Кофе, не иначе, как придумал сам дьявол. Ничем иным не объяснить странную привязанность к нему, с каждой чашкой убивающему твой желудок с сердцем. Если глушить литрами, конечно. Когда-то, еще Дома, мне нравилось писать глупые блоги, козыряя фразой про выдумщика из Преисподней.
Здесь и сейчас порой нужно хорошенько взвесить слова, прежде чем произнести. Мало ли?
Кофе в закусочной оказался неплох и приятно горчил. Редкое дело – найти здесь именно хороший кофе, с привкусом молотых и крепко обжаренных зёрен. Чаще попадается едва пахнущее варево, густо сдобренное молоком, сливками, сахаром до состояния приторной сладости. Его даже не хочется звать «он», наплевав на правила и обзывая оно… Местное кофе, чаще всего, оно. Едва пахнущее какой-никакой прожаркой варево, густое от ненужного сахара.
В забегаловке, обычно принимавшей таксистов, водителей грузовиков, фермеров с деревенщиной, едущих в свой Джерси, кофе оказался на высоте. Как и все остальное.
Блинами называть здешние панкейки – просто грешно. Хотя, в целом, весьма неплохо, особенно убрав кленовый сироп и попросив самых обычных сливок. Добавь сахара и наслаждайся. Абаку было все равно, Ворон закидывал один за одним, поливая чертовой патокой, окуная в мой молочник и даже, порой, густо перча. Черный клюв ритмично двигался, блинчики исчезали, а Ворон совершенно не менялся во взгляде. Гипнотизировал чернокожего паренька за стойкой, смотрящего на нас, единственных посетителей.
Не знаю, кем Ворон ему казался, но явно не самим собой. Иначе, думаю, мы с Абаком услышали бы удаляющиеся вопли, едва только зайдя. Нет, а как еще, когда в твою забегаловку вваливается огромный ворон, ходящий на лапах и дымящий сигаретой?
Но Абак был Вороном, а Вороны умеют многое. Так что мы сидели, ели, пили и дымили. Никаких законов, ограничивающих табачный дым тут не знали и в помине. Сигареты – яд? С вами все в порядке? Тут курили все, вот только табак тут был именно табаком. Хотя главное различие мира, куда меня затащил Блэкстоун, само собой другое.
Магия.
Можно называть само явление как угодно, суть не меняется. Она повсюду, скрытая от большинства обычных людей и порой недоступная даже Старым. Верно, не все Старые владеют магией, хотя частенько являются ее порождениями.
Магия здесь – ресурс. Трудно и редко восполняемый, имеющий критически-точный объем и свыше него магии не случится. Когда уходит в небытие кто-то из магического народа, то крупицы достаются остальным, прочее – растворяется в ней, текущей в мире невидимо и неслышно. Потому в этом мире так мало настоящих волшебников, магов, ведьм и прочих кудесников. Ведь когда на свет появляется новый малефик – свободной магии становится еще меньше.
Это и спасло от порабощения сам мир людей. А ещё – разрозненность самих Старых, порой по-детски чванливых и глупых, совсем как дворяне или политики с кинозвездами. Про Войну Договора мне говорили неохотно, чужакам не сливают тайны, а чужака во мне чуяли все жители Ночного Города. Даже люди.
Договор между людьми, ведьмами с чернокнижниками и частью Старых, особенно хитрых приспособленцев-дворфов, мог бы уничтожить древние народы. Мог, но он, заключенный как мера противодействия против союза нечеловеческих существ, их же и спас. Поселил в резервации, заставил носить невидимый ошейник, но оставил в живых. Сталь, порох, паровые машины и мастерство дворфов почти помогли людям стереть Старых в порошок. Но…
Но вот я сижу в кафешке у тоннеля Хобокен, курю «Лаки», пью вполне приличный кофе и смотрю, как Ворон уничтожает уже третью порцию сраных блинчиков.
– Слишком много думаешь, Кроу, – каркнул Абак, – и не о том.
Надо же, огромный грач учит меня жизни.
