Великий князь, одетый по-походному, зашел в покои к сыну, Ивану Младому. Еще подходя к двери, он услышал звонкий детский смех. Иван с дядькой играли в лошадок. Дядька был лошадью, а княжеский сынок, сидя у него на спине, держался за ворот дядькиной рубахи и сквозь смех кричал: «Но-о-о!» Дядька охотно выполнял волю мальчика, но приход отца тотчас оборвал это веселье. Князь, недовольным взором поглядывая на всю эту картину, произнес:
– Негоже, сынок, заниматься такой потехой! Слезай!
Князь подошел к Ивану, поднял его и поцеловал сына в обе щеки. От колкости бороды отца мальчик отпрянул, и на глазах его появились слезы.
– Ну что ты? – Он поставил сына на пол. – Плохо воспитывает тебя дядька! Пущай из тя воина готовит, а не размазню какую. А иначе как смогу оставить за ся, – проговорил он, проведя рукой по усам.
– Да он… дитя еще малое, – вступился дядька.
Князь усмехнулся:
– Дитя! Прадед в его возрасте уже один княжеством ведал! А он, – Иван Васильевич укоризненно посмотрел на мальчика, – в лошадки играет. Нет! Пора его и к власти приучать. А помогать ему будет Юрка Захарьин. Скажешь дьяку, – объявил он дядьке, погладил по голове сына и решительно, громко стуча сапогами, отправился прочь.
У крыльца его ждала сотня хорошо одетых и вооруженных воинов-дворян и уже была оседлана лошадь, которую за уздцы держали двое рослых дворян.
Осторожно начатое его отцом, Василием Темным, дело очень понравилось Ивану Васильевичу, и он стал усиленно развивать дворянство. Получив «двор», мужчины поступали к нему на службу и были привязаны к ней невидимыми нитями. Они уже не скажут: «Ты нам негож». «Да, – думал про себя Иван, глядя на свое новое дворянство, – слеп был мой батька, а видел далеко». Но некоторые бояре смотрели на это весьма скептически. «Очередная прихоть княжья», – говорили они, в душе понимая, что этим действием великий князь подбирается под их самостоятельность. Но более умные, как Юрий Захарьин, поддерживали князя, говоря, что он боярство не теснит, а дворяне для князя – верная сила, на которую он всегда может опереться.
– Поживем – увидим, – хитро прищуривая глазки, отвечали скептики.
Великий князь, подойдя к коню, потрепал его черную гриву, достал из кармана морковку и протянул лошади. Та аккуратно, словно боясь повредить княжескую длань, осторожно взяла ее мягкими губами. Она наградила хозяина продолжительным ржанием и нетерпеливым топотом копыт. Князь легко оседлал коня и, не говоря ни слова, дернул уздечку. Поход начался. За Москвой его ждали несколько полков ратников. Сила немалая.
В Новгороде внимательно следили, что делается в столице. Не успел князь вставить ноги в стремена, как в противоположные ворота торопливо выехал всадник и, не щадя коня, поскакал на запад. Едва Иван Васильевич подъехал к Вышнему Волочку, как перед ним предстали послы с подарками.
– Кто будешь? – Князь перстом ткнул облезлого монаха.
– Да инок Печерского монастыря, – ответил тот, поправляя сбившийся клобук.
Князь сказал остановившемуся у княжеского стремени дьяку:
– Прими!
Не успели монахи уйти, как к Ивану Васильевичу подбежал Кузьма Яковлев, житель Новгорода, с товарищами. Они стали жаловаться на разбой, учиненный людьми Марфы Борецкой. Не отставал от нее и степенный посадник Ананьин. Князь только сказал:
– Войду в Великий Новгород – и будет учинен справедливый суд…
– Скорее только, государь.
Когда они ушли, он тихо произнес:
– Государь. Ишь! – И повторил: – Го…су…дарь!
Так с легкой руки митрополита из церковного обращения слово незаметно переходило во всеобщее.
Чем ближе приближался князь к Новгороду, тем больше был поток жалобщиков. Встретить с непустыми руками великого князя поспешил новгородский воевода князь Василий Васильевич Шуйский, узнав, что многие челобитчики пожаловались и на него. Навстречу заспешил и посадник Ананьин со многими служивыми людьми, боярами. Все с подарками. Иван Васильевич покосился на Ананьина, но ничего не сказал. У Ананьина слегка улегся страх, и он подумал о том, что неплохо бы как-то посчитаться с этим москвитянином.
Через несколько дней великий князь въехал в город. Впереди двигался отряд хорошо одетых и вооруженных воинов, зорко посматривающих по сторонам. Князь, улыбаясь, кланялся народу.
– Ишь, князь-то какой! – раздавалось в толпе. – Добрый, видать, народ любит!
– Любит?! – ядовито произнесла какая-то женщина. – Посмотрим, как он покарает наших душегубов.
– Ну уж и покарает! – возмутился мужичок в лаптях и в старой, заплатанной одежонке. – Наш-то посадник сколь душ загубил! А смотри, едет за великим князем, да еще улыбается!
Ананьин ехал вместе с архиепископом Феофилом и воеводой Василием Шуйским за посадником.
– Ничего, настанет и те черед, – глядя на мужичка, проговорил какой-то плотник. Из-за пояса у него торчал топор.
