишь всех, порядок наведешь, зато до вечера спокойна – можно уезжать. Часы и без меня пойдут. Что же вы стоите, садитесь, – она гостеприимно указала Колосову на диван в уютной нише. – Понимаете, у нас тут пока с утра хаос. Раньше с двенадцати открывались, теперь летом из-за жары с десяти. Но раскачиваются по-прежнему медленно.
– Марья Захаровна, я к вам вот по какому вопросу. Вчера я имел беседу с…
– Ой, а что у вас такое с глазом? – воскликнула Потехина. Никита вздрогнул, воровато прикрыл ладонью синяк.
– Это пустяки, бытовая травма…
– Эх, молодой человек, – Марья Захаровна погрозила пальчиком, – все в суперменов играете. Шалите все… шалуны…
– Я по поводу гибели Максима Студнева, – сказал Колосов, – вам это имя знакомо?
– Ну я же говорила! Ну, Серафим, детка, что я тебе говорила, а? – торжествующе воскликнула Марья Захаровна, оборачиваясь к Симонову. – И Аврору убеждала. Серафим, пойди скажи, чтобы принесли гостю чаю с мятой, нашего фирменного. И узнай – не приехал ли Поляков? Конечно, мне это имя известно, – она обернулась к Колосову и вздохнула, – и с Авророй, бедняжкой, мы два часа вчера эту ее поездку в вашу милицию обсуждали. Я ее предупреждала: не надо было ей ездить.
– Почему? Я сам ее вызвал. Она знакомая погибшего Студнева, звонила ему.
Марья Захаровна пристально посмотрела на Колосова.
– Молодой человек, вы можете не финтить, а ответить прямо и честно, – сказала она. – Вы вот сами из отдела убийств, целый начальник. Похлебкиным не занимались, а Максимом нашим занимаетесь. Так, значит, что же выходит – убили его, а?
– Я вам прямо и честно отвечу, – сказал Колосов, – это дело поручили мне. А факты пока таковы: Студнев упал с восьмого этажа своей квартиры. То есть дома, я хотел сказать…
– Упал или его выбросили? – спросила Марья Захаровна. – Или он выбросился сам?
– Мы пытаемся установить, что же произошло на самом деле. Нам стало известно, что накануне своей гибели он был здесь, в ресторане. Марья Захаровна, я хотел бы просить вас как можно подробнее описать этот вечер, этот ужин. Вы ведь на нем присутствовали?
– Присутствовала. Как белка в колесе крутилась. – Марья Захаровна покачала головой, откинула со лба челку. – Ну что вам сказать? Это была самая обычная частная вечеринка. Ресторан мой был снят моей хорошей знакомой – известной эстрадной певицей Авророй. Она устроила маленький праздник для друзей.
– По какому поводу праздник – день рождения, выход нового альбома, клипа?
– Берите круче, молодой человек. Она отмечала окончательное освобождение.
– То есть, не понял?
– С мужем она развелась, вот что. Расплевалась наконец. Она была замужем за продюсером Дмитрием Гусаровым, слышали, наверное, – этот господин из телевизора не вылезает. Ну и все – развелись они. Имущество только вот до сих пор делят. А разве она сама вчера вам не сказала?
– Нет, – покачал головой Колосов, – этой темы мы не касались. А кто еще присутствовал, кроме вас?
– Студнев был Максим, – печально ответила Марья Захаровна, – этот вот клоун, который ушел за чаем с мятой и провалился…
– Симонов? А он кто? – наивно спросил Колосов.
– Он мой гражданский муж. Такой ответ вас устроит? – ответила Потехина. – И по совместительству – камень на моей шее.
Колосов помолчал. У Потехиной и красавца Симонова разница в возрасте составляла лет десять, а то и больше.
– А он чем занимается? В ресторане работает?
– Он актер театральный.
– Внешность его мне знакома, да, да, да! – оживился Никита. – Он в каком театре играет?
– В Погорелом. Шучу, – ответила Потехина со вздохом, – отпуск у него пока творческий. Краткосрочный. Ну, а еще были вместе с нами Мохов Петр Сергеевич – журналист, известный кулинарный критик и добрый мой приятель – и Анфиса. Берг ее фамилия. Я с ней через Аврору познакомилась. Она тоже журналист, в каком-то медиа-холдинге работает. Аврора и ее муж Гусаров, ну, когда они еще вместе были, устраивали через нее какие-то рекламные акции, презентации, фотосъемку для журналов. Ну, а для меня Анфиса – железный клиент. Ресторан наш ей очень нравится. В последнее время она к нам зачастила.
