Спустя два дня отец решился на разговор. Хорошо, что он первый. День отъезда – сегодня. Все это время наша семья молчала лучше рыбок. Теперь уже мёртвых.
Я сидела за письменным столом, поджав колени под подбородок. Монитор старого ноутбука перешел в режим ожидания, и я увидала отражение отца. Он был не брит. Под веками расцвели синяки мало спящего, мало дышащего и мало счастливого человека.
Девчонки из школы рисовали тенями томную синеву утомленной кожи, мой папа так жил.
– Уехала! – крикнула из прихожей мама, хлопнув дверью раз в пять сильнее необходимого.
Единственное слово, которое она произнесла в наш адрес после экзотического ужина, а уехала сразу, как закрепила кишечник, съев восемьдесят горелых аквариумных трупаков.
Как только люстра над нашими с отцом головами перестала позвякивать флаконами, а соседи отодвинули скалки от батарей, выражая полуминутным стуком недовольство хлопающей дверью, я спросила:
– Она с геранью?
Отец кивнул.
– Понятно, – откинула я голову к спине, – понятно, почему в школе меня Тяпкиной дразнят и над всеми нами ржут. Едем, – дернула я за вилку в розетке, обесточивая компьютер. – Пока ее нет, едем. Пора.
– Куда?
– На вокзал. Позавчера купила билет на поезд. Хуже ведь точно не будет.
В Москве гениальная Алла, болтающая на мертвом диалекте, может, подкинет пару идей о шкатулке с фотками. В какую сторону мне капать, ну или рыхлить, раз уж я «Тяпкина».
В МАскву (пробовала я говорить, как местная больше акая) решила ехать на поезде. От аэропорта в жизни не найду дорогу. Какие-то скоростные электрички и такси, на которых ехать к Воронцовым три часа. За это время в Нижнем я объеду вокруг города трижды, самыми дальними тропами. Москва. Что это за город, где навигатор показывает: «двигайтесь прямо пятьдесят один километр, после держитесь правее».
Ни-Но вдоль Оки тянется на двадцать, а вдоль Волги на тридцать километров, а в Москве это средненькая прямая до поворота.
Какие они вообще московские старшеклассники из Лапино Града? Я представляла Аллу избалованной фифой с тремя смартфонами под цвет шмотья, пекинесом на переднем сиденье оранжевого Феррари и бойфрендом – клонированным Тимоти Шаламе. Представить Макса Воронцова оказалось сложнее. Второкурсники элитных ВУЗов казались недосягаемой элитой.
В юности пара лет разницы – пропасть. В зрелости всего лишь щель.
Отец отвез меня на вокзал. Я ждала, что он что-нибудь скажет, он ждал того же от меня. По ходу, мы больше молчаливые Рыбкины, а не Журавлевы.
– Пока, пап.
– Кира, – отстегнул он ремень, и я думала, он проводит меня до вагона, но отец не вышел из машины, лишь повернулся и сказал, – все, что я делаю… мы с мамой, все это ради тебя.
– В том числе и скрываете правду о прошлом?
Сглотнув, он кивнул:
– Вообразить, порой лучше, чем знать, – опустил он глаза на сжатый в моем кулаке билет. – Надеюсь, я не ошибся.
Решив, что он вот-вот вырвет билет, разрывая его на кусочки, и отменит поездку, позвонив Воронцову, я поспешила выбраться из машины.
– Я напишу, когда доеду. Отведи маму к врачу.
На всякий случай я обернулась пару раз, но он не пошел за мной. И как обычно ничего не сказал. Не ошибся он! Это мы еще посмотрим!
Сидя в поезде, я достала из рюкзака фотографию. Вооружившись лупой на линейке, в десятый раз уставилась на снимок с детской площадки.
Алла – круглолицая и улыбчивая. Длинные светлые волосы, вздернутая верхняя губа, как у Гэдээровского пупса. Макс напоминал юного Ди Каприо с длинной челкой на половину лица. А глаза у него восточные, красивей, чем у сестры.
Ну и я – с криво обрезанным каре выше ушей. Алла смотрела прямо на клетку классиков, где белым мелом был нарисован кружок с торчащим плюсом посередине. Я перерисовала символ на оборотную сторону фотографии и жирно обвела контуры несколько раз.