– Ишь, как бандиты, – прошипела какая-то женщина с горящими глазами, нервно затягивая полушалок, – им только дай волю, все живое погубят.
– Да, силушка за ним знатная, – добавил мужичок, – не то что у прежних князей. Этого не прогнать.
– А кто его знает? Поживем, тогда и увидим.
Великий князь направился к себе на Городище. Около ворот не остановился и никого не пригласил в гости. Посадник, архиепископ, воевода потолкались в воротах, не зная, что делать.
Первым развернулся и поехал назад архиепископ, за ним посадник. Шуйский подождал какое-то время и тоже уехал.
Вскоре на Городище явились от владыки два монаха с возами припасов.
– Куда разгружать? – деловито спросил один из них, развязывая веревки.
– А ты кто будешь? – спросил посланец князя.
– Я? Да монах владыки, – ответил тот.
– Монах, ступай-ка с этим добром назад: великий князь не принимает ваших даров, – сказал посланец, повернулся и ушел.
Мужики, собравшиеся у возов и услышав сказанное, разлетелись, как воробьи. Монахи переглянулись, пожали плечами. Вновь перевязали возы и отправились прочь. Узнав о возвращении возов, владыка побледнел. Он старался вспоминать, не сделал ли он чего-то такого, чем мог обидеть великого князя. Но припомнить не мог. Делал он все, казалось, правильно. «За что же это?» Он и ночью не мог заснуть, все думал об этом. И вдруг его осенило: «Монахи! Не по чину!» Он еле дождался утра. Пригласил знатных бояр, велел им просить у князя прощения от его имени. Князь, услышав эти слова, свою вспыхнувшую нелюбовь отложил и велел взять корма. Но владыке этого показалось мало, и он бил князю челом и пригласил его на обед. Ехать к нему князь не пожелал. Не поехал он к нему и на следующий день, а, наоборот, пригласил его, посадника, бояр, житных людей к себе на обед.
С ночи у Городища выстроилась очередь. Все хотели попасть к князю со своими жалобами. Выслушав многих, он понял: Новгород давно жил в своей воле, великими князьями пренебрегали, не слушали их и много зла сотворили, убийств, грабежей, многих понапрасну разорили. Одним словом, кто мог, тот и обижал. «Не дело это, не дело!» – подумал князь. На обеде сидевшему рядом архиепископу Иван Васильевич шепнул:
– Народ не жалует вас. Уж больно много обид скопилось. А все из-за того, что князей великих не жалуете.
Лицо владыки дернулось нервным тиком. Когда он подъезжал к Городищу, увидел тьму народа и понял – это жалобщики. Он знал, конечно, сколько неправды творится. «И вот ее доносят великому князю. А он, видать, не из прежних. Уж больно цепок и прозорлив. Ох, беда!» – вздохнул владыка. И понял на обеде, что не ошибся. Народ видит в князе своего избавителя. Там же, на обеде, князь сказал Феофилу, что завтра хочет послушать обедню у Святой Софии.
– Владыка, чтобы было все твое духовенство!
При выходе из собора стояла огромная толпа людей. Увидев князя, все повалились на колени, произнося одно слово: «Суда!»
– Не уеду, пока не разберусь, – ответил князь.
Народ, протягивая к нему руки, двинулся на него. И только бдительная стража сдержала их.
Как и пообещал князь, на другой день он начал суд. В присутствии всех приглашенных Иван Васильевич выслушал жалобщиков. Главных обвиняемых он тут же приказал схватить. Их помощников за 1500 рублей князь отдал на поруки архиепископу. На суде выяснилось, что боярин Иван Афанасьев с сыном подбивали народ принять короля. Их тоже повязали.
Не прошло и нескольких дней, как перед великим князем предстал Феофил, а с ним для поддержки посадник Ананьин и двое старых посадников. Он пришел просить князя отдать ему на поруки схваченных преступников. На что князь ответил:
– Известно тебе, богомольцу нашему, и всему Новгороду, вотчине нашей, сколько от этих бояр и прежде зла было, а ныне, – он укоризненно посмотрел на Феофила, – все, что есть дурного, все от них!
– Это неправда, – вдруг возмутился Ананьин, – и хоть ты великий князь, но уважать нашего архиепископа должен! – сказал посадник и зло поглядел на Ивана.
– Я знаю, почему ты так ся ведешь. И ты вместе с Афанасьевым кричал за короля. И хочешь, чтоб и за тя заступился наш богомолец. Не выйдет! Взять его!
Тот было схватился за рукоять, но рослый стражник, ударив его по лбу кулачищем, заставил посадника сесть на пол. Его схватили, обезоружили, связали по рукам и ногам и вынесли наружу. Но он успел крикнуть:
– Владыка, не сдавайся! Держись! – дверь захлопнулась.
Немного успокоившись, князь опять повернулся к Феофилу:
– Ну, богомолец наш, как же мне их за дурное жаловать?
Через несколько дней, поздним вечером, в ворота хором архиепископа проскользнула чья-то тень. Вскоре в дверях перед монахом появился человек, одетый с головы до ног в черное. Лицо укутано, одни только блестящие глаза видно.
– Я Марфа, – произнес человек, – хочу видеть Феофила. – Голос требовательный и властный.
Монах покорно исполнил просьбу. Вернувшись, он бросил:
– Ступайте, – и рукой показал, куда идти.
