Доброго утра не получается. Солнце бьет в глаза, потому что я забыла задернуть блэкаут-шторы. В голове стучит тяжелый молот, язык распух, горло саднит так, будто я проглотила фильтр от пылесоса и запила чистым уксусом. В жизни у меня не было такого дорогого похмелья!
Проверив время на телефоне, едва не падаю в обморок: час дня! Проспала почти всю утреннюю смену!
Поначалу, только устроившись на работу, я пила снотворное, чтобы заснуть, и энергетики, чтобы проснуться, а теперь стараюсь придерживаться режима даже на выходных. Меня это устраивает, но у Гаррисона такой необычный график вызывал досаду. Все еще скучаю по тем временам, когда просыпалась темным утром в его теплых объятиях, однако уже недели две не плачу – по-моему, это прогресс.
В последний раз я плакала, когда, зайдя на «Нетфликс», получила рекомендацию: «Вас может заинтересовать сериал «Корона». Я разрыдалась, потому что «Корона» не просто меня интересует – мы уже посмотрели ее с аккаунта Гаррисона. То, что собственный «Нетфликс» не знает о моей любви к королевским мелодрамам, а значит, и понятия не имеет о нашем расставании с женихом, показалось крайне бестактным.
Поводом для нашей первой и последней ссоры послужила сущая мелочь – тридцать крошечных таблеток, которые я покупаю каждый месяц по рецепту в ближайшей аптеке и выронила из сумочки, в спешке собираясь на Хеллоуин. Уже много лет я успешно держу депрессию под контролем – только сменила антидепрессанты из-за побочных эффектов да нашла себе нового психотерапевта, когда вернулась из Якимы в Сиэтл. Каждое утро закрываюсь в ванной, достаю флакон и принимаю одну таблетку. Говорить об этом Гаррисону не хотелось, иначе он стал бы проводить параллели между мной и моей матерью, спрашивать, почему ушел отец и кто ее очередной ухажер. А мне всего-то и надо было – не допустить в своих отношениях того, что произошло между моими родителями.
Никого из предыдущих парней это не волновало – их вполне устраивало чего-то обо мне не знать. Им нравилась энергичная позитивная Ари, которая не придает большого значения чужому раздражению и никогда не показывает своего. Да мне и самой нравится эта классная, легкая в общении девушка! Когда меня что-то злит, жалуюсь дневнику или Алексу. Если парень забывает о важной дате, сама покупаю себе цветы. Всегда во всем ищу плюсы, и это работает. Разреши я себе быть сложной, выпусти недовольство наружу – и закончится все так же, как с моей матерью.
«Невозможно все время быть жизнерадостной, Ари!» – заявил Гаррисон во время той ссоры, бросив уже не смешной костюм надувного человечка на диван. Он не понял: я существую в двух мирах, и быть со мной можно только в одном из них. Если я и получила от матери хоть один ценный урок, то он таков: удержать человека можно, только оставаясь всегда беззаботной и радостной, как солнечный день. Забавно, учитывая, что я терпеть не могу солнце.
В одиночестве есть несомненный плюс: не нужно ни от кого таиться.
Чтобы побыстрее восстановить сбитый режим, я иду на йогу, а потом закупаю продукты на фермерском рынке и готовлю себе чрезвычайно сложный и дорогой обед. Моя цель – устать настолько, чтобы в полдевятого заснуть естественным образом.
Целый час я занимаюсь на дешевом велотренажере (при переезде чуть не сорвала спину, втаскивая его наверх), потом пару часов мастерю на кухне серьги-подвески, полностью погрузившись в этот умиротворяющий процесс. Закончив, зажигаю по всей квартире свечи, открываю в режиме «инкогнито» браузера любимое видео и достигаю двух оргазмов, после чего у вибратора садятся батарейки. В поисках новых переворачиваю квартиру вверх дном и вскрываю все устройства, однако, увы – мизинчиковые батарейки больше нигде не используются.
Несмотря на все принятые меры, сон не идет, а вставать уже через шесть часов. Чем больше волнуешься о необходимости скорее уснуть, тем труднее засыпаешь. В разговоре с Расселом я не кривила душой – раннее утро действительно люблю, однако любовь ослабевает, когда уже девять вечера… десять… пол-одиннадцатого, и вставать через три с половиной часа.