За стеклом бежали электропровода, напоминая бесконечные струны гитары. В моих наушниках играла песня Михаила Бублика «Научи меня». Я не сразу заметила, что провод вставлен не туго, и музыку слышу не я одна, но и все, кто сидел в полупустом вагоне.
Подняв пальцы и не прикасаясь к стеклу, я начала делать вид, что перебираю струны гитары, извлекая звук, нашептывая слова:
«Расскажи мне о звездах, что
Их не счесть.
Я хочу знать конкретно,
что там над облаками.
Я хочу просто видеть мир как он есть,
без надежды и фальши своими словами.
Научи меня видеть свет в облаках
Обнаженный кристальный и невероятный…»
Позволив мне доиграть на проводах, поезд выплюнул меня на городской перрон Курского вокзала.
Конец лета. Жара. Гвалт. Месиво тел, акцентов, ароматы чебурек, детские визги и слепящее солнце – все они запутались в моих распущенных прядях, липнувших к влажному лбу. Настоящий ад с прилипшей к спине майкой и отдавленными всеми одиннадцатью пальцами ног.
Старалась не пялиться по сторонам, не притормаживать у витрин, я плыла внутри разгорячённых тел к сливу перехода в метро, держась за буёк-чемодан. Все, что успевала – дышать. И пахла Москва креозотом – токсичным веществом, которым обрабатывают рельсы, но который стойко ассоциируется с романтикой встреч и грустью проводов.
Перрон вокзала, перрон метро… я втиснулась в электричку, проклиная рвение сэкономить полторы тысячи на такси. В Ни-Но мы на такси не ездим. Я большую часть времени хожу по городу пешком. Все близко. Все рядом. Мне до центра двадцать минут идти от Ковалихенской, а на самокате семь.
Через два часа я опрокинула чемодан на бок и села сверху, как ребенок на лошадку. Совсем вечер. Почти десять. Два часа! Я ехала на метро и электричке два часа. Кошмар! Это не город, а какая-то бесконечная окружность круглых кольцевых, о которые я счесала колёсики багажа.
Я смотрела в небо, обмахиваясь рекламой местной пирожковой.
В августе небо густеет цветом просроченных чернил. Небольшой дождь или быстрая гроза могут разбавить кляксу, сделав края мягче. И тогда появятся дымчатые островки пятен, сквозь которые подмигивают звездные глаза. Досчитав до шестой, я достала из рюкзака телефон. От незнакомого номера три сообщения. И одно от папы.
«Ты потерялась?» – писал отец.
Может, я не потерялась, но я и не нашлась.
Взрослые.
Как они могут спрашивать: ты потерялась? ты кто? ты где? ты с кем? ты как?
Всегда: где-то, между, около, над или под, возле или рядом. Все для меня важное – глупое для них. Все для меня ценное – пустяки. Все, что я люблю – смешно. Мои планы – подростковая паранойя.
Я находилась в прострации жизни, а, может, и в прасрации, если говорить о моей.
Пишу:
«Все ок. Еду»
Далее три сообщения от незнакомого номера:
«Сергей Воронцов отправил за вами машину. Черная ауди, номер 343. Прошу сообщите, где Вы или перезвоните на этот номер. Family assistant Яна П.»
– Не беспокойся, ассистант Яна Пэ. Сама дойду. Без ваших аудистов.
Не хватало еще принять помощь в первый же день. Мажористые Алла с Максом окончательно решат, что я слабачка – не могу дорогу найти без их покровительства.
– Простите, когда автобус? – спросила я прохожего, прождав двадцать минут.
– Так завтра. В девять последний ушел.
Карта рисовала тридцатиминутную прогулку до Града.
Подсознательно всеми силами я, по ходу, оттягивала момент встречи с Воронцовыми. Снова начала фантазировать, какие они – избалованные мажоры? Для них я провинциалка из Ни-Но. Алла и разговаривать со мной не станет, а Максим одарит презренным взглядом, как смотрят небожители универов на школоту.
Когда в десятый раз за день меня посетила мысль, что я их боюсь, пришлось остановиться и хлестнуть себя ладонью по щеке:
– Заткнись, истеричка!