Разговор был коротким:
– Ты, владыка, выбран нами, новгородцами. Так и радей за них. Пущай Ананьин, коль ума нет, отвечает за свое. Но пошто это продолжается…
При этом слове Феофил поморщился, но ничего не сказал, а та продолжала:
– …держит других бояр, почтенных для всего Великого Новгорода людей. Нужны будут деньги, я дам, – сказала, повернулась и ушла.
И опять у богомольца выдалась бессонная ночь. И он все же решил идти к великому князю Ивану. На этот раз Феофил был встречен князем с почтением. Он выслушал его и удовлетворил просьбу.
После прекращения судов знатные новгородцы стали приглашать великого князя на пиры, которые давали ради него. Каждый, к кому приходил великий князь, одаривал его дорогими подарками, преподнося меха, ковши золотые, рыбьи зубья, деньги, сукно, вино, лошадей, ловчих птиц… В разгар пиршества Иван, однако, не забывал о деле. По его персту посадником был избран Фома Андреевич Курятник.
Во время одного из пиров внезапно приехал шведский посланник с просьбой о продолжении перемирия. Вновь избранный посадник, к которому по сложившейся традиции обратился швед, вдруг заявил ему:
– Все, больше мы таких вопросов не решаем.
– А кто решает? – спросил весьма удивленный посланец.
– Великий князь! – При этом Курятник поднял палец, что означало: теперь он здесь власть.
Великий князь разрешил Новгороду заключить перемирие. Уходя, довольный швед, отведя посадника в сторону, прошептал ему на ухо:
– И тебя выбирают по повелению вашего великого князя?
Фома ответил глазами, опустив веки.
Отгудели пиры, и уставший от «сердечных» приемов князь заспешил в Москву. Новгородцам понравились разбор и суд, учиненные великим князем. Теперь все чаще можно было слышать: «Я на тя найду управу в Москве!»
Через полтора месяца в столице неожиданно появился архиепископ Феофил. Он приехал к великому князю, но боялся сразу пойти к нему и вначале направился к болеющему митрополиту. Феофил спросил его о здоровье. На вопрос тот ответил:
– Да слава богу, владыка, постепенно сил набираюсь. Ты зачем пожаловал?
– Да… – Феофил замялся.
– За кого-то просить приехал? – догадался Филипп.
Тот кивнул.
– Да, святейший, хочу просить, чтобы некоторых князь из уз выпустил. Без них скудеет казна новгородская. Помогнешь? – неожиданно спросил он.
Филипп подумал, потом перевел взгляд на просителя.
– Ну что ж, придется. Попрошу я господина нашего, великого князя. Пущай помогнет.
Великий князь «помог». Он любезно встретил архиепископа, угостил обедом, но из заточения никого не выпустил. Расстроенный и обозленный возвращался от него Феофил.
Люди быстро узнали, с чем вернулся архиепископ, и зубоскалили на рынке.
– Ишь, ходок нашелся, – не спуская глаз с безмена, проговорил мужик, одетый в добротную шубейку, и продолжил, бросив кусок взвешенного мяса в корзину: – Один раз попросил, великий послушался. А вот во второй отказал: «Они воры и убийцы».
– Так ему и сказал? – полюбопытствовала какая-то баба, внимательно следя за разговором.
– Говаривают, так и сказал, – ответил уверенно мужик в шубейке.
– А что, оно так и есть, – заговорил продавец, – Москва права.
– Да, Москва права наши нам вернула, – вставила бабенка и заторопилась прочь.
И повалил народ в Первопрестольную, забыв старинный уговор: «На Низу новгородца не судить». Вскоре поехали не одинокие искатели защиты, а прикатил один из посадников, Захар Овинов, приведя за собой многих новгородцев: кого судить, кому отвечать. Это было великое знамение: гордый и непокорный Новгород склонил голову перед Москвой. Один знатный новгородский боярин так осветил этот момент: «Такого не бывало от начала, как земля их стала и как великие князья пошли от Рюрика. Один только великий князь Иван Васильевич довел нас до этого. Ныне уж не выкрутиться. Прощай, новгородская воля!»
А тут еще новгородские заботы заставили послать в Москву двух своих послов, Назара Подвойского и Захара, вечевого дьяка, которые в своей челобитной назвали великого князя государем. Раньше только называли, а эти – написали! Как топором врубили: «Государь!» Иван Васильевич долго смотрел на это слово: «Ишь ты! Здорово-то как! Не я приказал так мня величать. Народ! Народ признал!!! Хотя раньше великих князей называли только господами».
Это событие натолкнуло князя на мысль: «Народ новгородский увидел в Москве, во мне, своего защитника, назвав меня государем. Это великая подвижка. Но осталось еще один шаг сделать – убрать вече, ибо оно может стать источником любой смуты. Не все хотят с этим расставаться. Некоторые только ждут этого момента: то Казимир подымется против меня, то татары. А пока они бездействуют, надо этим воспользоваться».
И он загорелся. Новгородцы своим обращением «зажгли» его. Не откладывая дело в долгий ящик, по его приказу были снаряжены послы в Великий Новгород. Им поручалось выяснить, какую они хотят власть. Хотят ли, чтобы в Новгороде был один суд государя (сами так назвали), чтобы его тиуны вели дело и чтобы освободили Ярославов двор для великого князя?