– И о чем я думаю?
– О ненужном. Загонишь себя, Кроу, нужно иногда отдыхать. И не надо пытаться понять принадлежащее не тебе. Живи себе, служи, и не лезь разбираться в наших делах.
Говорю же – чужак, пусть с жетоном и стволами под пальто.
– А если решу разбираться, помешаете?
Иногда меня так и тянет провоцировать Старых. Их заносчивость с чванливостью для меня – как валерьянка для кота, так и тянет прикоснуться и потом прыгать как ужаленному, крутиться клубком и орать дурным голосом, нарываясь на неприятности.
– Не ссы в трусы, родной, – Абак решил поделиться мудростью, – ворон вороне глаз не выклюет.
Загадка и как-бы оскорбление в словах поддержки, представляете? Нет здесь таких поговорок, но Абак рубит ими постоянно. А ворон с вороной?
Я как-то не думал о своем новом имени, когда меня вытурили из госпиталя и направили в 13 участок. Ляпнул сразу про Кроу и только потом понял, мог бы стать Рейвеном, например. Рейвен, с английского, и есть ворон. А Кроу – ворона. В моем далеком детстве старшие порой ставили фильм про парня, вернувшегося с того света для мести со справедливостью. Так вот он назывался «Ворона», хотя старшие обижались на меня, малолетку, учившегося в английской школе и говорящего правду. Обижались и продолжали называть «Вороном».
Вот и этот туда же…
– Твой Межинский точно имеет что сказать, – продолжал удивлять Абак, – поговори с ним.
Я, надо полагать, еду в «Тихий Лес» исключительно пообщаться о том, о сем?
– Не растрать пыл зазря, Кроу. Нужно отдыхать и ставить верные цели.
– Ты повторяешься.
Абак не ответил, опустив на нос свои очки. Это у нас с ним сигнал такой, раз нацепил синие окуляры, то все – конец разговорам, пока сам первый не начнет.
– Наелся?
Думаете, Ворон молча встал и ушел без благодарности? Вы не ошиблись.
До «Тихого леса» десять миль тихим проселком, с вязами, грабами и гикори. Грабы не должны тут расти, но Ночной город умеет удивлять, даже если речь про одного единственного польского эмигранта, сумевшего заселить имеющий лес взрослыми красивыми деревьями.
Правильно говорить Межинский, ударение на «е». Наш шляхтич имеет древние корни, гордится ими и всем видом порой подчеркивает – я вам не чета. Сложно спорить, Америка страна свободных людей, каждый ведет себя как хочет. Ворон не стал бы просто так говорить о нем, значит, меня впрямь может ждать удача. И это хорошо.
Солнце вскарабкалось на небосклон, но так и не выбралось из-за низких туч. Осень вступала в права все сильнее, показывая ужасный характер. Никакого золота с багрянцем, только мокрые от мороси желто-красные листья, вот и все.
Желтое и красное прекрасно сочетаются в огненно-рыжий. А это уже опас…
– Мама!
Вопль прилетел из-за поворота, куда мне и нужно. Высокий, яростный от боли, скрывающемся в нем. Кричал кто-то взрослый, а взрослые зовут маму не так часто и, к сожалению, частенько перед смертью.
Черт, что-то мне подурнело… Вопли перешли в неразборчивые, с акцентом на «а-а-а» с влажным звуком раздираемой плоти. Если бывали в мясной лавке, наблюдая за работой мясника, разделывающего тушу, то не перепутаете. Например, прямо сейчас кому-то, хрустко и быстро, вырвали из сустава конечность.
Меня хватило на несколько секунд и ровно две глупости. Секунды потратил на размышления, а глупостями оказалось высунуться из-за угла и собственное оружие. Меня заметили, а мощности револьвера «полис-спешиал» против рыже-красно-бледной громады, ринувшейся на меня, тупо не хватило.
Тварь, смахивающая на цирквого медведя, привыкшего ходить на задних лапах, даже не рыкнула на попадания. Только прикрыла ручищей голову и оказалась рядом в два прыжка.