В этот момент ослепили фары медленно приближающейся машины с включенной аварийкой. В подсветке номера горели цифры 343. Машина встала. Хлопнула водительская дверца.
– Кира? Вы Кира? Я поехал вас искать! Автобусы ведь не ходят в такое время. Не знал только от какой платформы решите добираться.
Из ореола света нарисовался водитель. Он был в белой рубашке, при галстуке и пиджаке. На шее висел мобильник красного цвета на толстом шнурке. На таких обычно пропуска манагеры в офисах таскают с кучей магнитных ключей и пропусков.
– Позволите? – вытянул он руку к моему пыльному чемодану на стертых отбитых колесиках.
– Далеко до Лапино?
– Пешком тридцать минут. На машине три. Пить хотите?
Он смотрел на меня обеспокоенно. Еще бы! Волосы скатались жгутами. Влажный лоб и майка. Кеды стянуты с пяток, чтобы не стереть мозоли в кровь.
Я умирала от жажды.
– Водичка есть у вас?
– Выбирайте! – обжаловался он. – Три вида газировки, минералка разных брендов, есть сок, есть рассол и физраствор.
– Физраствор? Его-то кто хлещет?
– На всякий случай, – открыл водитель багажник, – для прочистки желудка, например, или при отравлении.
– А как вас зовут?
– Евгений. Я оставлю свой номер. Второй водитель Олег. Мы работаем сутками. Звоните мне или ему в любое время. Что для вас? – обернулся он, галантно согнув руку в локте за спиной.
– Воды.
– С газом, столовой, минеральной, Нарзан, Байкал?
– Нет, простой.
– Лимон, лайм, может, изотоник?
– ИЗО чего? Нет же, питьевой. А зачем мне вам звонить? Когда на вокзал поеду?
– Куда угодно. В школу, в город. Расписание уроков подготовит Яна. График школьных выездов будет у нее и у меня.
– Ассистент семьи, да. Я не видела смс, прочитала минут пять назад.
– Ничего страшного.
Сундуком с сокровищами багажник ауди подсветил лицо водителя Жени. Женя оказался чуть смуглым и стройным. Такие лица мужчин я называла «sex and the city». Моложавое, ухоженное, подстриженное: и на голове, и под головой на подбородке в каком-нибудь элитном «бобёр»-шопе.
В Ни-Но мажоры, как он, посещают лучшие ночные клубы города, а на Рублевке – встречали провинциалок с вокзала.
Я оперлась о багажник, потягивая через трубочку минералку из стеклянного фужера, поданную Женей с серебряного подноса.
– Они что, прям настоящие олигархи?
– В некотором роде, – уклончиво ответил Женя, – так вы позволите? – предпринял он новую попутку убрать мой багаж.
– Жень, давай без выканья, «позволений», подносов и фужеров. Я работала на заправке и в общепите. Я не Воронцова. Есть автобусы, метро. Сегодня… с чемоданом, поэтому торможу, а на самокате будет быстро.
– Кира, до школы десять километров, а до центра города почти сорок. И потом, это моя работа сопровождать вас.
Я грозно зыркнула.
– Тебя, – исправился он. – Я могу обращаться на ты, но не могу не возить на машине. Договорились?
– Ладно, понятно. Скажи, у Аллы с Максимом тоже водители?
– Максим Сергеевич водит сам. Аллу Сергеевну сопровождает кавалер. Он водит.
– «Сопровождает кавалер». Бойфред, да?
Женя то ли кивнул, то ли его передернуло:
– Если вы готовы, можем ехать? То есть ты!
– Последний вопрос, Жень, они в адеквате? Семейство, а то я очкую…
– В полном. Если не происходит, – подбирал он слово, помогая себе руками, – инцидентов.
Что еще за «инциденты» происходят за закрытыми дверями Воронцовского града, Женя рассказать не успел. Мы домчали до Лапино за три минуты. У меня приятно заложило уши. В машине пахло свежестью, а не по́том тридцати пассажиров маршрутки. Прохладная кожа обивки остудила моё раскалённое поездами тело. Я была готова уснуть в плавности скольжения салона-колыбели.
– Эти машины опасны, – улыбнулась я, прикрывая глаза, – так уютно, что тянет спать.