Узнав об этом, лютой, злой вернулась Марфа к себе с вечевой площади и воскликнула:
– Они лишают нас нашей воли, которую завоевали наши предки! Будем слушать москвитян аль сами себе хозяевами будем, как раньше было?
Эти слова Марфы быстро разлетелись по Новгороду. Нашлись такие, что закипели злом, глотнув добрый ковш дармовой браги. И двинулась новгородская «рать», подстегиваемая Марфиными словами, на тех бояр, житных людей, которые за Москву ратовали. Запылали их хоромы, полилась кровь.
Дошла очередь и до посадника. Испуганный, он начал оговаривать боярина Василия Никифорова. Мол, боярин ратовал за власть великого князя на Новгородской земле. Схватили Василия. Боярин был не из слабых. Глядя в глаза посаднику, слушал, как тот его обвиняет:
– Ты перевертыш, – кричал тот, – был у великого князя и целовал ему крест на нас!
Никифоров отвечал:
– Целовал я крест великому князю! Да, целовал! Что буду служить правдою и добра ему хотеть. Но я не целовал крест против Великого Новгорода.
Но куда там! Достаточно было услышать: «целовал…», как обнажались мечи. Порубили боярина Никифорова. А потом вспомнили и поездку посадника. И он не ушел от мести разгоряченных новгородцев. Много извели они тогда люда.
Вскоре взбесившиеся новгородцы прислали великому князю послание, в котором говорилось: «Вам, своим господам, челом бьем, но государем тя, великий князь, не зовем, суд должен правиться по старине, но тех, кто предал нас, будем казнить, а тя, великий князь, просим, чтоб держал ты нас в старине…» Иван отшвырнул бумагу. Все завоеванное летело прочь.
И пошел к митрополиту. Тот уже выздоравливал и, закутанный в шубу, сидел на крыльце. Взволнованный князь, подойдя к нему, спросил не о здоровье больного, а сразу заговорил о письме из Новгорода.
– Они сами захотели, чтоб я был их государем! – рычал он. – Слышишь, богомолец, сами захотели! У мня бумага их есть! А сейчас…
Во двор ввалилась толпа.
– Кто такие? – рявкнул князь, оглянувшись на их шум.
Те повалились на колени:
– Мы из Великого Новгорода к те, наш государь, пришли защиты искать! Люди там взбесились, как пьяные.
Они говорили долго. Слушали их великий князь и митрополит.
– Видишь, богомолец ты мой! Я не хотел у них государствовать. Сами просили, а сейчас…
– Не мирись, великий князь! – ответил митрополит.
Мнение митрополита поддержали и мать, и братья, и бояре, и воеводы. И великий князь, по общему благословению и совету, приказал немедля готовить полки к походу.
За входными дверьми княжеских хором послышался чей-то громкий топот. Дверь отворилась, и вошел высокий человек, с ног до головы занесенный снегом. Вместе с ним ворвалось завывание метели и налетел снег. С трудом закрыв дверь, человек произнес:
– Однако, не хочет на улице мерзнуть. Так в хоромы и просится.
Он снял шапку, стряхнул с нее снег. Подскочившему дворскому бросил на руки шубейку и произнес:
– Ну и зима нынче! Смотри, великий князь, какой день все метет и метет! Когда это только кончится?
Иван Васильевич повернулся к нему.
– Ты… позови-ка ко мне дьяка Ваську Мамырева, – сказал и, сгорбившись, двинулся к себе.
Да, зима в этом году вышла особая, больно снежная. Через месяц после первого, растаявшего вскоре снега ударил морозец, а за ним наступила снежная пора, то прекращаясь, то возвращаясь вновь. Но вот таких метелей, которые случились в последнее время, еще не было. И старики не помнили. Со стороны поглядеть – одна гладь снежная. Кое-где, как пни, чернели трубы боярских хором да выделялись кремлевские стены. Москвичи чистили только проходы к хозяйским постройкам, чтобы как-то поддержать животину да набрать нужных продуктов.
Дьяк Василий появился довольно быстро, если учесть, какие были дороги.
– Слушаю тя, великий князь, – войдя в светелку и ломая в руках шапку, молвил он.
– Скидавай шубейку да садись поближе.
Тот выполнил указание великого князя и присел на краешек кресла, на что князь, усмехнувшись, проговорил:
– Ты что не сказываешь мне, что преступление сделал?
Василий понял и сел как следует.
– Я тя, Василий, позвал… Ты видишь, – князь повернулся к окну, – что там творится?
Василий понял его и ответил:
– Это хорошо! Старики сказывают, к урожаю.
– Гм-м… к урожаю. А до него еще дожить надо. А ежели весна будет дружной, что случится? Сколь воды будет! – Князь уставился на дьяка.
– Да-а… – почесал затылок Василий и задумчиво произнес: – Ты прав, великий князь, воды может быть много, и затопит она низины наверняка.
– Ты, Василий, извести всех старост, кто к рекам прилип, пускай запасы готовят, закладывают их на самых высоких местах, куда воде не добраться. Понял? – приказал князь и грозно посмотрел на дьяка.
От такого взгляда дьяк заворочался в кресле. А потом, хитровато прищурив глаза, изрек:
– Иван Васильевич, не послать ли тебе, князь, воев? Пускай-ка проверят, как исполняется твой приказ.