В конце концов я сажусь, открываю ноутбук и беру напрокат HD-версию «Ловушки для родителей» за три доллара девяносто девять центов. Когда та Линдси Лохан, которая из Великобритании, летит в долину Напа, чтобы познакомиться с Деннисом Куэйдом, я засыпаю.
Будильник звенит в 2:30, потом в 2:40, и наконец в 2:47 я заставляю себя подняться, удовольствовавшись несколькими часами сна (хотя воспоминания о скандале с выброшенной статуэткой вызывают желание залечь в спячку до весны). Бросаю косметику в сумку и, спотыкаясь, бреду к машине. Иногда я делаю макияж дома, иногда на работе, а иногда, как сегодня, – в остановках на светофоре.
Чтобы побороть усталость, я надела одно из своих любимых платьев – темно-красный футляр с рукавом три четверти и к нему – коричневые замшевые сапоги. Платьев такого фасона у меня пять, потому что на экране лучше смотрятся однотонные вещи насыщенных цветов. Зеленое надевать нельзя, иначе я сольюсь с техническим фоном, а узоры и рисунки могут создавать помехи – и это досадно, учитывая, сколько вещей с принтами на тему погоды скопилось в моем гардеробе.
То, что зрители будут комментировать мою одежду, стало неожиданностью и поначалу даже шокировало. Люди не просто обсуждают внешность, а открыто оценивают мою сексуальность! (Брюки ценятся ниже всего.) Самой противно, как быстро привыкла, однако ничего не поделаешь – профессиональный риск. В первые годы работы на телевидении я еще думала о подобных комментаторах, когда выбирала наряд, но к моменту возвращения в Сиэтл перестала обращать на них внимание. Если троллям угодно тратить силы, обсуждая чужую одежду, – что ж, это их выбор. А мой – удалять хамские комментарии. Какую бы вещь я ни надела, она непременно подвергнется оценке, иногда – с кучей эмодзи-огоньков и (или) эякулирующих баклажанов. Поэтому при подборе наряда учитываю только свои вкусы и специфику цветопередачи.
В офисе я оставляю сумку на рабочем столе и отправляюсь в метеорологический центр, где стоит группа компьютеров, на которых мы строим прогнозы; иногда там же ведется и съемка. Проверяю свои модели и стандартные источники, прежде всего сайты Национальной метеорологической службы и Вашингтонского университета, составляю прогноз на сегодня и на ближайшую неделю и вношу его в нашу таблицу – примитивный, но проверенный годами инструмент метеорологов (многие из нас до сих пор пишут прогнозы вручную). После этого готовлю графики и диаграммы для эфира.
Внезапно на спинку моего кресла ложится чья-то рука, и я вскрикиваю от неожиданности.
– Извини! – говорит Торренс, и это удивительно. До пятничного вечера извинений она не приносила никогда. – Мы можем поговорить?
– Конечно! – Я откладываю прогноз на среду, где ожидается прояснение, и разворачиваюсь к ней. Живот крутит от волнения. Это неспроста! В такое время Торренс обычно не бывает на станции. Конечно, она никак не могла подслушать наш с Расселом разговор, и все же мы вслух поливали грязью наше начальство в публичном заведении. Нельзя исключить, что до нее дошли слухи.
Торренс садится в соседнее кресло. На ней джинсы и белый свитер, макияжа почти нет, только легкие тени и тушь, поэтому сейчас она кажется мягче обычного.
– Я надеялась застать тебя, когда в офисе немноголюдно. Хочу извиниться за то, что произошло в пятницу, на этот раз в трезвом виде. То, что мы натворили – я натворила, – неприемлемо, особенно на праздничном вечере.
Торренс Ливни приносит мне извинения! Причем второй раз! Это так же для нее нехарактерно, как тот мем, который активно распространялся в соцсетях, когда я еще не работала на КСИ. Во время прямого репортажа о небывалой жаре с фестиваля марихуаны «Хэмпфест», который ежегодно проходит в Сиэтле, один парень прямо на камеру предложил ей косячок. Торренс со смехом ответила: «Спасибо, может, чуть попозже!» – и я до сих пор не знаю, пошутила она или нет. Некоторые убеждены, что Торренс в тот момент подмигнула, хотя большинство считает, что просто моргнула. Так или иначе, из этого сделали гифку.