Мы проехали под высоченной каменной аркой с башенками. Круговое движение вокруг фонтана развело дорогу на десять лучей. Слева и справа мелькали подсвеченные громадины… не знаю чего. Домов, коттеджей, дач. В таком огромном помещении мог разместиться целый детский сад, областная администрация или музыкальная школа.
– И в каждом по одной семье? – лупилась я через стекло, – а зачем прожектора на стены?
– Подсветка для эстетики. Лампы заряжаются солнечной энергией. Так улицы выглядят опрятней.
По сравнению с этими улицами я выглядела мусоркой. Мной будто подмели все местные бордюры.
– На территории резиденции Воронцовых несколько домов, – продолжил Женя. – Хозяйский, гостевой, для персонала, спортивно-оздоровительный, оранжерея и тот, где живут Воронцовы младшие. Его называют Детским.
– В своем собственном доме? Обалдеть. У меня своя комната в десять метров, у кого-то свой дом в десять окон. Не хилая детская.
Машина свернула в распахнутые ворота, шепча колесами о мраморную крошку будто легкое дыхание ветра пронеслось. Женя собирался выйти и открыть мне дверь, но я хвастливо его опередила, выпрыгивая ногами на газон. Перестаравшись, споткнулась о бордюр, упав руками в траву. Прикосновение к газону оказалось столь нежным, что я не поверила – разве растения могут быть такими… пудровыми и ласковыми.
Скинув обувь, провела босой ногой по поверхности полотна свежей зелени.
Если бы я не была в гостях элитного поселка, из кустов которого в любой момент могут нарисоваться мажоры-младшие, я бы завернулась в газон лицом, как в освежающую маску.
– Их бритвой стригут? Такие ровные… мягкие…– водила я ступней туда обратно.
– Особый сорт. Косить и стричь не нужно. Растет на три миллиметра в высоту и очень густой. Устойчивый к вытаптыванию и морозам.
– Шёлк…
– Сорт вывела Алла Сергеевна. Она разбирается в растениях.
– Обалдеть, ну и хобби у рублевских богатеек!
Справа на площадке под навесом виднелись капоты десятка машин. Ближе всех стоял огромный красный джип с прожекторами на всех выступающих деталях, тонированным стеклом и светящимся днищем, а чуть дальше приземистый блеклый серый седан с несколькими царапинами на водительской двери.
За моей спиной раскинулся широченный сад, на противоположной стороне которого возвышался хозяйский дом. Тот, что рядом пониже, скорее всего для персонала. Оранжерею со стеклянной крышей и стенами оказалось опознать проще всего. Она была (что не удивительно) зеленая, похожая на многоэтажный парник с торчащим в центре конусом в форме початка кукурузы высотой с двенадцатиэтажный дом.
– Ну и парничок… – уставилась я на сооружение, размером в пятьдесят школьных спортзалов. – Это там она газоны выращивает?
– И не только. Там ее лаборатория, – ответил Женя, выгружая из багажника чемодан.
– Ботанка в прямом смысле слова. В замке из стекла и травы.
Меня отвлек от созерцания оранжереи голос. Голос парня. Интересно, давно он стоял у нас с Женей за спинами и наблюдал за моими ласками ступнями их шелковистого газона?
– Наконец-то вы прибыли. Женя, отнеси багаж гостьи в первую спальню.
Парень стоял на высоком крыльце трехэтажной детской. В спину ему бил свет из распахнутой двери. Он был расслаблен и облокачивался руками о парапет, выложенный диким камнем.
Капот ауди тихо щелкнул, как щелкнуло что-то в моей грудной клетке. Надеюсь, это был хруст остеохондроза, когда я запрокинула голову, пробуя рассмотреть владельца голоса.
Воронцов отвернулся, поднимая голову к небу, словно позволял мне беспардонно себя рассмотреть целых две с половиной минуты. Я всегда думала, что не влюбчива в отличии от Светки, которой нравился каждый минус первый. Со мной в хоккейной команде играло двадцать парней, но ни с одним я не пошла на свиданку, хотя Галкин с Уткиным пробовали подкатить.
Еще смеялась, что за птичья свадьба?! Журавлева встречается с Галкиным или Уткиным.
