День лучился светлой энергией, явно надеясь подкупить Нуску. Несмотря на то что это уже был месяц шайшай, теплые лучи так и стремились согреть людские макушки, перед тем как исчезнуть.
Юноша явно ожидал сегодня если не дождя из золотых монет, так хотя бы вареного куриного яйца под подушкой.
С чего бы Нуске пребывать в хорошем расположении духа? Да так, ерунда, всего-то первый выходной…
– …за h’aidgel[2] полгода! – выругался он вслух, приводя себя в порядок перед выходом из лачуги.
Пускай жизнь обидела Нуску практически всем, но внешность его была не так дурна: волосы были настолько светлыми, что могли считаться белыми. Это явно указывало на какой-то там древний хаванский род, до которого никому нет дела. Воином он тоже не выглядел: что и говорить, миловидное личико, мягкую кожу предки передали ему с радостью, а вот что-нибудь полезное для выживания в трущобах – reh’z[3] тебе, как говорится. Ну а чего ожидать от хаванцев, управляющих светлой энергией да гадающих на ночных горшках?
Но небольшой рост позволял быстро шнырять в толпе, ловкие руки и длинные пальцы – хватать то, что плохо лежит. Вот только приметные белые волосы и глаза цвета янтаря выдавали вора даже перед обычными зеваками.
«Пресвятые звезды, да это же Нуска! Опять негодник позарился на чужое?!»
«Да что тут думать?! Как будто у кого-то еще в городе волосы на свету просвечивают!»
«Пха-ха, да ты хоть маску нацепи – тебя все равно раскусят, пройдоха. С такой мордашкой тебе бы не хлеб воровать, а ублажать господ в борделе…»
На том фраза прерывалась, потому что лицо говорившего торговца превращалось в подобие расквашенного помидора.
Да, конечно, он пытался скрывать свое лицо, но вы когда-нибудь пробовали бежать на полной скорости в толпе людей, не ронять украденное, да еще и капюшон с плащом придерживать?!
Так что на том его карьера воришки и порушилась. Пришлось с тяжестью на сердце обратиться к дару предков и заняться медициной. Точнее, спасением чужих гнилых ртов и reh’z… Да, вы не ослышались. В столице, переполненной высокоранговыми знатными дарованиями, никто бы не пошел к бедному и неопытному лекарю, не будь у него на то весомых причин. Желание скрыть интимную болезнь как раз и являлось поводом для посещения трущоб, мимо которых вельможи обычно старались даже не проезжать.
Безусловно, процесс лечения чужих reh’z не из самых приятных, но зато платили так, что иногда можно было позволить себе кувшин вина.
И вот настал день, на который никто не назначил ему встречи, никто не заболел, не отравился, не подавился и не чихнул!
Напевая под нос незамысловатый мотивчик, как-то услышанный в трактире на соседней улице, Нуска принялся завтракать.
Лачуга его была деревянной, а мебели в ней почти не имелось. Сидел юноша на полу, на туго набитой соломой подушке, и вкушал свой хлеб с маслом, устроив локти на поверхности хромого стола. Ножек у этого стола-доски не было, вместо них – оставшиеся от отца пособия об излечении «ста и одного миллиона болезней», которые Нуска уже выучил наизусть.
В этой части дома также находился таз для грязной посуды, ведро воды и большой сундук, который тоже был вроде как столом. На нем и были разложены различные приспособления, которые вызывали холодок по спине у большинства несведущих в лекарском деле обывателей.
Все стены были белыми, полы – деревянными. Вход во вторую комнату скрывался за плотной тканью, свисающей с потолка – там Нуска принимал посетителей и сам же спал. Вот и все убранство.
Покончив с завтраком, юноша решил во что бы то ни стало сегодня вновь заглянуть в трактир и хорошенько напиться! Пускай ему всего восемнадцать лет, но в этих трущобах считалось нормальным пристраститься к алкоголю уже в тринадцать.
На лице его играла довольная улыбка, мотивчик, который он все это время напевал, подходил к концу, когда на улице послышался шум.
Судя по звуку, по выложенной камнем дороге ехали сразу несколько всадников. Появление кого-либо верхом в этой части города обычно ничем хорошим для Нуски не заканчивалось, но именно сегодня он никого не ждал, давно ничего не воровал, а также не дрался и почти не бранился на главных улицах города.
