(ИНГА сидит на кровати. МАКС сидит за столом с шахматной доской, смотрит на нее. Поль за столиком в кафе, пишет).
ИНГА. Предгорья Карпат, пустынный, заброшенный регион, маленькие, заросшие ивами острова на реке. Потерянные в хитросплетенье каналов. Водовороты и омуты. Все равно, что тебя проглотило какое-то живое существо. Рев деревьев на ветру. Вороны, аисты, пеликаны. Лисы, уставившиеся на нас из-под ив. Все живое, у всего есть душа. Одна ива наклонилась над водой.
МАКС (отвлекается от шахматной доски, смотрит на ИНГУ). С кем ты говоришь? О чем ты говоришь? Какие Карпаты?
ИНГА. Кошка. Я говорю с кошкой.
МАКС. Ты говоришь с кошкой о Карпатах?
ИНГА. Да. Я решила. Мы с этим покончили.
МАКС. Покончили с чем?
ИНГА. С этого момента мы общаемся только через кошку.
МАКС. Кошку?
ИНГА. Да.
МАКС. Мы общаемся только через кошку?
ИНГА. Да.
МАКС. И как мы будем общаться через кошку?
ИНГА. Если тебе есть что сказать мне, или мне есть, что сказать тебе, мы говорим кошке. Таким образом нам нет нужды говорить друг с дружкой.
МАКС. Что ж, осуществимый план. Но вроде бы я нахожу изъян в твоей логике.
ИНГА.Я в этом очень сомневаюсь.
МАКС. Дело в том… У нас нет кошки.
ИНГА. И что?
МАКС. Если у нас нет кошки, как мы можем общаться через кошку?
ИНГА. Это кошка Шредингера. Она и здесь, и ее здесь нет. Она и жива, она и мертва. Как наше супружество. И примерно половина населения Дюссельдорфа.
МАКС. Ты знаешь, что ты совершенно безумна, так?
ИНГА. Это неправда. На самом деле я – единственная здравомыслящая личность, которая осталась в обозреваемой вселенной. За исключением, естественно, кошки.
МАКС. Но кошка не существует.
ИНГА. Не говори мне. Скажи кошке.
МАКС (встает и подходит к ней). Я не понимаю. Не так и давно ты сказала мне, что я всегда в твоих снах.
ИНГА. Ты в моих снах. Ты приснился мне прошлой ночью. Ты рисовал меня около обезьянника в Дюссельдорфе. В моих снах ты всегда согнутый.
МАКС. Согнутый?
ИНГА. Да.
МАКС. Я в твоих снах согнутый?
ИНГА. Да.
МАКС. Почему я согнутый в твоих снах? И как я могу писать твою картину, если я согнутый?
ИНГА. Ты пытаешься зажать ее между ногами низом вверх. И ты плачешь.
МАКС. Я согнутый, держу картину между ног низом вверх у обезьянника и плачу.
ИНГА. Да. В Дюссельдорфе.
МАКС. Почему я плакал?
ИНГА. Не знаю. Наверное, жалел обезьян. Заперты в обезьяннике. Делать нечего, кроме как мастурбировать и бросаться друг в дружку дерьмом. А потом ты поворачиваешься ко мне и говоришь: «Бог – не автор этой пьесы. Бог – это пьеса. Обезьяны начинают бросаться дерьмом в тебя. И тут я проснулась.
МАКС. Ты всегда была такой романтичной.
ИНГА. Да, я такая.
МАКС. Твой разум – мельница. Карусель с пучеглазыми лошадьми, которые поднимаются и опускаются.
ИНГА. В моем сне я иду по яблоневому саду. Везде кучи упавших яблок. Потом я попадаю в заброшенное место, а там только ивы и журчащая вода. И я почти вспоминаю, кто я. Все полно значения, но, по большей части, на другом языке. (Пауза). Я тебе снюсь? Я голая в твоих снах? Я снюсь тебе голой?
МАКС.В прошлую ночь мне снились бильярдные шары. И мне было откровение, в моем сне, что мы – бильярдные шары Бога, его яйца.
ИНГА. У Бога есть яйца?
МАКС. У Бога были яйца. Но недавно он перенес операцию по смене пола.
ИНГА. Я знала. Теперь все чувствуется по-другому.
(Пауза).
МАКС. Так ты меня не любишь?
ИНГА. Это кошка тебя не любит. Лично я сейчас не готова предложить свое мнение по этому предмету.
МАКС. Что ж, когда определишься, дай мне знать. Я буду в Дюссельдорфе. С кошкой.
(Возвращается к столу с шахматной доской, садится, обдумывая следующий ход).