– А кто обслуживал гостей? – спросил Никита. – Фамилии служащих вашего ресторана назовите, пожалуйста.
– Ну, вечер был особенный, торжественный. Закрытый. Тут уж, сами понимаете, не хотелось перед друзьями в грязь лицом ударить. Меню готовил мой шеф-повар Поляков. Наш второй повар, Сайко Лев Львович, тоже работал. Ну, потом рабочие по кухне, уборщица – тоже фамилии называть?
Колосов кивнул, записывая фамилии в блокнот.
– А кто подавал? Кто столики в зале обслуживал? – спросил он. – Фамилии официантов?
– Мы сидели в том зале, – Потехина кивнула на смежный зал, – там, как видите, у нас гриль, специальная печь для приготовления блюд на открытом огне и на углях. Был один общий стол. Обслуживали нас непосредственно шеф-повар Поляков, повар Сайко и официантка Воробьева Елена.
– Я с ними хотел бы побеседовать.
– Пожалуйста, только… Поляков сегодня будет позже. А Воробьева выходная, – сухо ответила Потехина.
Никита заметил, что тон и вся манера речи у нее несколько изменились. Исчезла крикливость и та шумная непосредственность, которая так ошеломила и позабавила его вначале. Потехина стала более сдержанной, и ее можно было понять – разговор вплотную касался ее ресторана.
– А вы сами, Марья Захаровна, в тот вечер не заметили ничего необычного? Ну, может быть, Студнев вел себя как-нибудь не так, странно?
– Вы все же считаете, что он покончил с собой? – Потехина горестно вздохнула и покачала головой. – Нет, в тот вечер все было нормально. Мы так славно посидели – хорошая еда, хорошее вино, душевная беседа, все свои… Аврора была так довольна, прямо душой оттаяла.
– Я думал, у вас тут спиртного не подают, – сказал Колосов, – ресторан-то восточный.
– Мы специализируемся исключительно на кухне Магриба – традиционные национальные блюда Марокко, Алжира, Туниса. В Москве мы единственные в своем роде, если, конечно, не считать «Марракеша». Но им до нас далеко. У нас достаточно пообедать один раз и сравнить, чтобы убедиться, – в тоне Потехиной теперь звучали горделиво-рекламные нотки, – а насчет спиртного – я прошу вас в наш бар. Вы убедитесь, что по карте вин мы не уступаем любому другому первоклассному…
Тут в зал грациозно вошла высокая молодая блондинка в красных брюках и черном топе. Она несла большой поднос с чайным набором – медный восточный чайник, медные стаканчики, вазы со сладостями, изюмом, финиками, ломтиками засахаренной дыни и ананаса.
– Спасибо, насчет бара и карты вин охотно вам верю, – сказал Колосов, разглядывая очаровательную незнакомку. Потехина приняла у нее поднос.
– Разве ты сегодня не выходная с утра? – спросила она.
– Мне заехать надо было, я мобильник вчера забыла, – блондинка покосилась на Колосова. – Я вам больше не нужна, Марья Захаровна? Я сейчас поеду.
– Подожди. Вот это и есть Воробьева Елена, – сказала Потехина Колосову.
Никита представился и попросил официантку ненадолго задержаться.
– А в чем дело? – недовольно спросила Воробьева.
– У меня к вам есть пара вопросов.
– Ну ладно, пожалуйста, – Воробьева пожала плечами и вышла.
– Попробуйте чай с мятой. Так пьют в Марокко. Очень освежает. Когда я была в Марокко, я очень плохо переносила жару и все время пила вот этот чай. Его надо пить очень горячим. – Потехина налила Колосову чай в медный стаканчик.
– Марья Захаровна, что за человек был Максим Студнев? – спросил Никита, осторожно пробуя обжигающий напиток. Чай был горьковатый, терпкий, душистый. Мятный его привкус был довольно сильным.
– Ну, как вам сказать? Красивый, веселый, молодой, обеспеченный, уверенный в себе. Нас познакомила Аврора несколько месяцев назад. Они бывали у меня.
– Вдвоем?
– Ну, Аврора, как я уже сказала, последние полгода разводится с мужем. Ей нужна была опора, поддержка, – Потехина грустно улыбнулась. – Мы, женщины, чахнем без крепкого плеча. А Максим давал ей возможность опереться на это плечо, не быть одинокой.
– Они жили вместе? – прямо спросил Никита.
– Насколько мне известно – нет. Они встречались. Аврора сейчас в трудном положении. Она уехала от мужа… точнее, сбежала от него, как говорится, в чем была, забрала только детей. Она живет сейчас у матери. Все время, пока тянется эта канитель с разводом, с дележкой имущества, длится и скандал.
