Их крестили не в церкви. Бородатый, в блестящей ризе протоиерей черпал святую воду, мокрой холеной ладонью проводил по короткостриженным головам.
– Отрицаешься ли сатаны и всех дел его, и всех агел его, и всего сложения его, и всея гордыни его?
Тридцать колонистов, от четырнадцати до шестнадцати лет, в дрожащих пальцах, синих от наколок, держали тонкие, изящные свечи.
– Отрицаюся…
На каждом чистая, модная рубаха – подарок церкви – новые крестики на алой тесемке.
К Альберту протоиерей подошел отдельно, видимо, привлекли его большие темно-карие глаза.
– Батюшка, символ веры гласит: признаю одно крещение для прощения грехов… Так что же делать во оставление грехов?
– Хорошему учишься у хороших людей. Мужеству – у мужественных. Честности – у честных. Ум берешь – у умных. Доброту – у добрых!
Священник перекрестил Альберта.
– Вот так мой отрок!
Кто-то из них обречен… После колонии их снова привезут в колонию, только уже строгого режима, а то и в тюрьму. Такова доля многих бездомных пацанов, для которых свобода – только миг между прошлым и будущим, очередная вылазка «в свет», а зона – дом родной. Воля… Сколько их цеплялось за нее, так и оставшись за бортом. И хотя без воли нет зоны, они чужие в этой жизни – чужие по складу и происхождению. Я – вор, родился и помру им…
Альберт, оказавшийся за колючей проволокой, как никто понимал эту роковую круговерть… Нет, на колонию он не в обиде: она приняла как своего. Кто, «моталки»? – Наш, из «авторитетов…»
Колония для несовершеннолетних жила по зонной психологии. Те же традиции, что и у взрослых. Прежде всего – проверить новичка на прочность, на «вшивость». Проверки разные и остроумные. Как и у взрослых, здесь есть своя каста неприкасаемых: «обиженных», «опущенных» – «девочек».
Подкинули с заискивающим видом вертлявого пацана. Поплакал тот в жилетку да, заторопившись, невзначай сунул руку. По незнанию традиций зоны можно случайно пожать ее, тем самым навечно причислить себя к числу «обиженных»…
Раньше Альберт не очень-то знал все эти премудрости, но в «конторе», а потом и в пересылке, где малолетки по первому сроку перемешаны с блатными, кое-чему научился.
Правда, были пацаны, кому внешность новичка не понравилась, – уж больно броская – но, видно, родился он под счастливой звездой: в колонии оказалось немало «мотальщиков», да и несколько главарей как-то сразу взяли его под свою защиту.
Альберт и сам чувствовал, что элита его опекает – какая-то ловкая и невидимая рука вела его по этой заколдованной жизни… Словно рядом с ним повсюду шел человек-невидимка, телохранитель.
И все же, несмотря на везение, жизнь не была столь уж безоблачной. Всегда находились люди, которые тайно или явно становились врагами… Кривоногий Жора невзлюбил его сразу. Баламут по натуре, Жорка любил покуражиться, повторяя где-то подхваченную фразу: «Страшно не умереть, страшно умирать». Он доставал ее, как психологическое оружие, когда требовалось запугать какого-нибудь пацана. Сам Жорка вечно картинно разыгрывал какую-нибудь роль… Сядет, например, верхом на скамейке и орет благим матом:
– Все, господа! Начальник сказал: «Жора, где твой макинтош? Тебя ждет свобода… хоть завтра!» Начальник, зачем мне свобода? Опять же воровать буду. Другого делать не умею. Потому как Жорка – вор. Родился в воровской постели и помрет в ней…
Жорку-артиста пробовали затащить в самодеятельность.
– Господи, по мне не театр, а веревка плачет…
Картавя, путаясь в словах, он на ходу сочинял байки про свою сладкую жизнь. Все знали, что Жорка врет безбожно и что жизнь его гроша ломаного не стоит – какая уж там кабацкая романтика!
Но побасенки его нравились, и на вопрос Жорки: «Господи, кому мы нужны?» – пацаны весело хором орали: «Маме!»
Альберта Жорка забавлял, но сдружиться они так и не сдружились. Наоборот, когда в пацанах возникало какое-то смутное недовольство, Жорка старался хитро повернуть его на Альберта, мол, в «бугры» рвется…
Сильные отрицательные эмоции, идущие от Жорки, возбуждали Альберта, и он уже предчувствовал то время, когда они схлестнутся. Особливо он Жорку не боялся, но все же – кто знает, что выкинет!
А тут у Альберта вдруг проснулась страсть к познанию. Он ходил в библиотеку, где навалом оказалось рыцарских романов и фантастики. Там его приметили и затащили в самодеятельность. В клубе было ново, необычно, можно, кроме всего, бренчать на гитаре, и Альберт стал пропадать там. Это еще больше подхлестнуло Жорку. Он и разнес весть о том, что в театре, мол, одни «опущенные» и что Альбертик там за своего… Надо, господа пацаны, по закону проверить – тот ли он, за того ли себя выдает?
Все понимали, что это значило.
На кисти руки у Жорки наколка: шип от колючей проволоки, что означало «прописка в зоне». Глаза «мартовского кота» хитро блуждали, казалось, по раздавленному Альберту. Жорка смаковал минутную власть.
– Страшно не умереть, страшно умирать.
Быть «расколотым на задницу» – это значило получить все «привилегии» зоны.
Альберт вдруг вспомнил Вадьку, и ему стало больно. Как его сейчас не хватало! Он знал, что обиду, которую ему нанес Жорка, смыть можно только кровью… Или получить злобное: «Сука!» и перейти в самые низы.
Сила и ненависть нахлынули на Альберта. Он вспомнил кое-какие боксерские приемы, отработанные в «конторе». Ловким ударом он сбил хлюпкого, заводного Жорку. Ногой вышиб нож и наступил на руку.
Жорка корчился на полу, не в силах подняться.
– Это начало, – прошипел он сквозь разбитую губу.
Но расплатиться ему не пришлось. В тот же день в котельной произошла драка, которая решила Жоркину судьбу: его просто прирезали.
Конечно, Альберт был ни при чем, он имел полное алиби.
Альберт нудно вздохнул и постучался в кабинет начальника воспитательно-трудовой колонии.
– Входи, – раздался властный голос.
Альберт вошел. Навстречу ему встал моложавый майор в милицейской форме.
– Вот, это и есть Альберт Кондрашов, – улыбаясь, представил подполковник. – Характеризуется положительно. Учится в вечерней школе. И неплохо. Кроме того, он у нас из художественной самодеятельности. Покажи, Альберт, свои руки.
Альберт сделал несколько твердых шагов и протянул загорелые руки.
– Вот видишь, майор, – сказал весело подполковник. – У пацанов, кто побывал у нас, обычно наколка – пять точек. Значит, человек зоны… У него же хорошие, чистые руки.
Майор Митрофанов одобрительно кивнул головой.
– Вот что, Альберт, – доброжелательно продолжал подполковник. – Майор Митрофанов приехал издалека, с Волги. Между прочим, за тобой. Возможно, мы тебя освободим досрочно. Ты заслужил этого своим примерным поведением.
Альберт вышел в коридор и в мутном состоянии стоял перед кабинетом начальника. Трудно было уразуметь все, только стало как-то солнечно и легко на сердце, словно в конце туннеля показался обнадеживающий свет…