Было жутко больно. А как еще, когда почти звериные когти вспарывают бок, тянут на себя и швыряют внутрь проулка-тупичка? Вот так, никакого геройства и подвигов. Как же вышло, что я жив, здорово и даже цел? На то имелось целых три причины.
Рыжий Смитти подхватил вендиго. Да, злобного вечно голодного духа, вселяющегося в людей. К моменту, когда я напоролся на чудовище семи футов ростом и рвущее людей руками, Смитти уже был мертв. И вместо, пусть неприятного, боксера-тяжеловеса – меня атаковал неупокоенный мертвец. А старший детектив Макнамара ошибся, приписав все убийства в Бронксе кому-то из немногочисленных оборотней Ночного города. И бросил все силы на них. Это причина первая.
Джон Доу, охотник за головами и мастер в убиении нечисти, гастролирующий по всем Штатам, быстро смекнул что к чему и приперся в Ночной город угробить тварь. В его пятизарядном карабине имелось пять пуль из мертвячьих пальцев, залитых серебром. Доу отыскал вендиго, пока детективы искали лохматых злых тварей, разбежавшихся по окрестностям, а мне, как патрульному, Макнамара был неуказ без одобрения Кэпа. Доу отыскал вендиго и из-за случайности погиб первым, успев заорать «мама». Это причина вторая.
Чертов Блэкстоун и его непонятный подарок, случившийся в переходе между мирами, не дали мне умереть от болевого шока и не потерять сознания, когда шлепнулся прямо у карабина Доу. И все пять зарядов ушли в цель, отправив вендиго к чертовой матери, а Рыжего Смитти, после осмотра его нашими коронерами и экспертами – в топку при участке. Такая вот причина номер три. И, на самом деле, никаких подвигов, чистое везение.
Но как же было больно…
– Эй, большевик краснопузый, утомился искать злодеев? Не поверишь, насколько сильно мне хотелось выдрать лист из записной книжки, скрутить и воткнуть тебе в ухо, чтобы поджечь. И посмеялись бы, и накопившаяся сера вытекла. А ты проснулся.
Ха-ха-ха, как смешно.
– Иди к черту, лях поганый.
Межинский не оскорбился. Мы с ним частенько общались на одной волне. Не знаю, порадовался ли он моему приезду, но вышел встретить лично.
– Уважаемый Ворон, не желаете кофе?
Значит, я все же заснул, в черт пойми какой раз просмотрев свое незабываемое знакомство с фауной Ночного города. Да… такое не забудешь.
Я прикурил, нащупав сигарету с зажигалкой.
– Кроу, глупый ты чекист, ты убьешь сам себя, ты в курсе? – Межинский, не отходя от машины, все похохатывал.
– Пше очень неприятно.
– Не умеешь пользоваться самым красивым языком нашего мира, так не суйся. Пойдем, поговорим, ты же не просто так приехал?
Да, не просто так.
Я выбрался, глядя на него, как всегда в аккуратной тройке, с галстуком в тон жилету, с аккуратным пробором, офицерской выправкой, породистым лицом и ухоженными усиками. Усики, на мой взгляд, были чересчур блестящими, но кого волнует мое мнение?
Межинский приглашающе махнул, уступая дорогу. Абак уже скрылся за тяжелой дверью клуба и мне стоило поторопиться. Неизвестно, сколько я спал, но солнце подбиралось к зениту. Прав Ворон, стоило больше отдыхать.
– Информация? – уточнил, с места в карьер, Межинский.
– Да. Ритуальное убийство, тело нашли в Маленькой Италии, в подвале-холодильнике Тони Бритвы.
– Он расстроится, когда узнает.
Конечно, расстроится. К его делам мертвую красивую секретаршу не пришьешь, но осадок из-за ублюдков, загадивших кровью его собственность, пока сам Тони за решеткой ждет суда… Я бы точно расстроился.
– Считаешь, я что-то знаю?
Я даже не смотрел на него, чтобы определить эдакую поганенькую фирменную ухмылку.