– Э-э-э… Спасибо, – неуверенно отвечаю я, теребя подвеску на груди.
Торренс поправляет бумаги на столе – возможно, вспомнив, как Сет назвал отдел метеорологии свинарником.
– Нам с Сетом не следовало втягивать тебя в наши игры. Мы вели себя не по-взрослому. Это наши личные проблемы, и нельзя было заходить так далеко. То, что я выбросила «Эмми» в окно, совершенно недопустимо.
Подмывает сказать, что дело не только в скандале на вечеринке – это лишь самый заметный случай из множества.
– Я… ценю вашу откровенность, – отвечаю я, охваченная привычным оптимизмом. Может быть, это наивно, но мне хочется верить в Торренс – верить в ту, что поддерживала меня все детство, пока моя собственная мать погружалась все глубже в пучину депрессии. Правда, я не уверена, насколько нынешняя Торренс настоящая.
Она широко улыбается, словно вот-вот объявит многотысячной аудитории, что пробок на дорогах сегодня не ожидается.
– Позволь пригласить тебя на обед, чтобы загладить вину. Место можешь выбрать сама.
Обед вдвоем! Как будто у нас куда более близкие отношения, чем рядовая сотрудница и незаинтересованная руководительница. Может быть, идеальная Торренс моего детства все-таки существует?..
– Что вы, совсем необязательно!..
– Я настаиваю. – Торренс кладет руку мне на плечо и снова улыбается своей лучшей телевизионной улыбкой. – Буду с нетерпением ждать встречи, Ари!
Этот разговор бодрит лучше любого кофеина, и остаток утра я лучусь радостью – в первом эфире улыбаюсь столько, что и не заподозришь во мне человека, проспавшего всего три часа. Хочется вставлять смайлики в график перемещения облаков. Может быть, мне удастся поговорить с Торренс об участии в программе «Ливни» и о больших репортажах, которые я мечтаю делать! Может, даже упомяну об аттестации! Не буду говорить, как была разочарована в прошлом году, когда она просто сказала: «Ты отлично справляешься», – и дала установленную профсоюзом прибавку к зарплате на полтора процента. Главное, чтобы она поняла, насколько я мотивирована учиться и расти в профессии.
Около одиннадцати, когда я изучаю меню окрестных заведений и параллельно публикую в аккаунтах канала в соцсетях присланные зрителями фотографии недавней грозы, из-за приоткрытой двери кабинета Торренс доносится голос Сета:
– Я тебе говорил – мы не можем пустить это в эфир.
Эвери Митчелл, сидящая за несколько столов от меня, перехватывает мой недоуменный взгляд.
– Репортаж Торренс о крабах и изменении климата – как повышение кислотности океанов разъедает их панцири. Мы работали целый месяц, поговорили с кучей ученых. Предполагалось, что репортаж выйдет сегодня днем в рамках серии о морской фауне. Похоже, Сет его только что посмотрел.
– И что не так?
Торренс тем временем кричит:
– Это не однобокий взгляд, это научные данные!
Эвери пожимает плечами – уже все ясно.
– Мы с тобой это понимаем, а рекламодатели – нет, и я не желаю отвечать на их гневные звонки, – объясняет Сет.
– Мы всегда получаем гневные звонки, когда рассказываем об изменении климата! Я метеоролог! Я не могу игнорировать такие важные вещи!
– Я понимаю! Но все решает подача. Надо думать обо всех зрителях, а не только о тех, кто с тобой согласен.
– Те, кто со мной не согласны, ошибаются!
Здесь я полностью на стороне Торренс. Злобные комментарии в соцсетях надо просто перетерпеть – хотя репортажи об изменении климата провоцируют меньшее их количество, чем чересчур одетые или чересчур раздетые дикторы. Огорчительно, что внешний вид ведущих возмущает людей больше, чем повышение уровня Мирового океана.
Сет отвечает так тихо, что я не могу разобрать начало фразы. Потом из кабинета доносится:
– …можно вырезать этот фрагмент или…
Торренс издает презрительный смешок.
– Я все поняла! Ты хочешь поквитаться со мной за выброшенную «Эмми».
– Не надо на меня наговаривать. Я всего лишь делаю свою работу!