Князь даже улыбнулся:
– Пошлю, пошлю. Молодец, что надоумил, а то придется казну трясти. Скажи, – он отодвинул чернильницу от края стола и посмотрел на Василия, – а много ли купцов, отъехавших по делам, не вернулось?
Тот опять заерзал.
– Великий князь, кто ж мне докладывает? Уехал, приехал. Это не дитя какое.
– Не знаешь, – вздохнул князь. – Это плохо, дьяк. Купец сколь денег нам отваливает. Его и поберечь не грех.
Василий заявил:
– Да мы их бережем. Запросит кто стражу, всегда даем.
– А они платят за это?
– Платят, – ответил дьяк.
– Хорошо. Мой прадед, Калита, еще тогда их берег. А скажи, Елферьевы дома аль нет?
Купцы Елферьевы были с древних времен торгашами. Много сделали как для Ивана Калиты, так и для его потомков.
Дьяк пожал плечами:
– Я сейчас же узнаю и доложу те, Иван Васильевич.
– Узнай, узнай, – ответил князь.
И Иван Васильевич вскоре услышал из уст дьяка неутешительную весть: домой купцы еще не вернулись! Повернувшись к иконе, князь перекрестился.
– Господи, не оставь их без своей помощи! – произнес он.
Да, помощь Елферьевым была нужна. Купец и его сын Василий возвращались с далекого Севера. Поездка была удачной. Возы забиты добротной пушниной. Егор, еще крепкий, коренастый мужик, обходя готовые к отъезду возы, проверял каждый узел.
– Дорогой-то и задремать можно, а узелок вдруг распустится. Сколь убытку будет, – говаривал он, уча сына, – а все из-за небрежности, сынок. Куда мы заехали, сколь мук испытали, и все псу под хвост? Вот, Васюта. Ты учись не только кулаками махать.
– Да я что, – басил тот, идя вслед за отцом, – ну, потешусь. Мне это и пригодиться может. Сам, батяня, знаешь, всяко может случиться. А возы я буду проверять.
– Молодец! Стой-ка! – Он легко дернул один из узлов.
Тот сразу же распустился. Егор мгновенно взъерепенился. Он выхватил из рук возницы кнут и так огрел его по спине, что старая шубейка лопнула, точно по шву.
– Что я сказывал? – взревел купец.
– Я сейчас, я сейчас!!! Да я проверял. Каюсь, хозяин, немного недоглядел.
– А ты гляди, гляди! – И еще раз огрел его кнутом, но уже не так сильно.
Вначале пурга помогала, присыпая низины, но вдруг так запуржило, что день сравнялся с ночью. Егор забеспокоился.
– Если завтра не остановится пурга, – он перекрестился, – ох, тяжело нам будет…
Но пурга на следующий день не остановилась; остановился караван. Передняя лошадь, сбившись с дороги, угодила в топь. И чуть не ушла на дно вместе с санями. Возчик оказался шустрым, ловким. Он словно ожидал этого. Пока конь жалостливо издавал ржание, бился, погружаясь в тину, возчик успел обрубить постромки и спасти воз, за что получил от хозяина пять рублей. Но обоз встал. И его стало заносить. Возчики, стража, всего человек сорок, собрались у Егорова возка.
– Что делать-то будем, хозяин? – Этот вопрос тревожил всех.
Но и Егор не знал, что делать. Много раз он ходил на Север, но такого не случалось. Выручил Василий.
– Батяня! – с какой-то веселостью в голосе произнес он. – Я думаю, давай сани напротив друг друга ставить, оглобли подымать, на них холстину крепить…
– Верно! – вырвалось у возницы, ведшего обоз. – А малой-то… соображает. Давай, мужики!
И работа закипела.
– Овес и жратву поближе, – зычно командовал Егор.
Прошло несколько дней. Метель стала выдыхаться и наконец выдохлась совсем. Но грянули морозы. Затрещал лес. Как известно, любое начало имеет конец. Прекратились и морозы. Вскоре вышло солнце, заставив забыть все пережитое. Позабыли и о купцах Елферьевых. Тем более, как предвидел еще зимой Иван Васильевич, реки бушевали, и довольно сильно. Несмотря на все старания князя, люди, любовавшиеся разливом бурных рек, с высоких, безопасных берегов видели, как проплывали чьи-то халупы, трупы животных, нередко и человеческие.
Люди тогда печально вздыхали, крестясь, желая им рая на небе да пуха земного. Но вот всех всполошила неожиданная картина: на бревне, издавая резкие звуки о помощи, плыл… козел. Как он умудрился удерживаться, только можно было дивиться. Тут уж людская душа не выдержала. Несколько парней спустили лодку, сели за весла и, гребя изо всех сил, старались догнать козла на бревне. Народ не выдержал и побежал по берегу, на ходу давая советы, которые глохли, не долетая от бурлящего потока. Козел оказался умным животным. Увидев догоняющую его лодку, он стал кричать еще сильнее и чаще. Побоялся, вероятно, что люди могли раздумать. Но стоило им приблизиться, как козел в неожиданном скачке оказался в лодке. Какой вздох облегчения вырвался у людей, когда они увидели этот финал!