– Этот ее бывший муж – Гусаров, – он что за человек?
– Я его никогда не любила, – сказала Потехина, – по-моему, он состоит из одних недостатков. Но весь фокус в том, что именно он сделал из Авроры то, что она есть сейчас. Она ему обязана всем.
– Вы сказали – недостатки. Какие же у Гусарова недостатки?
– Ну, скупость, например, высокомерие. Я слыхала, что в шоу-бизнесе его мало кто любит – именно за это – за наглость, вероломство.
– А в чем причина развода вашей подруги с мужем?
– Он ужасно с ней обращался. По-хамски. Всегда, но особенно в последние годы. Он жестокий человек. Не смотрите на меня так недоверчиво… Аврора, конечно, сама в этом никогда не признается, тем более милиции, но я знаю – Гусаров бил ее, издевался по-всякому. Если быть до конца откровенной, у нее была не жизнь, а ад кромешный.
– Это Гусаров посоветовал ей взять псевдоним Аврора?
– Ее зовут Наташа, – ответила Марья Захаровна, – фамилия Ветлугина, да вы, наверное, уже полные справки навели… Она так, под своим именем, и хотела выступать. Она сама мне рассказывала: в самом начале, когда она еще о Москве и не помышляла, и замужем за Гусаровым не была, они с какой-то программой ездили с девочками в Эмираты. Денег подзаработать в ночных клубах в Дубаи. Она хотела только петь и танцевать, и больше ничего. Едва ее имя назвали, с местными прямо вышла истерика половая. Психоз эротический. Они ведь арабы такие возбудимые – ужас! Начали на эстраду лезть, за руки ее хватать, за платье, чуть ли не торговать. «Наташа, Наташа!» – кричат. Они там, в Эмиратах-то, Наташами проституток наших зовут. Ну и ее, беднягу, за путану приняли. С тех пор она для всех Аврора – и на сцене, и в жизни.
Колосов отметил, что его разговор с Потехиной за стаканчиком мятного зеленого чая все время уклоняется в сторону от потерпевшего Студнева к певице. Не означало ли это, что здесь, в ресторане, погибший не имел собственного лица, а был лишь отражением своей любовницы?
– Скажите, а Гусаров знал о связи Студнева со своей женой? – спросил Никита, чтобы несколько обострить тему.
– Со своей бывшей женой… Пока Аврора жила в доме мужа, заводить приятелей она не осмеливалась.
– Почему?
– Опасно для жизни…
– Даже так?
– Даже так. С Максимом она сошлась, когда уехала, а точнее, сбежала от Гусарова к матери. Тут-то и появился Макс. – Потехина вздохнула. – Их связь не была ни для кого тайной. Мальчик, по-моему, влюбился в нее без памяти. Ну, по крайней мере, на всех это производило такое впечатление. Телячьи нежности.
– Телячьи?
– Ну, их отношения. Он ведь тоже ее ревновал к каждому столбу. Но все же не до такой степени, чтобы…
– Что?
– Чтобы руки на себя наложить, с собой покончить, бросившись с балкона.
– У Студнева были враги?
– Ой, вы мне такие чудные вопросы задаете. – Потехина усмехнулась. – Откуда же я могу это знать? Были наверняка. У кого их сейчас нет, кто деньги зарабатывает?
– Студнев неплохо зарабатывал? А чем он все-таки занимался?
– Понятия не имею. Сейчас ничем они таким особым не заняты, заводов-пароходов их не видно, а поглядишь – во всех проектах они завязаны, везде на виду, процентовку свою получают. Знаю только, что он успешно играл на бирже, имел какое-то небольшое рекламное агентство, и с Гусаровым у них когда-то в прошлом были общие дела. Кажется, Аврора и познакомилась с Максом через мужа.
– Пожалуйста, опишите тот вечер поподробнее, – попросил Никита.
– Ну что? О вечеринке, как водится, договорились спонтанно. Авроре пришла такая фантазия. Приглашены были, как я уже сказала, только наши. Мы тут, в ресторане, все подготовили – они приехали.
– Аврора приехала вместе со Студневым?
– Нет, она приехала с Анфисой. Причем опоздали, мы их ждали. Студнев приехал один, на машине. Он всегда сам за рулем, без шофера.
– И что было дальше?
– Ничего. Я же вам сказала: это был обычный дружеский ужин. Нормальная тусовка.
– Вы сказали: ваш шеф-повар готовил блюда. А кто составлял это меню, кто блюда заказывал – Аврора?
