Скейт все-таки пришлось забрать. Клим увиливал почти месяц – нафига ему этот скейт зимой, в комнате после покупки велосипеда и так повернуться негде, – но Настя умела быть очень убедительной. И очень неприятной.
Вечером выкину, написала она. С балкона прямо. А ты гениальный стишок сочинишь, всё польза.
Слушай, ну некогда сейчас вообще, сделал последнюю попытку Клим, всех к Новому году колотит, заказов море, а вот на НГ я поздравлять забегу – и заберу одним ходом.
О, ты еще и поздравлять придешь, нехорошо обрадовалась Настя. Клим вздохнул, подождал, разглядывая переписку, тревожно скудную смайликами, и безнадежно написал: ну хотели же по-человечески.
По-человечески и прошу, а не на «Авито» твой стафф выставляю, отрезала Настя.
Вечером зайду, сдался Клим. В десять нормально?
Как уж постараешься, сообщила Настя.
Клим постарался, даже пиво принес, и держался изысканно, как только мог. Но дальше прихожей его не пустили. Настя кивнула на впрямь здоровенный, придется признать, пакет: куча вещей, и скейт торчит, – Клим и не думал, что такую прорву у бывшей оставил, – и сделала жест. Пиво причем приняла, зараза, но открывать и предлагать глотнуть, как раньше, не стала. Как раньше больше не бывало. И слава богу, подумал Клим, что отказался от идеи понабиваться на чай, ночь или прощальный быстрый секс, – Настя выглядела неплохо, особенно в тусклом свете прихожей, но держалась строго. Явно помнила, что прощальных быстрых сексов было уже три или четыре, и каждый следующий раздражал ее всё сильнее. Что ж они вечно памятливые такие, с досадой подумал Клим, которого всё как раз совершенно устраивало, сделал ручкой, подхватил пакет и отбыл навсегда.
Закрыли, отрезали, забыли. Едем дальше.
Так он уговаривал себя с полдороги, но раздражение улечься не спешило, к тому же торчащий из пакета скейт норовил стукнуть то по голени, то под рёбра. Правда выкинуть надо было, подумал Клим, и даже выдернул его из сумки. Взвесил в руке, заглянул в сумку, пытаясь сообразить: есть там вообще нужный шмот, или криповая паль? С Настей Клим сошелся совсем звонким невменько, и одевался о ту пору соответственно.
Рассмотреть в морозном сумраке ничего не удалось, урн поблизости не отмечалось, улица была совершенно пустой. Совершенно – значит, не только без людей, но и почти без снега. Дикие стада дворников, похоже, в непредсказуемости своей опять выбрали самый неочевидный объект нападения: темный малохожий тротуар, впадающий в аллею за вечно реконструируемым парком.
Клим пристроил пакет на плечо и потоптался, оглаживая скейт и вглядываясь в добытые из-под льдистой корки росчерки асфальта. Скейт промерзнуть не успел, руку не студил и колесами вертел как надо. Клим, пробормотав что-то виновато лихое, уронил его, запрыгнул, едва не приложившись копчиком от растренированности и сезонного фактора, заржал, дернулся вперед раз и другой, раскидывая неровное грохочущее эхо вдоль тротуара, и с третьего толчка полетел как надо. Сразу стало холодно глазам, зубам и рукам, Клим прищурился, стараясь не лыбиться, прибрал пакет под мышку, а руки в карманы, мельком подумав, что надо все-таки поискать перчатки в старой куртке, выгнал почти летнюю скорость и понял, что вечер удался. Это было лучше, чем быстрый секс.
Скейт и Клим ревуще грохотали, наполняя смыслом движения бессмысленный закоулок, грохотали вольно и неудержимо: по серебристой от луны прямой, краем поворотной дуги, располосованной жидкими тенями тополей, сквозь вязкую черную тень кустарников.
И заткнулись с коротким стуком.
Скейт полетел в одну сторону, Клим – в другую, успев, к счастью, сгруппироваться: помнят ручки-то и прочее тельце. И пакет с тряпьем, тоже к счастью, подвернулся под локоть, смягчив удар о теперь совсем уже неуместно расчищенный асфальт.