Но этот голос. Он проник в меня вместе с туманом ананасового вейпа, который курил Воронцов. Решив, что ночного любования его персоной достаточно, он спустился по лестнице и пожал мне руку:
– Максим Воронцов, рад, что теперь ты с нами. Как добралась?
Он был из тез парней, на который хочется обернуться – не обернулся ли он.
– Кира Журавлева. Спасибо, что пригласили.
– В нашем доме всегда рады гостям! И особенно, гостьям, – подмигнул он. – Женя, в первую спальню, – напомнил Воронцов, застрявшему в дверях водителю.
– Как скажите, Максим Сергеевич, – вздохнул он.
Богатый, уверенный в себе красавчик. Кажется, моя самооценка рядом с Воронцовым вот-вот рухнет ниже их трёхмиллиметрового газона. Он совсем не был похож на своего огромного отца – круглого как кольцевые Москвы. Карие глаза с небольшой восточной ноткой. Кто-то у них в роду точно был из Китая. Узкий подбородок и заметные скулы, а черные прямые волосы с обсеченными прядками.
Но не внешность подкупала в Воронцове. Он стоял передо мной на газоне (о который я только щекой потереться не успела), как непоколебимый властитель мира стоял бы на шаре, размером с глобус – пуп Земли, жонглирующий планетами. Он смотрел на меня, но не пялился; улыбался, но не лыбился; проявлял интерес, но без капли похотливости.
Делая вид, что по три раза на день оказываюсь возле студентов на их резиденциях с Рублевки, я разговаривала с ним тоном из серии «отвали». Так я общаюсь со всеми, кому глубоко симпатизирую, но не собираюсь оповещать об этом.
– Ваше полное имя Кириллия? – спросил он.
– Ага, если ваше Максимилиан.
Он улыбнулся, опустив голову. От легко движения его чёлка упала на лицо, пока резким кивком он не стряхнул ее обратно. Макс смотрел мне в глаза так, как я никогда не умела. Не умела держать зрительный контакт, не моргая, не раздражаясь, не паникуя, не начиная дрожать и заикаться. Я даже в лица прохожих никогда не смотрю и не понимаю, почему кто-то посторонний на меня таращится? Нельзя просто прямо идти по своей половине пешеходки и не тырить мою кармическую энергию?
– Завтра воскресенье, – зачем-то напомнил Воронцов, – дом встанет рано. Тебе на второй этаж. Первая дверь слева, – поднялся он по лестнице, – не проспи, Кириллия.
– Что не проспи?
Макс не ответил. На крыльцо вышел Женя, протянул мне визитку с номерами телефонов водителей:
– Завтра воскресенье. Спокойной ночи, Кира.
– Ну да, пока.
Я пожала плечами. Воскресенье и что? Раньше тринадцати утра по воскресеньям я не просыпаюсь, куда бы этот дом не собирался, я точно пас.
Оставшись одна, я бросила взгляд на оранжерею Аллы, на потухшие окна всех домов, считать которые было бесполезно и поплелась в свою гостевую комнату.
В глубине холла играла негромкая музыка. Слышались удары бильярдных шаров и смех парней. На площадке второго этажа быстро нашлась дверь моей спальни – первая слева. В уголках двери оказались наклейки с журавлями. Видимо, пометили, чтобы я точно попала туда, куда нужно.
– Какая предусмотрительность, – коснулась я изображения серых птиц с высокими ногами.
Посреди комнаты одиноко торчал мой чемодан. Я щелкнула выключателем. Комната оказалась огромной. Двуспальная кровать с синим покрывалом. Возле окна рабочий стол с двумя ноутбуками. Плоский экран телевизора и валяющиеся на полу джойстики. Вдоль другой стены сундуки, стопки книг на ковролине, диван и напольные кресла-мешки, пара картин с изображениями холодного пляжа с торчащей песколюбивой травой.
Картины понравились. Я любила такие виды – тронутая желтизной трава, песчаные дюны, серый невысокий забор, широкое холодное побережье. Такой я (не помнила) Куршскую косу, куда по рассказам бабушки мы часто приезжали погулять, пока отец служил в Солнечногорске. И выглядела она точно так – с песком, травой и серым холодом Балтики.
