Древняя Греция. Рассказы о повседневной жизни - читать онлайн

Демодок во дворце Алкиноя[2]

А. Васютинский

Прекрасный кусок земли дали феакийцы своему царю Алкиною: разбил он на нем плодовый сад на целых четыре десятины, большой виноградник и огород. Воды было много: один ручей протекал чрез самый сад, другой – с чистой, приятной на вкус водой – бежал у самого порога дворца. И скоро царь Алкиной не мог пожаловаться на неурожай. Много собиралось у него винограда, много родилось овощей, сад же приносил огромное количество плодов: росли там и яблони, и груши, и смоковницы, и гранаты, и даже маслины.

В один погожий солнечный день в углу этого тенистого сада, под большой ветвистой оливой, на обомшелом камне сидел старик; возле него лежала старая китара, верно, его неразлучная спутница. Ветер с моря чуть колыхал ветви деревьев и шаловливо играл седыми прядями волос на голове старика. Он сидел молча, весь ушедши в себя, но вдруг встрепенулся и привстал. «Демодок! Демодок!» – раздавалось по саду. То бежал к старику глашатай царя, звать на пир, которым Алкиной решил угостить своего гостя. Быстро, торопясь выложить все, что подслушал, глашатай рассказывал старику, как чудесным образом явился на остров феаков неизвестный скиталец, как он сумел пробраться чуть ли не невидимкой в царские палаты, ловкой речью разжалобил сердце царя Алкиноя и его советников, с которыми царь творил суд и расправу. Откуда узнал этот загадочный бродяга, что лучше всего просить о защите чрез царицу Арету, любимую всем народом? «Уж, разумеется, – думал глашатай, – помогает ему в том какая-нибудь богиня, и, вероятно, сама премудрая Афина. По всему видно, что странник – человек бывалый: иначе не сумел бы он разжалобить так феакийцев; народ они торговый, привыкли сами получать от других прибыль и не особенно щедры к праздным скитальцам».

Так говорил глашатай, осторожно ведя старика с китарой к царскому дворцу. Вот они уж прошли по боковым покоям и вступили в роскошную приемную залу. Богато жили феакийцы с тех пор, как ушли они с своей родины: вытеснили их из родной земли грубые скотоводы, неучтивое дикое племя. Зато и нажились они, по милости морского бога Посейдона: бодро плавая на своих корабликах по морю, не боялись они изменчивого, капризного морского старика Протея и нажили бойкой торговлей большие богатства. Богаче всех жил сам царь Алкиной. Дом его блистал пышной отделкой. Стены приемного зала были выложены медью, двери – из чистого золота, притолоки – из серебра; как жар горел медный порог. Но всего более поражали вошедшего искусно сделанные из золота две собаки: они стояли направо и налево от входа, словно сторожа. Но всего этого не мог видеть вошедший старик: он был слеп от рождения.

Большие лавки, тянувшиеся вдоль украшенных замысловатыми рисунками стен, были убраны прекрасной узорчатой тканью домашней работы; много этих тканей выделывали рабыни в женских покоях под надзором царицы Ареты. На скамьях уж давно сидели гости царя, все вожди, главы знатных феакийских родов. Ближе всех к Алкиною сидел престарелый вождь Эхиней; старше всех был он, много знал и видел за свою долгую жизнь, и за то особенно чтили и уважали его и царь, и феакийцы. Проворные слуги давно уже чисто-начисто вытерли широкие столы, поставили на них корзины с жареным мясом и с хлебом, налили вина в кубки. Глашатай как раз в это время ввел Демодока, бережно усадил его за стол на среброкованый стул, догадливо приставил стул к высокой колонне, чтобы старик мог к ней прислониться, когда устанет. Над головой старика повесил он китару, чтобы не пришлось далеко ее искать. Не забыл глашатай и об еде: поставил корзину с хлебом и мясом и налил вина в двудонный кубок.

Ни один пир не обходился без Демодока. Был он знаменитым аэдом – сказителем былин о славных богатырях и о жизни олимпийских богов. Любили знатные феакийцы услаждать себя песнями о минувших подвигах славных богатырей, и давно уже жил Демодок в покоях тароватого царя Алкиноя. Хотел ли он или нет, но должен был всегда идти на зов царя: во всякое время был он обязан петь перед знатными людьми – то было его ремеслом, недаром и звали его еще «мирским работником» – демиургом. Да ничем иным и не мог бы слепой старик заработать себе пропитание. Не было у него ни роду ни племени. Говорили, что жил он когда-то на Хиосе, случайно попал на остров Схерию, да тут и остался: пришлось жить тем, чем наделила его богиня Муза – сладкогласным пением под звуки китары.

Но вот насытились гости. Тонким слухом уловил Демодок удобный момент – и, подчиняясь живому своему вдохновению, – феакийцы верили, что Муза внушает певцу его песни, – начал он нараспев, под звуки лиры, сказывать о том, как поссорились однажды на пиру храбрый царь Ахилл и мудрый царь Одиссей.