Клим вскочил, шипя не столько от боли в колене, сколько от досады, рассмотрел себя, отряхнулся, проверил цельность и функциональность конечностей и похромал к скейту, виновато уткнувшемуся в сугробик у противоположного бордюра. Скейт был еле заметен в тени густых не по сезону кустарников – не листвой, но ветками и колючками. Шаги Клима звучали странно: почти беззвучный скрип подошвы отбрасывал басовитое эхо, которое тут же будто придавливалось подушкой. И досадливый возглас разнесся и стих так же.
Клим оступился на чем-то неуместном посреди тротуара, подопнул, спохватился, настиг отлетевший сапожок и поднял. Реально сапожок, женский, черный, без застежек и шнуровки, почти без каблука.
Золушка долбаная, нельзя ж так разбрасываться, подумал Клим. Ногу отморозишь – на следующий бал не возьмут.
На черную кожу села крупная красивая снежинка, рядом другая. Клим поднял голову. Начинался снегопад, настоящий такой, зимний.
Клим повертел в руке сапожок, стылый и смятый колесиком скейта, хотел швырнуть его в куст, в глубине которого замаскированной мишенью будто висело во тьме светлое пятнышко, но не стал поддаваться досаде и дремучим инстинктам. В Средневековье щиты как раз для того и делали светлыми или блестящими, чтобы лучники подсознательно целили в них, а не выше или ниже. У нас тут не Средневековье, подумал Клим, и аккуратно поставил сапожок на сугроб, чтобы принц или Золушка увидели сразу. Он подхватил скейт, сунул его под мышку, подобрал пакет и захромал домой, растирая подмерзшие ладони и беззвучно бормоча: «И дожил: до жил жжет жар жуткий, жаря нежную снежинку, да жаль, не жалит кожух съеженный жупана кожу жесткую: мертва».
Про светлое пятнышко в глубине куста Клим тут же забыл. А ступню в колготке телесного цвета не опознал в этом пятнышке не только он.
Наташка не отзывалась с утра, Дементьев не сказал ничего полезного, за окном уже темнело, – значит, до собрания оставалось часа полтора; ну точно, час сорок. Андрей покосился на телефон – индикатор мессенджера в ответ не подмигнул.
Все-таки ушла в штопор. Ее бы прямо сейчас оттуда выдернуть, прокапываться увезти, но сам Андрей шагу со службы ступить не мог, и поручить было некому.
Ты бы, тварь, хоть зацепку какую дал, подумал он, старательно не обращая внимания на Дементьева. Ма-асенький заусенчик. А мы ужо за него зацепимся, и размотаем, и всем пузом влезем, Норов твой чихнуть не успеет. А тебе и пофиг, в худшем случае подельником пойдешь, тебе полезно. Непуганый ты слишком, вот что.
Татуированный бородач Дементьев был непуганым до омерзения и сверх всяких пределов: сидел нога на ногу да оглаживал пузцо, не соответствующее ни нежному возрасту – ну да, двадцать пять ему всего-то, – ни полуспортивной одежде. Хождение истории по кругу быстро превращает трагедию в фарс, а боевую уличную униформу – в хипстерский шмот. Спортом Дементьев если и занимался, то сугубо девачковым: джоггингом, калланетикой и фитнес-боксингом. Его выбор, чо.
Дементьев откашлялся, явно намереваясь закатить возмущенную речь о том, что не следует томить в полицейских застенках невинного человека, ничего ему не предъявляя и попросту не обращая внимания. Андрей, не отрывая глаз от монитора, показал: «Сейчас-сейчас» и добил лежавший со вчерашнего вечера протокол – к сожалению, лишь третий из одиннадцати.
А ведь придется его отпускать, подумал Андрей с сожалением, прикидывая, чем шугануть Дементьева напоследок, чтобы он не вздумал требовать извинений и тем более пересказывать Норову, что ничего у ментов нет. И тут зажужжал телефон. Светка.
– Да, – сказал Андрей, прикладывая трубку к уху. – Могу, если коротко. В смысле – где? Работаю. Куда? Еще раз, куда? Елки. А сегодня какое?
Он встал так резко, что офисное кресло, откатившись, грохнуло в стену. Дементьев вздрогнул и, чтобы скрыть испуг, ухмыльнулся. Вот это ты зря, подумал Андрей яростно.
Он совершенно забыл, что Лизку надо сегодня везти к логопеду в областную больницу. Точнее, помнил, что везти в пятницу, но почему-то решил, что в следующую, а не в эту, на которую Халк зачем-то перенес собрание по случаю позавчерашнего Дня милиции. Странно, что Светка этого не учла.
