Они с Никитиным переоделись и стали офицерами-танкистами, другой подходящей формы у завхоза не нашлось. В финчасти им выдали триста рублей на оперативные расходы.
На эту сумму они могли выпить по чашке кофе и запить его бутылкой нарзана.
Ровно в восемнадцать часов они зашли в ресторан. Ох и красиво же было в «Астории»! Лепнина, золото, ковры, кабинки дубовые. Столы со снежными скатертями и блестящей посудой.
Зал еще полупустой, всего несколько столов было занято, но у Игоря появилось какое-то странно призрачное ощущение, которое приходило к нему только в детстве, когда в тридцать пятом разрешили официально праздновать Новый год.
– Вот жизнь, Муравьев, – вздохнул у него за спиной Никитин, – а мы все по малинам да камерам.
– Знаешь, сколько на такую жизнь денег надо?
– Знаю, я меню посмотрел, моей зарплаты на одну котлету да салат хватит.
– Ну а на мою еще кофе можно дополнительно взять.
А к ним уже подлетал метр. Опытным взглядом он сразу различил, что эти два офицера – новички. Увидел он и их колодки, определив в них фронтовиков. А у этой публики кое-какие денежки водились.
– Прошу, дорогие гости, для фронтовиков мы сделаем все.
– За это спасибо, конечно, дорогой гражданин метрдотель, – Никитин взял инициативу на себя, – пойдемте-ка вот в этот закуток, поговорим.
Метр внимательно взглянул на офицеров и сразу же понял все.
В этом ресторане он проработал много лет, сам был агентом НКГБ с приличным стажем, поэтому знал, зачем приходят сюда люди из органов.
Они зашли в кабину, и Муравьев с Никитиным предъявили удостоверения. Метр внимательно прочитал их:
– Чем могу помочь?
– У нас к вам две просьбы, – мягко улыбнулся Муравьев, – вот счет, пришлите сюда официанта, который его выписывал.
Метр стремительно взглянул:
– Это рука Николая Петровича. Товарищи, что, неприятности какие? Не поверю. Николай Петрович старейший работник, награжден значком «Отличник общественного питания», имеет почетные грамоты…
– Не пугайтесь, нас интересуют люди, которых он обслуживал, и, пожалуйста, посадите нас здесь.
– С удовольствием. Заказывать будете?
– Да. Два кофе и, если можно, налейте чай в бутылку из-под коньяка.
– Я все понял, – усмехнулся метр.
Через минуту занавеска кабинки отодвинулась и появился невысокий, но очень шустрый человек лет шестидесяти, в белой куртке, накрахмаленной рубашке и черном галстуке-бабочке.
– Спрашивали?
– Вы Николай Петрович?
– Именно я.
– Присаживайтесь. – Муравьев протянул официанту счет. – Ваш?
Николай Петрович надел очки, взял счет, посмотрел внимательно:
– Мой.
– А вы не помните, кто сидел за этим столом?
– Помню. Две дамы. Одна брюнетка, яркая такая, на ней был темно-синий костюм, на шее жемчуг натуральный, колечко сапфировое с бриллиантами. Видная дама. Курила она папиросы «Совьет Юнион», вторая – блондинка, красивая, в темно-вишневом панбархатном платье, на шее ожерелье из уральских камней, на руке кольцо с бриллиантом, карата полтора, часики золотые «ЗИФ». С ними двое мужчин. Один в темно-синем бостоновом костюме, лысенький, маленький, полный, второй – высокий, статный, костюм, шитый у дорогого портного, материал привозной. Костюм в клетку широкую, синюю с серым. Оба курили «Казбек». У толстого часы «Лонжин» золотые, у молодого не приметил. Рассчитывался толстый. По счету, как положено, ну и на чай, как говорится, хорошо отвалил. Деньги, десять тысяч, дал забандероленной пачкой, остальные из кармана достал, отсчитал небрежно, меня все время братцем называл.
– Николай Петрович, а вы не помните, что он со счетом сделал?
– Как же, помню, в карман положил, в деньги, я поэтому бандероль с пачки снял и спрятал ее.
– Она у вас? – обрадовался Муравьев.
– Извольте. – Официант протянул полоски банковской бандероли.
– А почему, папаша, вы ее сохранили? – вмешался Никитин.
– И сам не знаю, у нас счет прячут в карман только проверяющие.
– Понятно.
– А скажите, Николай Петрович, – продолжал Муравьев, – человек этот часто в вашем ресторане бывает?
– Его, брюнетку и молодого впервой видел, а блондинку несколько раз замечал.
– Вы, случайно, их имен не запомнили?
– Блондинку называли Наташей, молодого – Глеб.
– А этого человека не было с ними? – Муравьев достал фотографию убитого.
Николай Петрович внимательно посмотрел и отрицательно замотал головой.
– Спасибо вам. – Муравьев пожал руку официанту.
– Тут метр, Борис Сергеевич, распорядился подать вам кофе да чаек в бутылочке, я мигом.
А на эстраду уже поднимался оркестр.
– Я сейчас. – Никитин вышел из кабины.