Начал певец с обращения к Музе, прося ее помочь ему воспеть гнев Ахиллеса, Пелеева сына. Нетрудно было ему сложить былину о споре двух славных витязей: много в памяти у него хранилось привычных оборотов и готовых описаний. Пел ли он о восходе зари – знали уж слушатели, что он скажет: «Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос». Упоминал ли он имя бога, богини или богатыря, непременно подбирал к нему старое прозванье. Посейдона называл «землепотрясателем», Зевса – «тучегонителем; когда он помовает главой, трясется весь Олимп многохолмный», Афину называл «светлоокой», царя Одиссея – «хитроумным», Ахилла – «быстроногим»…

Аполлон, играющий на китаре.

Роспись вазы. Около 510 г. до н.э.

…Злыми бранными словами осыпали друг друга цари-витязи, руки их судорожно хватались за богато украшенные рукоятки мечей, очи сверкали из-под мрачно насупленных бровей; другие цари, встревоженные ссорой храбрейших врагов Трои, пытались тщетно вступиться; лишь у одного Агамемнона, верховного вождя всего войска, радовалось «в груди милое сердце». Он был доволен тем, что поссорились самые могучие витязи, его союзники – теперь уж, конечно, не будут они заодно перечить его приказаниям: правду ему сказали, вспоминал он, жрецы Дельфийского бога, когда предсказали, что вражда двух царей будет добрым для него знамением…

Пел Демодок, и все молча слушали искусного певца. Никто не смел прервать его, так его чтили – недаром и звали Демодоком, т.е. Народомыслом. Да и как прервать того, кто находится под могучим покровом муз, или даже самого Аполлона, далеко мечущего стрелы в непокорных ему людей? Слишком хорошо помнили слушатели, как наказал ходивших под Трою ахеян мстительный бог, когда оскорбил властный царь Агамемнон жреца Аполлонова Хриза, уведя в плен его молодую дочь, красавицу Хризеиду.

Все слушали со вниманьем; лишь одному незнакомцу стало не по себе: хитрый рассказ он придумал для феакийцев, чтобы скрыть свое настоящее имя, но теперь он не мог овладеть собою. Нахлынули толпою воспоминания: вспомнился сын, которого он оставил младенцем двадцать лет назад, отправляясь против своей воли в поход на чуждую ему Трою, вспомнилась кроткая жена, вспомнился престарелый отец, покинутые на дорогой лесистой родине, вспомнились старые товарищи, которых давно уж не было на свете, грозные соратники, с которыми десять лет делил он радость и горе, сражался бок о бок или жестоко ссорился, вспомнился ему давно покинутый дом, «и дым которого казался несказанно приятен»… И не выдержал гость – градом хлынули слезы, и быстро накинул он плащ свой на голову, чтобы не показать феакийцам слез сильного мужа.

Никто почти не заметил слез незнакомца, так были все увлечены пением Демодока. Лишь царь Алкиной видел, что с гостем случилось что-то неладное; чутким сердцем догадался он об истинной причине грусти чужеземца – благо сидел он рядом с гостем и ясно слышал его скорбные вздохи… Услышало горе скитальца и чуткое ухо певца: и он, безродный, сердцем понял грусть чужеземца и умолк, словно уставши, но твердо решил в глубине души успокоить неизвестного скитальца окончанием песни. И вот немного спустя снова запел он… Ссорятся боги на холмистом Олимпе. Горячая богиня Гера, свирепо ненавидящая троянцев, жаждет их гибели. Она резко упрекает Зевса, своего супруга, что он мирволит троянцам: давно уж пора пасть Трое от руки ахейских героев. Зевс нарочно задерживает это падение: вот сейчас рассорились главные ахейские витязи на радость троянцам. Резкими словами смиряет расходившуюся супругу отец богов и людей – грозит ей побоями в случае ослушания; напоминает, как однажды повесил ей на ноги тяжелые две наковальни, сковал цепью руки и повесил среди облаков, как никто из богов не мог вступиться, потому что всякого, кто подходил, он одним махом сбрасывал с неба на землю. Хромоногий Гефест, бог огня, стал уговаривать мать; он вспомнил, как раз пострадал он во время ссоры родителей от вспыльчивого отца: схватил его Зевс за ногу и бросил с Олимпа на землю; целый день летел несчастный и лишь к заходу солнца упал на остров Лемнос, где ему помогли добрые люди. Улыбнулась Гера сыну и взяла от него кубок с божественным напитком, нектаром. Стал и других богов угощать, чтоб загладить память о ссоре, догадливый бог огня. И скоро стали хохотать до упаду развеселившиеся боги: очень смешным им казалось, как суетится по широким палатам Гефест, разнося кубки. Тем временем, пока боги пировали, музы хором пели приятную песнь под звуки китары, на которой искусно играл бог Аполлон…

Всем понравилась песня Демодока.