На полу в два ряда стояли каменные кадки. Розовые и красные соцветия опускались с ухоженных стеблей до самого ковролина. Их было около полусотни. Ни в одной комнате раньше я не видела одновременно столько растений.
На подоконнике с открытым окном осталась доска с расставленными белыми и черными шашками, рядом чехол для скрипки и провода с наушниками.
– Электрическая скрипка, – догадалась я.
За ближайшей дверью обнаружилась ванная. Внутри душевой кабины мигали ультрафиолетовые подсветки. На потолке флюоресцентный рисунок неонового кролика из «Алисы в зазеркалье». На раковине принадлежности для душа одной марки. Несколько гелей, шампуней, зубная паста и скраб.
– Наконец-то!
Я отправила папе смс:
«Нашла Воронцовых. Уже в доме, все ок»
Стянув через голову футболку, наступая на отвороты джинс, я торопилась нырнуть под воду. Топ и трусы отлетели на верхушку душевой перегородки. Когда подняла ручку смесителя, автоматически включилась музыка, а встроенные в стекло лампы засветились в немыслимых оживших линиях. Выглядело все это буйство шизоаффективно и безумно прекрасно.
Пританцовывая и подвывая отголоскам песни, я намылила волосы с наслаждением смывая прохладной водой аромат креозота. Один из кондиционеров благоухал ананасом. Точно также пахло облако дыма вокруг Максима. Может, все это было туманом? Моим воображением? И Воронцов, и оранжерея, и замок из травы и стекла?
Стоя у зеркала, я промакивала полотенцем волосы, когда услышала, как кто-то вошел в комнату. Может, домработница? Принесла свежих полотенец? В этой ванне нашлось всего одно.
Шаги подошли к двери. Ручка качнулась и начала опускаться. Облокотившись спиной о раковину, я сдвинула какие-то пузырьки, рухнувшие под ноги.
– Занято! – предупредила я на всякий случай.
Ручка метнулась вверх, а шаги пошли по комнате дальше.
– Кого принесло на ночь глядя?.. Не видно, что ли неклейки?! Журавли для Журавлевой!
Обернувшись полотенцем потуже, я выдохнула, и бодрым шагом вышла.
– Я здесь, – произнесла, видя усевшуюся за мониторы компов спину. – А ты кто такой?
– Круто, – обернулся парень.
Пару секунд он смотрел на меня, пока, наконец, не поджал губы в смущенной улыбке:
– А я здесь.
– Что ты тут делаешь в двенадцать ночи? – юркнула я под покрывало в постель, укрывая девяносто процентов обнаженки.
– А ты что делаешь? – крутанулся он на рабочем кресле. – В моей постели. Не то, чтобы я сильно возражал, но…
Незнакомца поглощала темень комнаты. Когда он вошел, то погасил свет. Только пара мониторов била ему в спину белым светом, застряв крошечным огоньком в сердцевине квадратных очков.
– Ты не видел? – показывала я на дверь, – там журавли наклеены! Прямо посредине двери!
– Видел, но при чем здесь ты?
– При том, что я Журавлева Кира из Ни-Но!
– Жаль, что не Нина из Ни-Но. Звучало б круче.
– Не переводи стрелки! Воронцовы отметили дверь специально для меня. И чемодан тут стоял. Пожалуйста, уходи, я устала.
– А вещи забрать можно?
– Забирай. Только свои, а не мои!
– Тогда давай, – вытянул он руку, подойдя впритык к моей кровати.
– Чего тебе отдавать? Ничего твоего здесь нет!
– Я заберу скрипку, шашки, два ноутбука, ворох одежды из шкафа, приставку, сундук и пару фоток с Куршской косы. А еще полотенце, в которое ты обернулась. Отдай его, пожалуйста.
– Полотенце?.. и скрипку…– поежилась я под покрывалом. – Это что… твоя комната? А журавли зачем? Ты что, Журавлев?
– Нет, – со смешком ответил он, – моя фамилия Серый. А наклейки я привез из Фрингиллы. Работал там орнитологом.
– Чего? – не услышала я и полвины. – Какой еще Фрик… Это Воронцов! Это он так пошутил, да! Сказал первая дверь слева! Придурок…
– Слушай, Кира из Ни-Но, – все еще стоял парень с протянутой рукой, – зачем ты приехала?
