Призрака можно напугать? Ещё как!
Когда я ещё раз заглянул в тетрадь интерна, почерк, который совсем недавно я принял за каракули и неразбериху, стал цельным и понятным.
Сфокусировавшись, я заметил, что это латынь или "язык мёртвых". Откуда мне это известно?
В студенческие годы мне довелось побывать на скучных парах, где преподаватель давал основы, но посещал я эти занятия совсем для другой цели.
Почти все пары я искоса пялился на девушку, в которую был влюблён до беспамятства.
В студенчестве у меня были длинные волосы, и если правильно подпереть рукой голову, то можно было разглядывать Таню под бубнёж «Quidquid latine dictum sit, altum sonatur», не привлекая к себе внимания.
И только голос лектора об окончании урока возвращал меня из мечтаний о Тане в реальный мир, который меня не особо радовал, но что-то я забегаю вперёд.
Латынь! Бьюсь об заклад, спроси меня месяц назад на улице, я бы и двух слов не смог связать, а тут я бегло читал написанное, и каждая строчка пугала больше предыдущей. Читаю:
«Отец, я понял, что не готов и вряд ли буду готов! Мне требуется прилагать неимоверные усилия, чтобы не раскрыть себя, и я прошу… прошу дать мне второй шанс. Я готов сделать что угодно, но только не отрабатывать своё наказание тут, на Земле.»
На слове «Земле» я с недоверием посмотрел на молодого пацана. На вид ему было лет 19. Юное, совсем невинное лицо, пепельного цвета волосы, слегка выпирающие скулы и пронзительно голубые глаза.
Я привстал с места и встал напротив него. Вытянув вперед руку, я помахал кистью перед его носом. Да нет, городской сумасшедший какой-то, я-то уж подумал…
Повернувшись, чтобы сесть на место, я сделал шаг и чуть было не упал, зацепившись за что-то ногой.
Интерн, сидевший до этого со скрещенными ногами, выпрямился, и я задел его кроссовок. Сев на корточки в покачивающейся скорой, я наклонился к его левой ноге и осторожно тыкнул её пальцем.
Палец прошёл сквозь кроссовок, и, разочаровавшись, я вернулся туда, где сидел.
Женёк ехидно улыбался, уставившись в телефон и не переставая тыкая пальцами в экран, а интерн продолжал вести записи. Читаю дальше:
«Ты же знаешь, я не виноват в случившемся. Поговори ещё раз с моими братьями. Я уже так долго среди людей, что начинаю забывать себя, и зачем я тут…
Для чего? Чтобы страдать? Находясь вдали от дома, я теряю свои силы, чувствуя, как они покидают меня… Кажется, ещё чуть-чуть, и я стану обычным человеком.
Сегодня со мной произошла странная вещь. Приехав на…»
Заскрипев тормозами, скорая резко остановилась, и мои спутники в один момент оторвались от своих занятий: Женёк от телефона, а интерн от записей в тетради.
– Да, увидимся, Серёга! Ребятишкам привет передавай.
Открыв задние двери, старший медбрат с сигаретой в зубах впустил солнечный свет, от чего пылинки в салоне заплясали в удивительном танце.
– Ну, последний рывок и на обед. – старший медбрат хлопнул в ладони, дав сигнал вылезать и браться за носилки.
Выносили моё тело уже втроём. Старая, построенная в советское время больница вселяла неприятное ощущение, от чего я поёжился и пошёл чуть позади медбратьев.
Переступив порог главного корпуса, старший расписался в тетради администратора, дав какой-то сигнал, и уже через пол минуты молодая женщина выруливала в нашу сторону каталку.
Переднее колёсико было плохо закреплено, от чего противно скрипело, но, кажется, никого, кроме меня, это не раздражало.
– Раз, два, и-и-и взяли…
Втроём закинув меня на каталку, все выдохнули, и Жёнек, разогнувшись, хрустнул поясницей и, не прощаясь, пошёл на улицу, на ходу вытаскивая сигарету из-за уха.
Молодой интерн, на бейдже которого я прочитал имя Алексей, и старший медбрат под скрип колёсика покатили моё тело по длинному коридору, впереди которого нас ждал грузовой лифт.
Заходить в него мне ой как не хотелось. И неспроста…