– Нет, она в этом мало что понимает. Она полностью полагалась на нас – на меня и Полякова, – сказала Потехина, – и потом, она почти ничего не ест. То ей нельзя, другое, такая капризная. Фигуру бережет. Ну, ей, конечно, надо, статус обязывает. Долину вон по телевизору показывают, она все какие-то «Супер-шесть» глотает… Но это же химия! И потом – возраст… Аврора тоже об этом уже задумываться начала, все на диетах каких-то сидит.
– Блюда, которые заказывают ваши клиенты, ну, то, что не съедается, остается на тарелках. Куда это потом девается? – перебил Никита ее сентенции.
– То есть как куда? В отходы, конечно. – Потехина опешила. – Это же объедки!
– У вас там что – мусорные контейнеры, мешки с отходами, что именно?
– Если точно – мусоропровод. Мы же фактически в жилом доме находимся, под нами подвал.
– А вывоз мусора у вас как налажен? – спросил Колосов.
Потехина даже растерялась.
– Как и в других ресторанах. Мы оплачиваем вывоз мусора. Каждую субботу приезжает машина, мусорщики забирают контейнер. Все вывозят. Только я не пойму, извините за прямоту, почему вы об этом так настойчиво спрашиваете?
– Потому, Марья Захаровна, что у нас веские основания полагать, что Студнев… Одним словом, мы уверены, что его смерть и пища, которую он ел тут, у вас за ужином, связаны напрямую.
– То есть как связаны? – Потехина всполошилась. – Что вы хотите этим сказать?
– То, что сказал, – ответил Никита, наблюдая за ее реакцией. – А теперь я бы хотел поговорить с вашим персоналом. С теми, кто работал в тот день и обслуживал клиентов. Воробьева ждет, начну с нее.
– Пойдемте, я провожу вас. У нас рядом с кухней официантская оборудована. Я вашими словами с толку сбита, мне вдруг так тревожно сделалось, – Потехина снизу заглянула в глаза Колосова. – Что происходит?
Но Никита не ответил. Он сделал это намеренно. Пусть поволнуется мадам. А мы за ее реакцией понаблюдаем.
Официантская оказалась небольшой комнатой без окон, зато с телевизором, кожаным диваном и креслами, со шкафчиками для униформы и верхней одежды. Воробьева сидела в одиночестве, курила, смотрела телевизор. Шли новости.
– Ну, не стану вам мешать, – сказала Потехина и оставила их.
Колосов разглядывал Воробьеву: лет двадцати семи, длинноногая яркая блондинка с великолепной гибкой спортивной фигурой. Он мысленно сравнил ее с Авророй. Пожалуй, официантка была покрасивее, помоложе. Никите представилось, как она лавирует в зале между столиками, грациозно качая бедрами. «Ресторан-то марокканский, – подумал он. – Стилизуется небось тут под тысячу и одну ночь вовсю. Может, и эта девочка Леночка тут клиентов в шальварах и чадре без лифчика обслуживает и при этом танец живота исполняет. Нет, сюда надо в следующий раз вечерком заглянуть, да попозже…»
– Елена… вас как по отчеству? – спросил он, усаживаясь на кожаный диван.
– Викторовна, – холодно ответила Воробьева, гася сигарету в пепельнице.
– Елена Викторовна, вы работали в пятницу вечером?
– Да, была как раз моя смена.
– Что это был за вечер?
– Легкий. – Воробьева неожиданно улыбнулась – вежливо и равнодушно. – Сейчас вообще клиентов мало. Москва пуста – август, все в отпусках, и потом эта ужасная гарь, смог. Аппетита ни у кого, наверное, нет. У нас тут сразу четверо официантов в отпуске. Если так и дальше пойдет, хозяйке их уволить придется. Ну, а в пятницу нас сняли. Была закрытая вечеринка. Приезжали друзья хозяйки.
– Вы одна обслуживали их стол?
– Нет, я только помогала. – Воробьева снова вежливо улыбнулась. Зубы у нее были белые, ровные. – У стола все время был наш шеф-повар и второй повар. В меню стояло мешуи – это ягненок на вертеле. Блюдо готовится на глазах у клиентов. Поэтому работало сразу два повара. Это дань уважения гостям. – Воробьева снова механически, заученно улыбнулась Колосову, как, наверное, улыбалась всем клиентам. – Я следила за сервировкой.
– Вы знали этих людей, да?
– Конечно. Кто не знает Аврору? И остальные все тоже наши завсегдатаи – Мохов, он от нас не вылазит, у него с хозяйкой дела, Анфиса – она три раза в неделю у нас обязательно завтракает и обедает.
