Гора одиночества, некогда самая величественная гора, с самым прекрасным замком во всей округе Тартара, ныне полуразрушенная стараниями заточённого туда древнего божества Кроноса.
– Скоро, – раздался голос в пустоте, явно мужской, но при этом он был странно высокий и холодный, словно порыв ледяного ветра. Было в этом голосе что-то такое, от чего хотелось бежать без оглядки и ни в коем случае не останавливаться.
– Скоро…Скоро я выберусь! Я сверг тиранию своего отца! Я был предан собственными детьми! Но я вернусь! Все мы, забытые и преданные боги вернёмся и восстановим порядок!
…
Хранитель лежал на спине, прижав руки к лицу и тяжело дышал, как после долгого бега. Ему только что снился невообразимо яркий, отчётливый и в тоже время гадостно липкий сон. Его голова гудела от боли, как после удара кувалды. А лицо горело, будто выныривая из холодного, липкого омута сна, он с разгона приложился лицом о сетку из добела раскалённой проволоки. Хранитель сел на кровати, не отрывая рук от лица. Сквозь пальцы рябила невнятная желтовата зеленая муть, очень приблизительно напоминавшая расцветку старых обоев, упорно державшихся на этих стенах, судя по их линялому виду, не первый десяток лет. Очертания спальни начали проступать яснее, в текучей мути прорезался провал окна, синие потеки по его краям приобрели очертания штор, сквозь которые пробивался тусклый оранжевый свет уличного фонаря.
Зло и витиевато ругнувшись, Хранитель усилием воли попытался сфокусировать зрение. Тускло мигающий фонарь, безучастно таращившийся в окно этому совершенно не способствовал. Гораздо более для этого подходила противоположная от кровати стена. Знакомые до боли обои, охристо-желтая псевдокаменная кладка, увитая зеленым плющом, кое-где расходящиеся обойные стыки и посреди этого, видавшего виды великолепия, репродукция «Последнего дня Помпеи», почему-то в красно-зеленой раме. По какой причине эта картина не была отправлена в утиль, вместе с прочими следами пребывания прошлых жильцов, Требор никому объяснять не намеривался. Кто знали – те знали, а объяснять обычным людям – долго, путанно и совершенно безрезультатно. Игнорируя пульсирующую боль, Хранитель откинул одеяло и опустил ноги на обжигающе холодный пол…
На фоне упорно расплывающейся комнаты, словно стремясь заслонить собой реальность, снова замаячил треклятый замок в обрамлении бледного безжизненного неба. Изрыгнув нечто более походившее на рык, чем на очередное ругательство, Хранитель рывком встал и резко, хитро вывернув кисть, махнул рукой, словно разрубая осточертевший образ горы одиночества.
Всё было настолько реально… И горы, и мертвенно бледное небо, и некогда невообразимо прекрасные шпили замка, и холодный высокий голос – голос самого Кроноса. От этих мыслей Требору показалось, будто у него внутри прокатился кусок льда. Это ощущение не сравнимо с тем, когда тебя окатывает ледяной водой, или ныряешь в прорубь, от чего Хранитель, отнюдь не являясь фанатом моржевания, сейчас не отказался, лишь бы смыть последние остатки сна. Нет, это миллионы обжигающе холодных игл, летящих по венам, и неведомым образом смерзающихся в один ком чуть ниже кадыка, а потом ледяной ком стремительно и тягуче медленно одновременно стекает в район солнечного сплетения, вспышка холода – и ты стоишь, стараясь напомнить смерзшимся легким как дышать.
Самое мерзкое, что этот сон он видит уже пару недель к ряду с завидной регулярностью. Хотя столь волшебных пробуждений до этого не было…