Он поспал всего-то два часа, может, чуть больше, как зазвонил, забился телефон.
Вялый со сна, он дошел до стола и поднял трубку:
– Ну?
– Ты чего нукаешь? – Голос начальника был свеж и весел. – Машина за тобой пошла, в Леонтьевском труп, весьма темный. Так что давай. Поспать-то успел?
– Самую малость.
– По нынешним временам это уже кое-что.
Данилов повесил трубку и начал одеваться.
В прошлом году за ликвидацию банды «докторов» его премировали ордером на отрез. Они с Наташей несколько раз ходили в распределитель «Стрела», Данилов хотел взять отрез обязательно темно-синий, но таких не было. Наташа уговорила его взять серый.
Вопрос с портным решил Никитин, отправив его к своему знакомцу Соломону Когану, у которого на квартире в прошлом году сидел в засаде.
Коган хорошо сшил костюм.
– На вас работать приятно, – сказал он Данилову, – стандартная, хорошая фигура.
Данилов пристегнул над карманом наградные колодки, чтобы не думали, что он всю войну на продскладе проедался, и начал носить костюм.
Вот и сегодня, завязывая галстук и одновременно ковыряя вилкой в сковородке с тушенкой, которую быстро разогрела Наташа, Данилов ждал гудка машины.
Он успел одеться и даже поесть, когда внизу квакнул клаксон «эмки». Данилов спустился вниз. Ночь была темная. Машина стояла у подъезда, и мрачный Быков обстукивал сапогом колеса.
– Куда едем? – недовольно спросил он.
– В Леонтьевский.
– А что там?
– Труп там.
– Чей?
– Вот приедем – узнаем. Давай. – Данилов уселся на переднее сиденье.
Город был пустой, поэтому Быков выжал из их старенькой «эмки» все, что мог. Иногда, когда машину подбрасывало на колдобинах, Данилову казалось, что она вот-вот рассыплется. Только у поворота на Леонтьевский Быков сбросил скорость. Въехав в переулок, он квакнул спецсигналом, и невдалеке вспыхнул фонарик. Данилов вылез из машины.
– Где?
– Сюда, Иван Александрович, – сказал Сережа Белов.
Они вошли в арку, и в тусклом свете карманных фонарей Данилов увидел лежащего человека.
– Где эксперты?
– Здесь мы.
Луч фонаря осветил эксперта и медика.
– Какие предположения?
– Убит ударом ножа. – Эксперт развернул белую тряпку, и Данилов увидел длинное, тонкое лезвие и наборную ручку из плексигласа.
– Думаю, что нож сразу же достал сердце, – вмешался медик. – Такой удар мог нанести только человек очень сильный.
– Что нашли?
– Так вот, товарищ подполковник, – сказал за его спиной Никитин, – нашли, ох нашли.
– Ну что ты вздыхаешь, Никитин, показывай.
Они вышли из-под арки, подошли к машине, и Данилов приказал зажечь в кабине свет.
– А маскировка? – проворчал Быков.
– Ты думаешь, что вся немецкая авиация только и ждет, когда старшина Быков светом своим столицу демаскирует.
– Вам видней. – По голосу шофера было ясно, что его Данилов так и не убедил.
Они сели на заднее сиденье, и Никитин начал раскладывать на планшетке найденные при обыске вещи.
– Оружия нет, а три патрона ТТ нашли. Платок носовой, сорок тридцаток, начатую пачку «Казбека», счет из ресторана «Астория», билет на электричку в первую зону. Билет обратный, он не выкинул его, потому что мог сегодня использовать.
– Вокзал?
– Белорусский. Первая зона: Фили и Кунцево.
– Дальше.
– А дальше совсем непонятно. – Никитин положил на планшет «мурку» – специальное удостоверение сотрудника МУРа. Данилов взял книжечку. Посмотрел обложку, и на сердце полегчало. Не надо было работать экспертом, чтобы сразу определить, что удостоверение туфтовое.
Данилов раскрыл его. Фото. Мордатый парень в милицейской форме. Дальше… Капитан милиции Лялин Борис Леонидович состоит на службе в Московском уголовном розыске.
– Реквизиты Борьки Лялина, – сказал Никитин.
– Это которого?
– Ну, тот, что по мошенникам работает.
– Кто труп обнаружил?
– Гриша Кац, саксофонист из «Астории».
– Смотри-ка, счет из «Астории», и нашел его ресторанный музыкант.
– Позвать его?
– Подожди.
Данилов вышел из машины и искренне пожалел бедного капитана Лялина, которого теперь затаскают по инстанциям и политотделам, а то и в НКГБ потащат.
Данилов вошел во двор, засветил фонарь:
– Белов, Никитин, с фонарями сюда.
Даже в этой темноте было видно, что двор не проходной. Данилов осмотрел все подъезды, черного хода не было.
– Значит, убитый вышел из одного из четырех подъездов, – сказал Данилов. – Где дворник?
Минут через десять привели заспанного дворника, даже на расстоянии от него шел густой запах перегара.
– Видать, политуру жрал, – засмеялся Никитин, – дух от него, товарищ подполковник, уж больно смрадный.
– Вы дворник?
– Силаев Николай Трофимович, – деликатно закрыв рот ладонью, ответил тот.
– Вот какая у меня к вам просьба. Под аркой убили человека. Он шел из вашего дома. Взгляните, может быть, вы его видели?
– Почему не взглянуть. – Дворник кашлянул, обдав всех густым сивушным духом. – Это мы завсегда, ежели надо.
Дворник опасливо подошел к трупу, наклонился:
– Посвети-ка сюда, товарищ милицейский.
Он еще ниже наклонился, казалось, что хочет обнюхать труп.
– Ты, батя, на него не дыши, – засмеялся Никитин, – а то жмурик закусить попросит.
– Закусить… Надумал тоже, – дворник тяжело разогнулся, – угости папиросочкой лимитной.
Никитин протянул ему пачку «Норда».
– Видать, не в больших ты чинах, раз гвоздики куришь, – сделал вывод дворник. – Ну, кому говорить-то?
– Мне. – Данилов полез за портсигаром.
– Видел его, покойного, значит, третьего дня. И шел он во второй подъезд. Я у него папироску стрельнул, «Пушку».
– А к кому?
– Этого не знаю, товарищ начальник.
– Ну а к кому, по-вашему, он идти мог?
– А что сказать вам, не знаю даже. В подъезде шесть квартир. По две на каждой площадке. Все квартиры отдельные. Коммуналок нет. Если подумать, что человек этот со свертком шел, а в нем я бутылку точно определил, то, думаю, в гости.
– А одет он как был?
– Да как и сейчас, только кепочка на нем была серая, из коверкота, нарядная кепочка.
– Давайте вместе подумаем: к кому мог убитый идти?
– Ну, к примеру, в восьмой квартире живет Лидия Сергеевна Мартынова. Дама она одинокая. Муж под Москвой в ополчении погиб.
– Она работает?
– В «Кинотеатре повторного фильма».
– Никитин? – Данилов обернулся.
– Здесь я, товарищ подполковник.
– Квартира восемь.
– Понял.
Данилов не заметил, как начало светать. Над городом вставал рассвет. И сразу дворы, дома, улицы стали веселыми и добрыми.