А Елферьевых все не было и не было. Их уже, как и всю команду, похоронили. Реки спали, люди пошли на свои поля. И тут многие увидели встречный необычный санный обоз. Вмиг все преобразилось. Люди, забыв, зачем они выехали, поворачивали коней, бежали к соседям с одной радостной вестью: «Вернулись! Вернулись!» Худые лошади еле тащили полные возы, хорошо увязанные, скрывающие от глаз поклажу. Весть долетела и до ушей Ивана Васильевича. Он вскочил на коня, да вроде опомнился, засомневался: «А позволительно ли великому князю мчаться навстречу пусть и знатному купчине?» и решил повременить. Он посетил купца на другой день. Неожиданно вошедшего великого князя встретил сам Егор. Его глаза поблескивали довольно странным блеском: или он еще не верил своему спасению и радовался со слезами на глазах, или так поразил его приход Ивана Васильевича. Они обнялись. Для этого князю пришлось нагнуться. После первых объятий Егор показал на сына:
– Ему, Иван Васильевич, мы обязаны своим спасением.
Князь шагнул к Василию. Купеческий сын пошел в мать, рослую купчиху из Соларева рода, тоже древнего, торгового. Князю наклоняться не пришлось. «Да, – мелькнуло в его голове, – здоров, вот бы его во дворяне!» После объятий предложил:
– Василь, иди ко мне. Дам я те землю. Дворянином будешь. Службу понесешь. Платить буду хорошо. Что те по свету мотаться?
Услышав эти слова, отец испуганно взглянул на сына: «Никак согласится?»
– Нет, великий князь, я пойду тем путем, каким идет мой батяня, шли дед и прадед. Менять ничего не хочу. Прости мня, великий князь.
– А мне тя прощать нечего. Ты правильно ответил. Мы все живем по старине, как жили наши отцы, деды и прадеды. И изменять им не будем! – И он вновь обнял и похлопал по спине Василия.
Когда князь собрался уходить, Егор встал на его пути.
– Иван Васильевич, не побрезгуй, отобедай с нами. Весь наш род будет помнить этот день.
– Ну что ж! – Князь посмотрел на Василия.
А тот говорит:
– Уважь, князь, батяню моего. Наш род завсегда был верен делам княжьим.
– Я знаю и помню. За стол так за стол.
Уходил князь от них, придерживаясь за отца и сына. Уже на пороге своего дворца он вдруг отстранился от них и со словами: «Я сам», пошатываясь, поднялся на первую ступеньку. Повернувшись к ним, сказал:
– Егорушка, сделаешь правильно, если поедешь в Кафу. Езжай… – И он махнул рукой.
Княгиня встретила его с испуганным видом:
– Ты где пропал? Я тя…
– Возьми-ка! – И он вытащил из кармана ожерелье необыкновенной красоты и огромной ценности.
Увидев, она даже ахнула:
– Это откуда же?
– Купец подарил!
Князь не запамятовал и ничего не перепутал, когда сказал им, чтобы они ехали в Кафу. Егор, когда осознал, что они спаслись, вернулся к своей мысли, ради которой и пошел на опасный Север. От своих сотоварищей, которые побывали в Кафе, он слышал, что порядки там изменились. Крымский хан сильно блюдет купеческую сторону, хорошо понимая, кто приносил в его казну реальный доход. И, несмотря на усталость, Егор решил поездку не откладывать и спросил об этом у Василия. На что тот ответил:
– Батяня, отведу душу в кулачном бою, потом хоть на край света.
Егор на это ничего не сказал и решил за это время найти корабельщиков, узнать, кто может составить компанию. Если несколько купцов поплывут, страху будет меньше.
Незаметно подошло время кулачной схватки. Народ, освободившись от весенних забот, сразу после окончания посевной с нетерпением ожидал этого события. Все гадали: будет ли великий князь? Старики поговаривали, что раньше, бывало, не оставлял без внимания кулачную схватку сам Димитрий Донской! Иван же Васильевич к этому действу относился… не сказать, что холодно, но… довольно безразлично. Хотя всегда интересовался, когда будет и готовится ли место для боя. Когда его спрашивали, почему он не приходит, отвечал: «Время жаль на мордобой глядеть». На другой же вопрос: «Почему разрешает?» – отвечал: «Да это смелость в народе пробуждает». Вот и пойми князя.
Летом место готовили за рекой Яузой, где были слободы: Гончарная, Котельники, Кожевники, на площади у церкви Николы в Котельниках. Сюда же приходили с Неглинки из Кузнецкой слободы. Хоть и маловато их приходило, но это были самые опасные бойцы. Не чурались кулачного боя и кремлевские приживалы. Народу собиралось – яблоку негде упасть. А сколько среди них знатоков было!
– Не так, Микола, бьют! Снизу, снизу надо!
Но попробуй ему скажи: «Что орешь? Иди да покажи!» – в ухо тут же заработаешь. Одним словом, страсти кипели, что на поле Куликовом! Победителей чтили. Проигравших с презрением забывали. Другой кумир появлялся. Зимой кулачный бой чаще всего проходил на Москве-реке. Снег с реки убирали. Народ размещался по обоим берегам. Многие и на лед спускались. Сколько было хохоту, когда от ловкого удара катился побитый к ногам толпы. Пощады, жалости от этой толпы не жди, кроме насмешки. А у кого скула свернута, половины зубов нет, приговор один: «Слабак, сиди на печи».