– Очень уверен в этом.
Межинский не ответил и приоткрыл дверь. Человек воспитания, что и говорить.
Межинский считал меня русским с первой встречи. Мы даже вместе подрались из-за его непонятного благородства, подрались с небольшой бандой так себе Старых, сильно разошедшихся и чуть нас не победивших. Чернокнижник и странный ублюдок, сумевший не погибнуть между мирами, схваченный демоном против совершенно странных жителей Ночного города. Если бы не патрульные, хана бы нам, ведь Межинский весь из себя благородный. Мы умылись, понаблюдали за ссадинами, проходящими на глазах и как-то зауважали друг друга.
Межинский сразу начал именовать меня «большевиком», «чекистом», «комиссаром» и прочими эпитетами. Я, кроме поганого ляха, ничего не мог придумать, а Межинский, обычно, криво хмыкал и не обижался.
В большем зале «Тихого леса» оказалось прямо пустынно. Зеленели красивые длиннолистные пальмы в кадках, вьюнок оплетал темные стропила потолка и такие же колонны, начищенный паркет блестел, скатерти резали глаз белизной и над всем царством респектабельности мягко плыли звуки рояля. Живые, не записанные на пластинку джук-бокса или идущие по ти-ви.
Да, в углу, выключив звук, скучал какой-то тощий тип в очках и с самым настоящим орлиным профилем. Звук он выключил у напольной махины «Зенита», блестевшей красным деревом панелей и латунью уголков. Техническая революция пошла тут странным путем, одновременно совместив вполне себе катающиеся паровозы и телевидение.
– Людно, смотрю…
– Вечером появится народ, – хмыкнул Межинский, – официанты с ног собьются, а Эмилю совершенно не захочется что-то играть.
– Он, смотрю, в хорошем настроении, исполняет печальное?
Межинский странно кхекнул и показал на стол в дальнем углу.
– Присядь пока там, подойду.
Если приехал за информацией к уважаемому человеку – следуй его правилам. Тем более, дальний угол хорошо прятал все лишние звуки, кроме совсем небольшого и специально сделанного оконца в малый зал. Обычно там усаживались телохранители серьезных людей, собравшихся обсудить что-то за обедом, через него те присматривали за боссами. Как в таком случае можно кого-то охранять – было для меня тайной, но такой, ненужной.
Усевшись и ожидая хозяина, я посматривал на экран «Зенита». Показывали новости, и в них вовсю демонстрировали Родину. Ну, как Родину? Немного незнакомую.
Выступал премьер-министр. Здесь, после закончившейся Великой войны, императорская семья оказалась самой настоящей ширмой и установилась демократия. С, само собой, партиями. К самой серьезной из них, «красной», Межинский меня и относил. К ней же относился премьер, беззвучно и жестко вещавший с экрана.
Надо же, насколько порой бредово и реалистично мешается порой совершенно несовместимое. Премьер мало чем отличался от себя самого моей настоящей истории. Темные густые волосы с проседью, щетка усов, френч военного образца. Наверное, в каком-то кармане лежит трубка. Казалось бы – какое мое дело, это не мой дом, но становилось немного страшно за будущее. Кусок его уже был определен.
Ведь Эмиль, компаньон Межинского, чернокудрый австрийский еврей, бежал из страны из-за нацистов. Эти тут тоже имелись, к сожалению. И вот от такой параллели и становилось страшно.
– Сейчас принесут кофе. – хозяин сел за свой стул и уставился на меня.
– Как тетушка?
Межинский поиграл бровями и вздохнул:
– В очередной раз оскорбилась на мое нежелание жениться, дуется в городской квартире и не показывается. Когда появляюсь сам – горько вздыхает и очень медленно пропадает из виду.
Ради приличия пришлось грустно покивать. В конце концов – не у каждого есть такая тетушка, как у Межинского.
– Ты слышал о той девочке?
Межинский кивнул.
– И сможешь помочь?
Опять кивок.
