Дневник наблюдений
03.03.2020
Завершила отгруз в Симферополе. Возвращалась домой далеко за полночь. Погода изменилась – холодно, дождь со снегом моросил. Гололед. в такую погоду вести седельный тягач проблематично. Крымский мост проехала, дальше извилистая дорога. До Туапсе еще надо умудриться доехать в целости и не опрокинуться.
Ехала медленно. На заднем сидении у меня как обычно пристроился Итч. Он тихо спал, только изредка хвостом вилял и скулил. Компания не была в восторге, что я беру с собой боевого гигантского пса в свои тридцатидневные командировки. к слову, алабай порода, которая блещет своими размерами и мускулатурой, но с Итчем редкий случай. Его размеры впечатляли, когда он, будучи щенком, достигал метра и весил почти девяносто килограмм. Но если сейчас он обопрется на меня, то достигнет двух метров, а вес сто двадцать пять килограмм. Повезло, но не с характером. Тяжело его дрессировать – на редкость игривый и ласковый. До сих пор пытаюсь выбить из его пёсьей головы сентиментальную чушь, но хотя бы к незнакомцам начал проявлять агрессию, а то постоянно хвостом вилял. Он – охранная охотничья порода. От него требуется только чёткая готовность действовать по команде.
Все еще помню, как устроила цирковое представление при устройстве на работу, дескать собака для моей же безопасности. Я же, мол, женщина, мало ли что со мной может случиться!? а Итч мой защитник.
Удобно при любом случае парировать половой принадлежностью. Можно слезу иногда пустить для пущего эффекта, но тут мне конкретно надо постараться, чтобы выдавить их. Впрочем, я не солгала начальнику.
Я привыкла, что на меня глазеют, как мужичьё, так и бабьё. Таращатся, видя, как я из фуры вылезаю. Самцы так и вовсе с неловкими заигрываниями норовят познакомиться. Правда присутствие Итча их нервирует, и незадачливые любовники быстро ретируются.
Бабьё в ауле часто за моей спиной шушукаются, что лицо у меня пренеприятное, да в мои тридцать восемь пора бы уже детей нянчить, а «не бегать по лесу с ружьем наперевес с нашими мужиками».
Я жене Давыденко как-то отплатила за подобный гонор. Испекла пирог с «сюрпризом». Отнесла им на чай. Съели за милую душу, даже детёнышу её понравилось. Ирка Давыденко всё спрашивала, что это за мясо такое вкусное, и почём брала? Или «снова загубила несчастного кабанёнка»? На её кривое ухмыляющееся лицо я ответила: «Ир, если оглянешься вокруг – поймешь». Но она не поняла. Главное мне всё предельно ясно, оттого и вновь прочувствовала приятное покалывание в сердце.
Неважно.
Остановилась в Джигинке на АЗС. Глаза слипались. Кофе, думала, куплю себе да кости разомну. Заодно Итча выгуляю – он вообще ненавидит долго сидеть без движения.
Стою. Курю. Пью горький кофе. Рядом со мной сидел Итч. Набегался по окрестностям. Дождь сменился снегом. Тут почувствовала, что кто-то подошел ко мне сбоку. Оглянулась, а это бабьё. Вся трясется от холода, в тоненьком зачуханном пальтишке. Пояс едва удерживает пузо. Вот-вот и треснул бы вместе с пуговицами. Я грешным делом подумала, что бабьё обрюхаченная, а она просто оказалась жирная. Подавила желание сморщиться – от девки разило въедливым многонедельным потом. Лицо у неё опухшее, розовое. Волосенки короткие, торчали в разные стороны, темно-зеленого цвета, как будто флакон зеленки на себя опрокинула. Возраст неопределенный совсем: то ли шестнадцать, то ли тридцать. (Позднее, я узнала, что ей восемнадцать).
Бабьё стоит передо мной, в дурацкой вязаной шапке наперекосяк, и шмыгает носом.
– Вы ведь водительница фуры? – спрашивает она меня, указывая на тягач.
Первый раз слышу, чтобы меня так называли.
– Дальнобойщик. Чего хочешь?
– Дальнобойщица?! Правда?! – чуть ли не взвизгнула она.
Я не поняла причин подобной реакции. Стою жду, пока телячьи нежности пройдут. Хотя я итак знаю, что ей надо. Подвезти. Платить ей, судя по виду, нечем. Конечно, есть, но я не беру плату телом.
– А вы куда едете? – не унимается она: – Это ваша собака? Такая красивая! а что за порода? На медвежонка похож!
– В Туапсе. Моя. Туркменский алабай. Да, похож.
Девка вылупилась на меня, как баран на новые ворота. Глаза бегающие. Думает, что дальше спросить, и как ещё больше сделать диалог неуклюжим и утомляющим.
– М..можете подвести?
– Куда?
Губы задрожали у неё. Она морду виновато вниз опустила и поникла, как ребенок, у которого планшет забрали. Напустила на себя выражение мировой скорби, и отвечает жалобно и тихо, дрожа всем голосом: «Куда-нибудь… мне не важно».
Вот тут-то она меня заинтересовала. Мысли сразу стали течь в голове, образуя изворотливый замысел, который перерос в давно забытое желание.