– Тебе какое дело? – придумывала я, что делать дальше.
Не ночевать же с этим поддельным журавлем!
– Никакого, – опустил он руку, равнодушно пожав плечами. – Зря ты…
– Приперлась в твою комнату! Не переживай. Сейчас уйду.
– Зря приперлась в этот дом, – обернулся он к двери и встал так, словно отгородил меня.
– Ну, своего собственного на Рублевке пока нет. Придется тут пожить.
– Тише, – ринулся ко мне парень, имя которого я до сих пор не знала. Только фамилию – Серый. Он не прикоснулся, но был близок к тому, чтобы закрыть мне рукой рот, – не кричи. Здесь кто угодно может услышать тебя. В доме везде камеры.
– Камеры?
– Воронцов старший следит за всем, что происходит в «Детской», – изобразил он кавычки. – Камеры он ставил изначально, чтобы приглядывать за Аллой. Но теперь он следит за всеми. За Максом, мной, теперь будет и за тобой.
– У тебя паранойя.
– У тебя через пару дней тоже начнется, – обернулся он к распахнутому окну, – летела бы ты к себе домой, Журавлева. Это место не для тебя.
– Мне вообще-то год учиться здесь. И домой нельзя сейчас. Там… сложно. И не приставай со своими советами. Без тебя разберусь!
Он встал с кровати. Запрыгнул на подоконник, огораживаясь от меня занавеской.
– Не верь здесь ничему, Кира из Ни-Но.
– Чему ничему?
– Всем. И мне тоже.
– Ты газон покурил вместо ананасового вейпа? Что за чушь несешь? Скажи лучше, где дверь ко мне?
– К тебе на первом этаже. С надписью «выход».
– Ты кто вообще такой? Одногруппник Макса?
– Да.
Я не ожидала, что угадаю так быстро.
– А зовут как?
– Костя.
– Знаешь Костя! – подскочила я с кровати, обматываясь простыней, бросила в него сырым полотенцем, которое он так хотел. – Сама разберусь, уезжать или нет! И за какой дверью я буду жить! Если у тебя припадки истерии, могу посоветовать психотерапевта, – говорила я о всех тех, к кому обращались родители.
Возле двери он меня окрикнул:
– Камеры, Кира. Не сильно-то голой щеголяй.
Подобрав с пола его кроссовок, я бросила им в тугие волны шифоновой занавески. Надо было и дверью хлопнуть, но не хотелось никого будить. Кроме разве что Макса. Пошутить он решил! Разыграть! Еще по соседству Костя Серый с паническими атаками.
В мире есть вообще здоровые люди или все мы с приветом?!
Было бы странно шарахаться по дому, заглядывая в каждую комнату. Прокравшись обратно к лестнице, я поднялась на этаж выше. Всего-то и нужно одну ночь перекантоваться, а утром Воронцовы старшие подскажут, где бросить якорь. И чемодан.
Подсвечивая дорогу фонариком мобильника, я аккуратно ступала по мягким ковролинам. Луч иногда утыкался в стены, выхватывая яркие полотна. Некоторые картины были ростом с меня.
– Это те, что Воронцова пишет?
Решив рассмотреть их при свете дня, я подошла к широким дверям внутри арочного изгиба. Вряд ли кто-то поставит такие витражи на обычную спальню. Шагнув внутрь, оказалась в библиотеке с каминным залом.
Возле камина разлеглись овалами несколько кожаных диванов, хоть вдоль на них ложись, хоть поперек – такие огромные. Кожа диванов подо мной мелодично хрустнула. Решив на всякий случай проверить, нет ли здесь никого, я обошла ряды стеллажей по проходам.
Накидав подушек на диваны, завалилась спать, укрывшись синтетической белой шкурой. После десяти минут скрипа кожи от каждого моего вдоха и выдоха, скатилась на пол вместе со шкурой и подушками.
Наконец-то я нашла удобное местечко в этом замке из травы, что выращивала Алла. Хоть это место оказалось на полу, я ни капельки не боялась. Тем более не боялась этого дома, мой-то ничуть не лучше. Если выжила там, выживу и здесь. Пусть даже из ума.