– Ничего подобного! Ты пытаешься заткнуть мне рот, чтобы показать, кто здесь главный. Должны же быть хоть какие-то радости в твоей унылой жизни!
Тут у меня лопается терпение. Резко встав, я дрожащими руками отталкиваю кресло и стремительно ухожу прочь. В ушах звенит, дышать нечем; если задержусь еще хоть на минутку, то завизжу. Нельзя, чтобы люди видели меня в таком состоянии. Когда распахивается дверь в «дагаут» и кто-то зовет меня войти, я даже не сразу понимаю, что это Рассел стоит на пороге и приглашает меня внутрь.
Главное преимущество «дагаута» – тишина. Здесь нет навороченной техники; по стенам висят фанатские футболки, знамена и постеры спортсменов; столы завалены сувенирами и спортивным снаряжением. Возможно, Крис Торрес все-таки не наврал насчет того, что отдельный кабинет спорткорам дали за (не)удачный бросок мяча в чью-то голову. К счастью, в данный момент в «дагауте» никого, кроме Рассела, нет.
– Подумал, тебе захочется спрятаться.
Сев за свой стол, он указывает на соседнее кресло. В этой обстановке Рассел выглядит на удивление расслабленным, как человек на своем месте. Мне такое спокойствие и не снилось.
– Все ушли на обед, а я задержался, чтобы доделать репортаж.
С глубоким вздохом я падаю в предложенное кресло. Эмоции едва не взяли надо мной верх, но теперь я в безопасности.
– Спасибо!
– Ты как вообще? – спрашивает Рассел, озабоченно нахмурившись.
– Сама не знаю…
Он протягивает мне вазу с конфетами.
– Отлично вы здесь устроились! – замечаю я, беря сразу целую горсть. От сахара становится немного легче. – Наши-то низкие перегородки совсем не спасают.
– Ты же не про обстановку в кабинете пришла поговорить, правда?
Откусывая кусок мини-«Сникерса», неожиданно признаюсь:
– Я такая наивная дура!
Резкие выражения в общении с коллегами мне несвойственны, да и в «Сникерсы» я вгрызаюсь обычно не так агрессивно. Очевидно, наш пятничный сеанс алкогольных жалоб на работу сблизил меня с Расселом, и я готова показать ему менее позитивную Ари Абрамс.
Он снова хмурится. В его кристально-голубых глазах читается беспокойство.
– С чего вдруг?
– Торренс сегодня утром извинилась передо мной – специально пришла пораньше и попросила прощения за то, что произошло на вечеринке, да еще и на обед позвала, как будто мы подружки, хотя до этого сроду не обедали вместе. – Покачав головой, разворачиваю «Милки-уэй». – Я ей поверила.
– Понимаю… Честно говоря, даже здесь я порой чувствую себя как в ловушке, – признается Рассел.
«Как в ловушке». Вот именно.
– Насчет нашего пятничного разговора… – неуверенно начинаю я. – Ты все еще хочешь этим заняться?
– Мы с тобой упились в хлам – голова все выходные болела. Но знаешь… – Рассел задумчиво катает по столу баскетбольный мяч. – Я готов, если готова ты, Ари.
Слышать свое имя из уст Рассела непривычно. Раньше он всегда звал меня метеодевушкой, и это обращение по имени настраивает на серьезный лад.
– Я хочу приходить на работу без страха. Конечно, здорово, если бы Торренс меня побольше ценила и поручала делать репортажи, но сейчас важнее то, что раньше я ходила на работу с удовольствием, а теперь нет. Пусть даже приходится вставать в несусветную рань, я все-таки люблю свое дело, и мне больно видеть, как Торренс с Сетом разрушают станцию. А увольняться никто из них явно не собирается. Поэтому я готова попробовать, даже если нам придется ради этого проводить с ними больше времени и мы свихнемся в процессе.
– Помню, что ты не интересуешься спортом, – говорит Рассел, подбрасывая баскетбольный мяч, – но это похоже на воодушевляющую речь тренера перед проигрывающей командой.
– Надеюсь, я не накаркала нам проигрыш.
Ухмыльнувшись, он наставительно поднимает палец.
– Именно поэтому я так люблю спорт – ведь аутсайдер тоже может победить!