Ресторан уже заполнился больше чем наполовину. Суетились официанты, за столом сидели хорошо одетые штатские и военные с фронтовыми орденами.
Там, на фронте, денежное довольствие они держали на расчетной книжке. Зачем на фронте деньги. Вырвавшись в тыл, в отпуск по ранению или командировку, лихо просаживали их в кабаках.
Женщин было много. Особая категория дам. Красивые, хорошо одетые, они предлагали себя за право потанцевать, хорошо поесть, забыть хоть на один вечер о тяжкой жизни военного тыла.
Кац сразу же узнал Никитина и показал ему на маленькую дверь рядом с эстрадой.
Никитин юркнул в нее.
– Привет, Гриша.
– Привет, Коля.
Общительный человек был Никитин, даже за те два часа, что они проторчали на месте убийства, он сумел завести дружеские отношения с Кацем.
– Мы, Гриша, во второй кабинке сидим. Как этот фраеришка покажется, ты скажи, что, мол, по заказу фронтовиков-танкистов танго «В парке Чаир». Понял?
– Нет вопросов, Коля.
Никитин вернулся в кабинку и увидел на столе две большие тарелки жареной картошки.
– Это откуда?
– Местное руководство сжалилось над нашей полуголодной жизнью, – усмехнулся Игорь.
– Годится. – Никитин залез в карман галифе и вытащил аккуратно замотанный в тряпицу кусок сала. – Сейчас сальца нарежем. – Он достал маленький перочинный ножик.
– Хозяйственный ты парень, Коля, – одобрительно заметил Муравьев.
– Ты погоди, главное еще будет.
Когда разложили сало и картошку, Никитин взял бутылку коньяка, понюхал, попробовал, потом вылил половину чая в фужер, достал фляжку и налил.
– Что это?
– Спирт.
– Ну ты, Колька, жох.
– А как ты думаешь, будем сидеть и смотреть, как здесь хива всякая гуляет?
– Ну зачем же хива, – Муравьев отодвинул занавеску, – смотри, сколько офицеров.
– Я про них не говорю, сам полтора года на фронте дрался, если бы не ранение… А вот посмотри, штатских сколько. Молодые, все на брони, от фронта освобожденные. Но деньги-то у них откуда? В городе все коммерческие кабаки этой публикой полны.
– Это ты прав. – Игорь разлил «коньяк». – Давай, что ли. Они выпили.
А тут и официант появился:
– Ничего не надо?
– Спасибо, Николай Петрович, – Игорь засмеялся, – мы пока по первой.
– Да, молодые люди, – вздохнул официант, – раньше я ваших товарищей частенько угощал. Спокойно они на жалованье свое наш ресторан посещали.
– Ничего, папаша, – белозубо засмеялся Никитин, – мы еще свое возьмем.
– Ну, отдыхайте, отдыхайте. – Официант исчез.
Играла музыка – старые довоенные мелодии и новые, конечно, те, что в эти годы стали популярными.
И двое молодых парней, обожженные войной, делающие необыкновенно тяжелую и грязную работу, сидели в засаде и еще не понимали, что эти коммерческие рестораны – первый шаг к налаживанию старой довоенной жизни.
Вечер накатывался стремительно, а Гриша все не называл условленной фразы.
– А может, этот Борек вообще не придет, как ты думаешь, Игорь?
– Тогда мы завтра опять сюда пойдем, – засмеялся Муравьев. – Только я тогда уж из дому закусочки возьму да выпивки.
– По мне, век бы так работать, – потянулся Никитин. И вдруг:
– По просьбе танкистов-фронтовиков любимое танго «В парке Чаир».
Никитин выглянул из-за занавески. В зал входил респектабельный господин в роскошном песочном костюме.
К нему со всех ног бросился метр и повел его по залу к удобному столику в уголке. Никитин посмотрел на эстраду. Гриша Кац раскачивался в такт мелодии, словно подтверждал. Он. Он. Он.
– Значит, так. Прибыл наш клиент, Игорь.
Никитин вынул пистолет из кобуры, сунул в карман, одернул гимнастерку, поправил гармошку сапог и вышел.
Официант еще не успел подойти, и Борек небрежно изучал меню. В пепельнице дымилась сигарета в янтарном мундштуке. Лежала на столе пачка с желтым верблюдом.
«Весь в лендлизе», – ухмыльнулся внутренне Никитин.
Он подошел к столу, подвинул ногой стул, сел.
– Я вас звал? – Глаза у Борека были холодными и жесткими.
– А нас не зовут, мы сами приходим. МУР, ОББ. – Никитин достал удостоверение. – Ты, что ли, Борек?
– Я Костромин Борис Петрович.
– Тогда вставай, Борис Петрович, на выход, только тихо.
– По какому праву? – прищурился Костромин.
– Права качать будешь у нас на Петровке.
К столу подошел Муравьев:
– В чем дело?
– Да вот, товарищ капитан, права качает.
– Вам, гражданин, лучше с нами пройти по-тихому, иначе…
Борек встал, положил в карман сигареты и барственно пошел к дверям.