Никита отметил: официантка не называла фамилий Студнева и Симонова.
– А вы все время находились в зале? Или куда-нибудь отлучались? – спросил он.
– Нет, я все время находилась в зале, обслуживала гостей.
– Как долго длился этот ужин?
– Ну, сервировали мы к половине восьмого, гости начали съезжаться к восьми. Ужинали. Около половины первого начали разъезжаться.
– Ресторан до какого часа работает?
– Как раз до половины второго. Мы официально в два закрываемся.
– Ну и что же гости, как они себя в тот вечер вели? Пили много?
– А кто сейчас мало пьет? – Воробьева озарила Никиту ледяной улыбкой.
– Ну, у вас тут вроде сплошное Марокко. А им Аллах запрещает.
– Но мы же не они, – ответила Воробьева. – Ресторан не рентабелен без алкогольных напитков. Это вон нашего Льва Львовича Сайко судорога корежит, когда его кус-кус клиенты вином запивают.
– Сайко – это ваш повар?
– Да. Второй повар. Он у нас вообще страх какой правоверный.
Воробьева сказала это с насмешкой. Но Никита в тот момент на ее слова не обратил никакого внимания.
– Значит, гости пили, веселились, – сказал он, – танцевали?
– Скажете тоже, кому там танцевать? Аврора танцы ненавидит. Говорит: на концерте с кордебалетом так наломается, все мышцы болят. Хозяйка наша не танцует. Анфиса тяжела на подъем. И рада бы, да не дано.
Колосов и на это язвительное замечание не отреагировал. И зря.
– Вы ничего странного не заметили в тот вечер, Елена Викторовна? – спросил он.
– Я? Странного? Нет, ничего. Такой вечер был хороший, легкий для работы. Клиентов мало – красота. Одно удовольствие работать.
– А они, гости, что, вот как сели за стол в восемь, так и сидели до половины первого, не вставая?
– Нет, ну почему? Мужчины в бар уходили, возвращались, курили. Кто-то выходил – ну, там, в туалет. Ну, я не знаю, я не следила.
– Студнев Максим, – сказал Колосов, – он здесь у вас раньше бывал?
– Бывал. Мне кажется, ему нравится наш ресторан, – сказала Воробьева, – мне он и самой нравится.
– Вы давно здесь работаете?
– С момента открытия, год.
– А как попали сюда – через агентство, по Интернету, по объявлению?
– Мне Мохов эту работу нашел. Я раньше в баре на Арбате работала, но мне там не нравилось. Обратилась к Мохову, он и подыскал мне этот ресторан. Хозяйка не скупая, платит хорошо. Пока не разорились, жить можно.
– Не очень-то у вас тут бойкое место, – заметил Колосов скептически, – квартал тихий, а кругом на реке столько всего – плавучие рестораны, и в парке на том берегу…
– Для «Аль-Магриба» лучшего места не найти, – убежденно возразила Воробьева, – видели, какие тут дома? А какие строят? И в Нескучном саду то и дело тусовки. А до нас рукой подать, только мост перейти, видами с него полюбоваться. Здесь народ гуляет, отдыхает – зайдет.
– Ну, значит, я ошибся, место выбрано мудро, – покладисто согласился Никита. – А вот Студнев, про которого я вас спрашивал, он…
– С ним что-то случилось? – спросила Воробьева. – Раз вы из отдела убийств и меня спрашиваете, значит, случилось?
– Да, случилось, он умер, – ответил Колосов. – Вы во сколько заканчиваете работать?
– Когда как. Вчера в шесть часов вечера, у меня дневная смена была. В пятницу – вечерняя, в субботу – выходной, а в воскресенье и в понедельник я до шести работала. Сегодня я вот должна в вечернюю снова выходить, но пришлось, видите, заехать за телефоном. Вчера выложила из сумки и забыла.
– Бывает, – сказал Колосов. По тому, как быстро и многословно оправдывала официантка свой ранний приход в ресторан, он понял, что она говорит неправду. Более того, лжет, придумывая прямо на ходу. Отметил он и то, что для Потехиной появление Воробьевой на работе оказалось неожиданным и вроде бы даже неприятным сюрпризом.
– А сейчас вы уже уходите? – спросил он.
– Ну да, дел много. Я же с шести сегодня. А мне еще к подруге надо заехать и по магазинам.
– Вы замужем, Елена Викторовна? – спросил Никита, улыбаясь прекрасной официантке.
– Нет пока.
– От претендентов, наверное, отбоя нет. Вы такая красивая.
– Спасибо, вы мне льстите.
– Вы москвичка?
– Я из Лобни.