– И…
– Подожди. – Он принял у официанта кофейник, чтобы собственноручно налить мне еще одну проклятую чашку проклятого кофе. Хорошо, хоть здесь его варили просто прекрасно.
– Чего ждать?
– Ответной услуги.
Редкий случай, когда мне захотелось прописать ему тумаков. И дело вовсе не в сомнениях насчет собственных сил и результата. Просто…
У меня нет друзей. А этот хитрый поляк хотя бы подходит на роль собутыльника, собеседника и сопереживальщика. Хотя сопереживать моим терзаниям насчет тяжести службы Межинский не спешил. Видно, ему самому в свое время немало досталось.
– Какой?
– Я еще не придумал. – признался клятый лях. – Давай просто поговорим. Мне совершенно не хочется, чтобы наши отношения превращались в какой-то тупой бизнес. Я тебе сливаю интересные вещи, зарабатывая хлипкие дивиденды на будущее, когда, возможно, мне потребуется твоя полицейская помощь. Давай поговорим.
– Твою… – я закурил, а «Лаки» оказавшись в уголке рта, начала потрескивать, плюя искорками.
– Не нервничай. – посоветовал Межинский. – Всему свое время. Тебе нужна информация о смерти той глупышки, оказвшейся невовремя не в том месте. Я могу ее тебе дать, потерпи.
– Откуда тебе что-то известно? Про запас собирал?
Межинский ухмыльнулся. Как всегда – фирменно.
– Друг мой, я всегда коплю все про запас да на черный день, злато, патроны, водку и, конечно, секреты с информацией. Поверь мне, выходцу из несчастной Польши, это полезно всегда и всем. Даже самым отпетым большевикам вроде тебя. Я же знаю, что когда тебя прижмет, ты появишься тут и скажешь – Межинский, ты же шляхтич, ты должен помочь другу! И я отдам тебе последние злотые, веру в себя и почти жизнь, оставив лишь фамильную саблю.
– Скучно тебе?
– Очень. Вот, правда, веселье за стеной.
И он показал на оконце, что с той стороны выглядело зеркалом. Явно желал, чтобы я глянул и оценил. Я глянул.
Женщины. Самые обычные горожанки, правда, почему-то наполовину разбавленные настоящими сельскими жительницами. Это заметно сразу, даже если нацепить платье модного цвета «бордо», все равно поймешь. Прикрой широкие плечи боа, натяни перчатки, настоящее проступит, как не прячь.
Как говаривала Сейди, секретарь Кэпа, гранд-дама всего Участка и внучка своей мудрой бабушки, говорила, цитируя её, великолепнейшую миссис Раневски:
– Прежде чем пользоваться красным лаком, девочки, сперва ототрите пемзой свои пятки.
Именно, захотелось мысленно согласиться с источником мудростей для своей внучки, Кэпа с его женой и всего 13 участка. Именно, девочки, пусть и не пятки, но оттереть стоит. Или просто быть самими собой, не корча дам полусвета там, где не стоит.
– Это кто?
Межинский, перегнувшись через стол, конспиративно прошептал:
– Сплетни и поцелуи, мой друг комиссар, сплетни и поцелуи.
Надо же… «Сплетни и поцелуи», они же «Пинк-маг», самый популярный еженедельник города, недавно перешедший в формат три раза в неделю и выдающий на-гора самые востребованные литературные шедевры окружавшей меня современности. Пухлый бульварный журнал, упакованный в обложку вырвиглазных оттенков лилового, украшенную томными красавицами в мужественных объятиях суровых и настоящих мужчин с статью античных эфебов с кентаврами.
Проще говоря – любовные романы. И не просто любовные романы, а от домохозяек.
– Знаешь? – почему-то удивился Межинский.
Пришлось изобразить странную фигуру пальцами. Да, знаю. Почему? Пока не скажу, всему свое время.
– И кто тут кто?
– Смотрю, мсье знаток? Даже не подозревал.
– Я их не читаю. И «Мечи с карабинами» тоже не читаю. Но знаком, да… По долгу службы.