И вот день кулачного боя наступил. Деревья вокруг облепили мальчишки. Начинали бой мальцы с обеих сторон. Когда первые ослабевали, к ним на помощь спешили старшие. Незаметно в бой вступали мужики. Все смешивалось. Более кучно билась Кузнецкая слобода. Ей и кричали победу. И вот на поле появлялись несколько бойцов-удальцов. Среди них и Василий. Это была сборная группа. Тут могли быть и бояре, и купец, и возчик, и стражнику место находилось. Кулаки у парней так и чесались. И начиналась потеха. Эта группа, как таран, громила слободских, встречались они и с кузнецкими. У них отважным бойцом считался мужик по прозвищу Обух. Его прожженные, почерневшие кулачищи били точно обухом. Как «пригладит» чью голову, считай, отпелся, воробышек. Многих даже вид его пугал. Черное, прокопченное лицо с густой бородой, светящиеся злостью глаза из-под мохнатых бровей наводили страх. Василий уже раз встречался с ним. Еле на ногах устоял. Но искр из глаз было… чуть матушку Москву не поджег. Но не та кровь текла в купеческом юноше. Уж очень хотел он поквитаться с силачом. Не очень-то хотелось носить на себе пятно проигравшего. Целый год готовился, нанимая бывалых мужиков.
И вот пришло время посчитаться. Обух ощерился. Узнал, кого бил. Вся его заросшая физиономия говорила о том, что он не сомневается в своей победе. Не находилось еще молодца, что устоял бы перед ним, Обухом. Это прозвище ему нравилось. Оно было пугающим, угрожающим. Все, увидев, кто с кем должен биться, забыли своих противников.
Встреча с Обухом становилась решающей. Или Кузнецкая слобода вновь возьмет верх, или… Обух не очень осторожничал. Это было видно по тому, как он держал опущенные руки. Только глаза зорко следили за купчиком. «Сейчас я тя успокою!» – говорили его мясистые губы. И… неожиданный выпад. Его пудовый кулачище просвистел в воздухе. Казалось, невозможно спастись от такого резкого, неожиданного выпада. Однако… Василий не зря потратил год, чтобы научиться увертываться от удара. Тот слегка задел его ухо. Но это был пустяк. Ответ последовал незамедлительно. Бил он левой, снизу вверх, попадая в скулу. Удар, в который купчина вложил всю свою силу, был настолько силен, неожидан, что голова Обуха откинулась назад, а в шее что-то щелкнуло. Руки у него вдруг повисли, он глотнул воздух и, выпучив глаза, грузно повалился на Василия. Тому даже пришлось отскочить в сторону. Все застыли на какое-то мгновение. Товарищи Василия, почуяв, что победа почти в их руках, ринулись на кузнецких слободчан. Те какое-то время отбивались, но потеря Обуха сказалась на их воинственном пыле. Они… позорно бежали. Как оказалось, за ходом кулачного поединка с интересом наблюдал великий князь. Его увидели, и толпа закричала:
– Великий князь, награду! Награду! Награду!
Тот поднял руку. Толпа стихла, и все услышали задорный голос:
– Бочку браги и жареного быка!
Награда понравилась толпе.
– Слава Ивану! – закричали тысячи глоток.
Князь довольно улыбался.
Вернувшись домой, Василий, переполненный радостью от победы над самим Обухом, не мог ни с кем ею поделиться. Мать была категорически против его участия в боях, говоря, что не купеческое это дело – биться, как простолюдины спьяну, на кулаках. Она даже не стала слушать Василия, который пытался рассказать ей о бое. Поняв, что речь пойдет о кулачном бое, она, плюнув, произнесла:
– И это мой сын, как какой-то черный простолюдин, дерется на кулаках! Тьфу! – и демонстративно покинула комнату.
– Когда батяня вернется? – крикнул он ей вдогонку.
Но мать не ответила. Егор сказал ей, что отъедет на несколько деньков. Куда, зачем, пояснять не стал. Она хорошо знала: муж из-за суеверия ничего никому не скажет.
А он, готовясь к поездке в Кафу, рыскал в поисках подходящего судна. На его взгляд, старые кербаты, лодии, учаны, паузки и прочие плавающие судна для поездки в Кафу не годились. Он видел хорошие, емкие судна, корабли с каютами и пытался такие найти. И… нашел! И не где-нибудь, а в Подмосковье. Подумать только! До сих пор строительством подобного рода никто здесь отроду не занимался. Но нашелся один, боярин. И не очень знатный, Петр Нарыш.
А все началось в Великом Новгороде, куда Нарышу пришлось приехать. Когда Иван Васильевич как почетный гость стал посещать именитых новгородцев, про боярина забыли.
И вот боярин, гонимый тоской от безделья, начал ездить не только по городу, но и по его окрестностям. Посещал старые монастыри, разговаривал с монахами об их жизни. Много услышал и о былом. Даже узнал, что находились смельчаки атаманы, которые забирались далеко, за три моря. Добычу привозили богатую. Им, монастырским, хорошо помогали.
Может, этот случайный рассказ и натолкнул боярина на какую-то мысль. Однажды, в одну из подобных поездок, он встретил странный обоз. На нескольких десятках подвод везли хорошо отструганные доски, полуизогнутые и почти квадратные, поделки, бревна, напоминающие корабельные мачты.
– Неуж корабль везете? – спросил он у переднего возчика.