Как добрый хозяин, пригласил теперь царь Алкиной своих гостей на площадь, посмотреть на различные состязания, показать свою крепость и силу. Все пошли на площадь из палат гостеприимного царя; пошел и Демодок: из мыслей теперь у него не выходил неизвестный, плакавший горькими слезами скиталец. Скоро он услышал громкие похвалы ловкости незнакомца: отличился тот в метании громадного камня – бросил дальше всех феакийских юношей. И все думал-гадал Демодок, что бы мог это быть за гость с такой богатырской силой. Меж тем кончились игры. И снова царь Алкиной угостил своего гостя, к которому склонялось все больше его сердце, пляской и пением.

В то время как юноши легко плясали, в меру притоптывая ногами, стал Демодок, бряцая на китаре, сказывать былину о том, как насмеялся хромоногий неуклюжий бог Гефест над легкомысленной, прекраснокудрой богиней Афродитой и нерассудительным, пылким богом войны Аресом. Громко смеялись слушатели шуточкам бессмертных богов над злополучными влюбленными. Всем по душе пришлась эта смешная песня Демодока.

В играх и веселье прошел день, зашло солнце; царь привел к себе в дом своего гостя, одарил его богатыми дарами, велел вымыть, натереть маслом и угостил ужином. Светло было в палатах царя Алкиноя. Ярко горели факелы в руках искусно вылитых из металла юношей, которые, словно живые, стояли в зале. Снова глашатай привел Демодока – и тут услышал певец, как к нему обратился незнакомый голос: сам незнакомец взял лучшую часть свинины со своего блюда и велел глашатаю передать Демодоку, в знак своего высокого уважения к благородному роду певцов, любезных Музе. Мало того: гость выразил Демодоку свое восхищенье за те песни, каким его научили Муза и Аполлон, и просил спеть о том, как погибла Троя от деревянного коня, в котором спрятались ахейские вожди. Вкрадчиво, в лестных словах просил незнакомец Демодока – и сговорчивый певец тотчас согласился. Бряцая на лире, он обратился к своим покровительницам, богинями музам:

И осенило его вдохновение, просветлело лицо, и начал он сказывать былину перед слушателями, затаившими дыхание… «Скоро десять лет исполнится, как осаждают ахейцы великую Трою, много погибло вождей с обеих сторон: нет уж в живых Гектора, нет Патрокла, нет и виновника роковой войны Париса: все сошли в область мрачного Аида, а все не сдается город старого царя Приама. Отчаялись греки взять Трою силой: пустились на хитрость по совету царя Одиссея: построили громадного деревянного коня, пустого внутри, поместили туда храбрейших вождей во главе с Одиссеем, распустили слух, что коня этого оставляют как приношение богам, а сами уходят домой.

Взятие Трои. В середине – Неоптолем, намеревающийся убить престарелого Приама, на коленях которого лежит окровавленное тело Астианакса.

Роспись вазы. Около 480 г. до н. э.

Сожгли лагерь, отплыли на кораблях в море и скрылись за ближайшим островом. Троянцы, надеясь на милость богов, ввезли в свой город деревянное чудовище, не зная, что там скрываются ахейские богатыри. Глухой ночью вожди выбрались из коня, впустили в город подоспевших соратников и напали врасплох на троянцев. Началась беспощадная резня. Одиссей с Менелаем бросились к дому Деифоба, Приамова сына, за которого вышла замуж Елена после смерти Париса. В горячей схватке Одиссей и Менелай одержали победу: Деифоб пал, и Менелай вернул наконец к себе похищенную жену. Тем временем сын Ахилла, молодой Неоптолем, бросился ко дворцу Приама и в пылу кровавой схватки убил у самого жертвенника престарелого царя…»

Пел певец, и снова уловило его чуткое ухо рыданье и стоны: незнакомец опять горько плакал, закрывшись плащом. Слыша вздохи гостя, решился царь Алкиной на необычное дело: велел прекратить Демодоку пение… Жалобно звякнула китара – и смолкла… И с участием стал расспрашивать Алкиной своего гостя о причине его печали… Тогда-то, скрепясь, поведал незнакомец, что он и есть Одиссей, сын Лаэртов, знаменитый везде своим хитрым умом, царь острова Итаки; рассказывал он изумленным феакийцам длинную повесть своих скитаний и страданий с тех пор, как покинул он развалины Трои: как хитростью спасся он от страшного одноглазого великана Циклопа, как сходил в подземное царство, спасся от людоедов, от козней хитрой волшебницы Цирцеи, от чудовищ Сциллы и Харибды и от пленительных Сирен, как тосковал по родине на острове полюбившей его нимфы Калипсо. Жадно слушали Одиссея феакийцы, но всех внимательнее слушал его слепой Демодок – и слагалась в его уме новая былина, – о скитаниях хитроумного царя Одиссея.