«Мечи и карабины», полная противоположность «Сплетням и поцелуям», журнал для мужчин, гордо именующий сам себя «серо-стальным», под цвет обложки, а среди газетчиков пользующийся определением «голубой».
– Ну… – Межинский прищурился, явно вспоминая посетительниц. – У них тут собрание, вроде Ковена на Лысой горе. Заказали малый зал за неделю, самый популярные авторы, как всегда – раз в месяц собираются, перемывают кости, когда другим, когда друг другу, планируют – против кого дружить дальше и, конечно, обсуждают высокое.
– Литературу?
– Можно и так сказать. В основном – межличностные отношения.
– А-а-а… мужиков, что ли?
– Ничего от тебя не утаишь, на то ты и детектив, большевик. Вон, видишь, Кейт Карриди, очень популярна.
– Вон та милая бабушка?
– Бабушка разве не женщина?
Мне даже стало стыдно.
– Элеонора Оссетин, эмигрантка с твоей красной родины. Обожает писать настоящее порно, потому скрывается под псевдонимом, считая, что так ее не привлекут, если что. А вон мисс, или миссис, Грин. Искренняя домохозяйка, верующая в светлую любовь в четвертом браке. И…
– Хватит. Посмеялись и хватит. Вон тот, в очках, в общем зале, ревнивый муж кого-то из дам, либо поклонник, ждущий автографа.
Межинский едва сдержал смех.
– Это Д. Черри, автор «Сплетен и поцелуев»… Под псевдонимом, конечно.
Я кашлянул и решил не продолжать.
– Тебе нужен мальчишка-разносчик, продавец китайской лапши, само собой китаец, – вдруг сказал Межинский. – Его ищут, ищут умело, но те, кто хочет, все замечает. Найди его, так получишь ответ на вопрос по девчонке. Он видел кого-то и понял – что этот кто-то… либо эта, чересчур страшно для него.
– Ты уверен, что китаец?
– Да.
Черт…
– У нас тут копов не особо любят, – борода, так и желавшая ткнуть мне в глаза с высоты своего хозяина, рокотала, воняла чесноком, колбасками и пивом. Пивом воняло сильнее всего.
– Говорю, не любят у нас тут копов!
Троица за спиной зафыркала, захихикала, закашляла, подтверждая слова громилы, высившегося надо мной. Особенно старался бородавчатый, смахивающий на кабана, вставшего на ножки, тип ярко-желтого цвета. И знай себе похрустывал четырехпалыми ручищами, гоняя между пальцев-кочерыжек нож.
Когда я только-только приходил в себя, оказавшись в Ночном, мне дали совет. Модных в начале 21-го века психоаналитиков тут не наблюдалось, а если и наблюдались, то уж точноне для обычных патрульных. Обратись патрульный к таким докторам, жалуясь на дискомфорт с депрессией, так провести ему в психушке не меньше календарного квартала. И на увольнение, само собой, точно вам говорю.
Но совет мне все же дал самый настоящий врач, пусть и просто терапевт из госпиталя, присматривающий за моей тушкой все время, что там лежал. Так мол, и так, ведите дневник, уважаемый мистер Кроу, обязательно поможет в вашей непростой ситуации.
Угу. Дневник, блин.
Вести дневник, как мне кажется, дело правильное. И вот только не надо рассказывать о, мол, женском занятии. Всякие там значимые величины философии, науки, искусства и прочая, вели дневники. Им еще везло, они жили в свое время в своем месте. Не то, что я.
Тут накатывают сороковые, чуть иные, чем у нас, но сороковые. Костюмы, шляпы, галстуки, сигареты без фильтра, джаз, уходящий в небытие и наступающий блюз, лакированно-хромированные авто, движение эмансипации, почти полное отсутствие Джима Кроу на Севере и он же вовсю на Юге, настоящие ткани, настоящая еда, настоящий табак и много остального настоящего.