Радуясь тому, что сегодня может побыть простым зевакой, юноша обернул шарф вокруг шеи. Сам он был с головы до ног в привычных серых одеяниях человека без рода и статуса. Выскользнув на улицу, Нуска коснулся ручки двери, запирая ее своей дэ[4], после чего обернулся к уже собравшейся толпе.
И обомлел.
Эти люди были не какими-то там вельможами. Колесница, запряженная скирами[5], была отделана магическими металлами и камнями. Из-за света, отражавшегося от этой пустой траты денег, было тяжело рассмотреть прибывших.
Затем раздался грубый, достаточно низкий женский голос:
– Мы прибыли по велению Высшего сурии[6] эрда Сина, чтобы найти одного человека. Хаванец по имени Нуска проживает здесь?
Толпа расступилась, поскольку позади как раз находился дом местного лекаря.
– Да вот же он!.. – только и успел проговорить кто-то, указывая пальцем на с грохотом захлопнувшуюся входную дверь.
Только не это, только не опять! Что же он мог натворить?!
Женщина, которая приходила на той неделе сделать аборт, оказалась женой владыки?! Или тот богато одетый ребенок, которого он не смог вылечить пару недель назад, его сыном?! А может, та падшая женщина, половые органы которой уже напоминали расколотый сгнивший орех, была его… матерью?!
Нуска сполз на пол, схватившись за голову и лихорадочно соображая. Только вот поздно было соображать!
Там ведь была толпа людей, в которой можно легко скрыться, множество переулков, а рядом – трактир… Кто же надоумил его спрятаться в собственном доме, на который укажет и пятилетний ребенок, если его спросить про Нуску?!
Но выход из ситуации был. Шум на улице усиливался, так что всеобщее внимание наверняка было приковано ко входной двери.
Вбежав в спальню, Нуска распахнул окно и вывалился на улицу, прямо в грязь. Окно находилось с другой стороны лачуги и выходило на развилку переулков. Только вот… его уже поймали.
– Господин лекарь, попрошу вас не сбегать и оказывать содействие. Никто не причинит вам вреда, – раздался голос над ухом Нуски.
Его, словно мелкого воришку, схватил за запястье мужчина, которому на вид можно было дать тридцать-сорок лет. Судя по синим одеждам, он был фасидцем, укрощающим холод, воду и тому подобное blathien[7].
– Вы меня явно с кем-то перепутали… Знаете, я скромный лекарь, даже лекарств не делаю… – увещевал Нуска, вцепившись диким взглядом в лицо сурии. – Так что не думаю, что у кого-то из дворца могут быть ко мне претензии…
– Претензий нет. Мы даже с радостью вам заплатим, только сначала проследуйте с нами, – холодно отозвался фасидец и, не успев закончить фразу, потащил юношу за локоть к колеснице.
Вот тут-то уже действительно стоило испугаться! Если бедняку предлагают куда-то там поехать да еще и получить за это золото, не стоит даже рассчитывать, что он вернется живым!
Нуска в одно мгновение выложил вслух тонну ругательств, отдавил незнакомому богатею ногу, а еще прокусил руку, после чего, под его гневную тираду, бросился прочь.
Но убежать ему удалось недалеко. Он впечатался в какую-то женщину, которая тут же его скрутила, обвила веревкой его запястья за спиной и скрепила узел с помощью дэ.
Нуска был пойман, отчасти даже унижен, потому что свалился на колени, когда его руки вывернули назад. Он поднял голову, продолжая бросаться самыми грязными ругательствами, какие только знал.
– Ты точно местный? Ни слова не понимаю из того, что ты там лопочешь, – только и сказала связавшая его женщина, смерив юношу холодным взглядом.
Ярко-красные одежды, черные локоны и смуглая кожа выдавали в ней урожденную арцентку. Воинскую славу этого народа превосходила лишь молва об их вспыльчивости и жестокости.
И, несмотря на это, Нуска внезапно осознал, что не может оскорбить того, кто не знаком с лесным диалектом. Потому он приподнялся с земли и плюнул незнакомке прямо в лицо.
«Что же, жил жалко и умер жалко, – подытожил свой жизненный путь молодой лекарь, увидев взметнувшийся в воздухе меч и искаженное от злости женское лицо. – Зато будет о чем потолковать с другими храбрецами на небосводе!»