Осматриваю её внимательнее: выше меня на полголовы. Потасканная одежка, давно не стиранная, выцветшая. Похоже одевалась впопыхах побыстрее и напялила, что вывалилось из шкафа. Убегала от кого-то? На джинсах в области коленей заметила внушительные шмотки бурой грязи. За спиной тощий рюкзак, по всей видимости, со скудными пожитками. в одной руке сжимает телефон, нервно поглядывает в экран постоянно. Одна, но с телефоном. Путешествует? Захотелось на открытый мир поглазеть?
Что ж…
– Садись. Зовут как?
Алабай утыкается носом в ладонь, требуя внимания. Язык свесил, но намордник мешает. Одернула руку – глупая псина, никак не угомонится.
– Рената, а вас? – девка улыбается во все тридцать два, а потом вижу тянет руку к Итчу. Ладонь нависла над головой.
Дура.
Пёс разразился громким лаем, поднявшись на лапы. Его черная, окропленная снегом, шерсть вздыбилась. Глаза засверкали поистине животной яростью. Итч, всегда бы тебе быть в подобном состоянии. Застрелить бы его, да только если куплю другого – тоже придется обучать и тратить время. Главное в охоте он меня не подводит. Ладно. Неважно. Девка резко дернула руку и отпрыгнула от нас, испугано взвизгнув.
– Итч, сидеть! – скомандовала я. Пёс послушно выполнил команду, усевшись обратно. Понурил голову, заскулил, но продолжал внимательно следить за действиями незадачливой девки. Перевожу взгляд на перепуганное бабье: – Спрашивай разрешения сначала – потом лезь. Иначе он разорвет в клочья.
– Да уж, хороший у вас защитник! – нервно хихикнула она, отряхиваясь.
– В фуру садись. Алмой меня звать. Не боись – больше Итч не огрызнется.
До тех пор, пока я не прикажу.
Перед тем, как перейти непосредственно к девке, хочу высказаться. Я ни с кем не могу поделиться пережитым – только с собой. Мое воспоминание сейчас так живо перед глазами, что я непременно хочу еще раз написать о нём.
Медведь. Мой дорогой Медведь. Как хорошо у нас с ним все начиналось – и как очевидно закончилось. До того, как он стал питомцем в моем подвале, какое-то время между нами вспыхнуло подобие взаимоотношений. Мужичьё, чей неудачный брак так скоро распался, уверовал, что нашел именно в моих объятиях нужный ему покой и понимание, но не он был хозяином положения. Ему стоило бы изначально знать своё место, прежде чем переступить порог моего обиталища.
Горячий, импульсивный, резкий в выражениях, самоуверенный. Высокий, крупный и пузатый, любитель приложиться к бутылке, но умел себя контролировать – руки не распускал. в подробностях рассказывал мне об «ужасах» Афгана. Медведь гордо бил себя в грудь, называя «героем» войны себя. Сыта по горло я этими рассказами. Моего брата в катафалке привезли. Мать с Отцом так и не затыкали свои рты, оплакивая своего сынка. Весь аул тогда собрался такого «героя» провожать. Умер и умер. Какая разница? Все равно бы помер или так, или сяк.
Впрочем, судьба моего братца и Медведя почти идентичны: первого по частям моджахеды разделали, а второго загрызли волки, разорвав на куски. Это неважно, кто как окочурился.
В общем, решила проверить этого «героя». Мужской героизм в принципе иссякает, когда дело касается доказательств оного. Всего-то стоило поманить в койку да раздвинуть ноги, потом напоить – и вот, доверчивый «герой» сидит, скованный в цепях, в подвале.
Мне сразу стало ясно, что все его комплименты мне – это так, фальшь. Как очнулся – начал кидаться, угрожать, орать. Открыл свой внутренний облик, что так отчаянно пытался спрятать за неловкими ухаживаниями.
Я морила его долго, наблюдала. Главное, когда держишь самца на повадке – никогда не подходить близко к нему и ни при каких обстоятельствах не отвязывать. Даже самый хиленький способен вырубить с одного удара.
После недели заключения и пыткой голодом, он стал уже молить отпустить его. Просил прощения. Так и не поняла, за что. Разбрасывался обывательским: «Я ничего никому не скажу!». Наивный самец. Мои питомцы походу набрались подобных тривиальных фраз из ужастиков. Будь поумнее, вспомнили, что даже там подобная ересь вызывает лишь смех и недоумение.
Любимая часть – проверять их добродетельные черты на прочность. Он говорил мне: «Я никогда не подниму руку на женщину», но чего стоили его слова, когда он при каждом удобном случае норовил меня ударить или убить?
По началу меня как окатывало холодной водой, жар внутри усиливался. Я могла чувствовать наконец! Серость из однотипных дней развеивалась, принося в мир множество красок. Фантазия, ставшая реальностью – это воистину были лучшие шестнадцать дней… Пока со временем, Медведь не начал мне докучать своей очевидной реакцией. То кричал, то бранил, то кидался, то вновь молил. Надоел.
Снова серость. Уныние. Тоска. Оставался последний штрих. к каждой жертве я отношусь по-разному, но их последний путь всегда один и тот же.
Вновь усыпила Медведя, накормив ужином. Взвалила его грузное тело на Итча, и оставила самца в лесу просыпаться, а сама затаилась – это мои угодья. Я на своей территории. Ни один не выбрался ещё.