Окажись посреди такого и попробуй не свихнуться… Мне пришлось, вроде бы нормальный. И ведение дневника вполне себе помогает, разряжает нервы, снимает нагрузку. Только вот дневник этот веду в голове, точно вам говорю. И считаю это правильно, а то еще найдет кто-то, воспользуется…
Серое и черное, темно-серая рубашка, черные брюки. Когда непогода или прохладно – не особо длинный плащ, зимой – куртка на меху. Мне даже довелось её немного поносить. Ботинки, само собой, с толстой не скользящей подошвой и усиленными носками.
Фуражка с кокардой и чехлом, если дождь или снег. Широкий ремень с гнездом для дубинки, карманом под наручники и кобурой с портупейным ремешком через плечо. Револьвер, значок, блокнот и ручка для записей. Фонарей на батарейках, небольших и удобных, пока все еще нет… у обычных копов. У нашего патруля – имеются, пользуемся.
Три месяца обучения после госпиталя, присяга, ленивый взгляд капитана и очень внимательный сержанта Галлахера, принявшего в свое стало новую овцу, то бишь меня. Нагрудный жетон, напарник, старый-добрый Маккинли и вперед, на улицы.
Так вот все и случилось.
Ни о какой уютной квартирке, где живу сейчас, даже не думал. Платили нам неплохо, но и цены в Большом Яблоке кусались даже в тридцатые прошлого века и совсем другой реальности. А я… а я привыкал, как мог. Даже живя в самом настоящем общежитии, где мне выделили комнату от щедрот управления.
Рукомойник, солдатская койка, стол и полка для книг, одежный шкаф, тумба. Роскошные апартаменты, на самом деле, особенно после первых рабочих дней.
И улицы, моя самая настоящая школа в Ночном городе.
– Вон, видишь лавку! – Маккинли тыкал дубинкой в сторону сразу десятка как-бы магазинчиков, выходивших крохотными фасадами на улицу. – Там такой красно-белый значок еще, там можно покупать продукты спокойно. Людям они подходят, даже когда морепродукты завозят. Но с ними будь аккуратнее.
– А в остальных?
– А в остальных не бери, обсчитают попервости, подсунут тухлятину или дерьмо какое, вот и все. А лавки со значками дворфские, они сами пожрать не дураки, Договора придерживаются и с нами ведут себя нормально. Ну, если можно, так сказать.
– Спасибо.
Маккинли и я выходили в ночную смену, в самое наше время. Днем патрульных на улицах Ночного города имелось раза в четыре меньше и служившие там считали себя счастливчиками. Я не спорил и старался разобраться в своей работе.
– Здесь постоянно живут эмигранты из Старого Света, – – Маккинли показал на вытянутое мутное оконце, украшенное чем-то, смахивающем на разноцветных червяков. – Это вот с Балкан, черт пойми кто такие, смахивают на кобольдов, но какие-то чересчур длинные. Торгуют специями, экзотическими фруктами и корнями. Не успели приехать, стали популярными, как их тут ждали. Вон там, гляди, сельская лавчонка, дриады из Джерси, живут при магазине, меняются. Заболеешь – можешь к ним сходить, дорого, но лечат хорошо.
– А вон аптека.
– Да, видишь, там знак Трисмегиста.
Знак Трисмегиста, помня по курсу перед патрулем, смог рассмотреть почти сразу. Сложная идиограмма, тончайший литой круг, вертелся на шнурке рядом с колокольчиком.
– Там тоже недешево, но лекарства патентованные и действуют сразу. Но просто так ничего не бери, если не разбираешься.
Маккинли не любил Ночной город, не любил всей душой, но я понял это только потом. Не знаю, как он оказался в 13, знаю одно – все Старые и Иные для Маккинли делились на воров, жуликов, убийц и просто подонков. И, конечно, уродов, уродцев, страхолюжин, богопротивных тварей и самых настоящих демониц, не говоря о ведьмах.
Через год, заведомо зная о осенней простуде, шел к большеглазым темнокожим дриадам, спокойно покупая мешочек с тугими плетеными шариками. Каждый заваривался на ночь и пился с утра, настоявшись и никакого сезонного гриппа с бронхитом.