– Корабль! – ответил тот и хлестнул коня. – Но-о!
Спрыгнув со своей лошади, держа ее за узду, он попросил разрешения присесть рядом.
Мужик покосился на него. В его голове пронеслось: «Однако, непростой он – по шубе видно. Уж не боярин ли?»
– Садись, коль хочешь. – Мужик подвинулся.
– А где корабль-то срубили?
– Да на Онежье. Лесу там – ой, мать родная! Руби, не ленись. А вот везем на Балтию. Там соберем.
– А-а-а, – понятливо протянул Петр.
– А не скажешь, мил человек, тя-то как кличут? Мня Петро, а тя?
– Да я Иваном буду. Но-о! – и дернул вожжами.
– Скажи, Иван, а кто… умелец такой? А?
– Умелец? Да немец Курт. Он позади в кибитке едет. Он учил и следил.
– А сколь он взял, не знашь? – спросил Петр, поправляя мачтовую деревягу, упершуюся ему в бок.
– Да берет в год… деньжищи огромные… пятьдесят рублей, еще двадцать его помощнику. Ну, кормежка, крыша – все давай.
Мужик, видя, как задумался боярин, решил ему помочь.
– Выгодное это дело, – промолвил, – отвезешь раз-другой купцов, и все вернул. А корабль-то сколь может, если не утонет, прослужить! Его только по весне просмолить надо. И готов. Но-о!
– На, держи! – Петр достал из кисета рубль и подал мужику.
Тот от изумления даже открыл рот: «Такую деньгу за такой пустяк…»
– Ну, бывай! – кивнул боярин и спрыгнул на землю. Конь, послушно следуя за возком, доверчиво ткнулся мордой в щеку хозяина.
– Подожди, дружок. – Хозяин ласково похлопал его по морде.
Кибитка, в которой ехал немец, подошла, и боярин постучал в дверцу, ведя за собой коня. Дверца открылась, и показалась голова в мохнатой шапке. Увидев прилично одетого незнакомца, немец спросил:
– Вам чего?
– Разговор есть, – ответил боярин.
Немец посмотрел по сторонам. Увидев, что незнакомец один и держит за уздцы хорошего коня, ответил:
– Слушаю.
Недолго боярин уговаривал Курта. Мужик оказался прав. Запросил немец столько, сколько тот сказывал. Вскоре кибитка выехала из общего строя и, дождавшись, когда проедет обоз, повернула назад, а Курт появился в боярском тереме. Он оказался весьма деловитым. Тотчас попросил, чтобы нашли дровосеков – готовить лес.
Когда прошла большая вода, боярин и Курт поехали вниз по реке, нашли укромную заводь, где Курт и начал свое строительство. Петр понимал, что местные мастера могут и сорвать работу, побоявшись, что заказы на их устаревшие суденышки могут закончиться, ибо судовладельцы захотят иметь новые корабли. Поэтому боярин все держал в строжайшей тайне даже от великого князя, которого мечтал покорить построенным кораблем. Хватит ездить во Владимир! И в Москве будут свои корабли.
Когда корабль был почти готов, немец предложил купцу тайно приехать и осмотреть его. Вот туда-то и отправился Егор на встречу с Нарышем. Осмотр просто покорил его. Такого чуда он не видел нигде. А сколь товара можно поднять! Не надо много людей, как раньше было. А какая каюта! Да в такой и на край света можно.
Домой купец возвращался в приподнятом настроении. Цена его вполне устраивала. Скоро спуск, и… до свидания, Москва!
Егор вернулся домой поздно ночью. По его цветущей физиономии матушка поняла, что хозяин вскоре отбудет невесть куда. Она только вздохнула и спросила:
– Есть-то будешь?
– Не-е, – веселым голосом ответил он, – с боярином Нарышем отобедали мы.
А утром, встретившись в едальне с Василием, он осмотрел его лицо.
– Ты… Что, не было? – спросил батяня, садясь за стол и беря кусок свежего хлеба.
Понюхав, он отщипнул кусочек и бросил его в рот.
– Было, – ответил Василий, и глаза его засияли.
– Что… побил? – поинтересовался отец.
Сын, растаяв, рявкнул:
– Побил. Побил самого Обуха!
Отец тяжело вздохнул, словно сбросил с плеч куль с мукой.
– А у меня тоже радостная весть: скоро поплывем в Кафу!
– Да ну, – удивился сын, – нашел лодии?
– Что лодии? Корабль!
– Корабль? Да откуда он у нас? – удивился Василий.
– Есть, однако, у нас головы, что думают, как нашему брату лучше сделать. Вот великий князь оглядит – и в путь.
– Ну, батяня, порадовал! А то я было затосковал. Дома-то что? Надо товар искать.
– Свой отвезем, а у них купим, – сказал отец.
Но радость была преждевременной. Ночью к ним неожиданно кто-то постучал в ворота. Мужик, сходив к воротам, быстро вернулся и поднял хозяина.
– Там, Егор, тя боярин Нарыш кличет.
– Что такое? – в тревоге сбросив покров, вскочил Егор.
Набросив на плечи кафтан, выскочил во двор. Там боярин, нервно постукивая плетью по перилам крыльца, ошарашил Егора.
– Корабль… сожгли! – чуть не рыдая, сообщил Петр.
Егор, как мешок, опустился на ступеньку крыльца.