Ореховые глаза девочек совершенно не отражали желания обмануть человека, впаривая ему всякую ерунду, темная кожа и волосы с уловимым зеленым оттенком совершенно не казались странными, а когда они начинали хохотать, а смеются дриады по самому глупому поводу, смех рассыпался колокольчиками, заставляя веселиться вместо с ними.
Дриады, легко снимающиеся с места после вырубки лесов в старушке Европе, пересилились сюда давным-давно, радуясь миллионам деревьев, кустарников и прочей зеленью. Города им не нравились, но города позволяли вести торговлю, да так прибыльно, что девоньки никогда не отказывались от своих смен в Ночном.
– Кроу, приедешь на Равноденствие?
О, да, это было их какой-то спортивной целью, не иначе, или предметом спора… Зазывать меня на свои пляски у зеленого холодного пламени дриады начали на второй месяц знакомства. Если бы не предупреждение сержанта, каким-то образом узнавшего про это, может и и отправился бы…
Ночной город раскрывался через такие вот мелочи, через этих девчонок непонятно-молодого возраста, с темной, как крепкий чай, кожей, с зеленоватыми волосами, спадающими на плечи густыми волнами. Они блестели мелким белым жемчугом зубов через совсем темные губы, блестели своими ореховыми глазами и, как будто случайно, нагибались, помогая отыскать товар на нижних полках и демонстрируя самую обычно-человеческую женскую красоту в глубоких вырезах.
Ночной город раскрывался через лавку с красно-белым значком, где, совершенно неожиданно, можно было приобрести самый негаданный товар. Настоящий английский бекон, свежие маслины с оливками, итальянскую ветчину-поркетту, испанский херес, французский коньяк, кубинский табак, болгарскую брынзу, швейцарский шоколад, кофе в зернах и разного вида помола, да хоть свежайшую краковскую колбасу кольцами, еще пару дней назад свисавшую с потолка коптильни какого-то Яцека или Януша.
Ночной город показывал себя в круглосуточных забегаловках, где рядом с тобой, пьющим кофе, наливались пивом те самые кряжистые низкие дворфы, державшие в своих районах фабрики и заводики. Неподалеку от них легко размещались черные и кудрявые парни, не прятавшие небольшие рожки под снятыми кепками со шляпами. Женщины Ночного города, то совершенно не отличимые от обычных, то, наоборот, не казавшиеся людьми совсем, вели себя совершенно иначе, чем горожанки Нью-Йорка. Среди них, так-то, я чувствовал себя почти как дома.
Из-за такой вот ностальгии, получаемой среди компаний зачарованных странников, чьи пути сошлись в Ночном городе, в первый раз попал в неприятности. Чужой опыт никогда и ничему не учит, а копам ходить по одиночке не стоит, у жителей Ночного города хорошая память и им вовсе не нужно видеть тебя в форме, чтобы узнать.
– У нас тут копов не особо любят, – борода, так и желавшая ткнуть мне в глаза с высоты своего хозяина, рокотала, воняла чесноком, колбасками и пивом. Пивом воняло сильнее всего.
– Говорю, не любят у нас тут копов!
Троица за спиной зафыркала, захихикала, закашляла, подтверждая слова громилы, высившегося надо мной. Особенно старался бородавчатый, смахивающий на кабана, вставшего на ножки, тип ярко-желтого цвета. И знай себе похрустывал четырехпалыми ручищами, гоняя между пальцев-кочерыжек нож.
Дело принимало нехороший оборот, кроме кулаков у меня ничего не имелось, борода, по факту, принадлежала совершеннейшей горе мускулов и жира, густо покрытых черной шубой, лезущей через одежду и что оставалось? Принять бой в одиночку, что же еще…
– О, смотрю, новичкам тут не рады, верно, панове? Хотелось бы добавить, что в особенности не рады клятым москалям, но вряд ли вы подозреваете национальность этого новичка-легавого – донеслось из-за спины.