– Так я тебя специально спрашивала: в пятницу к двенадцати сможешь? – напомнила Светка яростно.
Вот оно что, сообразил Андрей с досадой. Я это как «в пятницу, девятнадцатого» услышал, баран глухой. Объяснять было и поздно, и бесполезно – как и пытаться отпроситься или тихо свалить с торжественного собрания. Халк относился к любым торжествам с пылом и страстью отставного прапорщика. Светка это знала.
– Такси возьми, – сказал Андрей, изнывая от стыда и бессмысленности – как будто Светка сама не знала, что делать в этой (как и в любой) ситуации.
Говорить вообще было не о чем, оставалось извиняться, ругаться или бросать трубку. Извиняться Андрей не умел, ругаться не любил, а бросить трубку значило влипнуть в долгую, никому не нужную ссору. Поэтому он постарался насовать максимально мягких и виноватых реплик: «Точно сможешь?», «Я бы встретил, но, блин», «Сразу звони, если что», убедился, что Светка хоть и кипела от бешенства, но разговор продолжила, дождался, пока жена нажмет отбой, аккуратно положил телефон на стол и вздохнул.
Дементьев опять выразительно откашлялся. Андрей, так и не глядя на него, выдохнул еще разок, звучнее – не выдохнул даже, а задудел что-то типа мелодии, которую сперва не разобрал сам, а разобрав, изумился: «Давай подвигай попой» из лихих в хорошем смысле девяностых. Не прекращая дудеть, он снял через голову свитер и футболку, аккуратно повесил их на спинку кресла и начал расстегивать джинсы.
Дементьев, хмыкнув, отвернулся. Андрей неторопливо прошел мимо него, похлопывая по голому животу в такт дудению, и запер дверь. Щелчок замка заставил Дементьева вздрогнуть сильнее.
– А то ломанется кто, а у нас такое, – пояснил Андрей, прекратив дудеть.
– Стриптиз, в смысле? – спросил Дементьев, стараясь понимающе ухмыльнуться.
– Сперва да, – согласился Андрей и кивнул в сторону стола, на котором черный экран телефона неровно отражал свет уже включившегося за окном фонаря.
Больше кабинет ничего не освещало, так что было почти сумрачно.
Андрей так же сумрачно продолжил:
– Видишь, не может никто. Придется самим.
– Чего – самим? – спросил Дементьев.
Он, сам не замечая, стискивал толстый трикотаж повыше колен.
Андрей, остановившись в метре от Дементьева, вытащил ноги из ботинок, с неудовольствием переступил по чистому на вид полу, стянул джинсы, оставшись в «боксерах», и, задумчиво оглядывая собеседника, щелкнул резинкой трусов. Дементьев вздрогнул совсем сильно и вжался в спинку кресла.
– Вы чего творите? – спросил он прыгнувшим голосом. – Вы ж при исполнении.
– В мундире предпочитаешь? – обрадовался Андрей. – Так ты везунчик сегодня.
Он шагнул к шкафу, извлек оттуда мундир майора полиции, вытащил из-под кителя рубашку, вделся в нее и начал застегивать, подцепив плечики к дверце шкафа.
Дементьев, нахмурившись, сказал:
– Если вы меня запугать хотите, то…
– Кто тебя запугивает, а? – резко спросил Андрей, дернулся к Дементьеву и застыл, всматриваясь. Дементьев застыл тоже, но от ужаса. Татуированные руки, вскинутые в защитном движении, подрагивали, но опустить их Дементьев боялся – или просто не замечал глупости и неудобства собственной позы.
– Ты же потом всё-всё расскажешь, да? – осведомился Андрей, не отпуская полуобморочного взгляда Дементьева.
Дементьев сглотнул, борода дернулась. Андрей мягко шагнул к нему и добавил:
– Или сейчас. Про то, что было.
– Я не знаю ничего, я говорил этому вашему, я спал, не слышал почти!.. – закричал Дементьев, пристроив наконец татуированные руки на груди в молящем жесте.
– Почти, – повторил Андрей. – Но что-то слышал.
Он сделал еще шаг, так что его темно-синие заношенные «боксеры» оказались на уровне старательно отворачиваемой бороды, и коснулся ухоженного чубчика Дементьева. Тот шарахнулся, чуть не рухнув со стула, и закричал уже в голос:
– Не слышно было, я спать хотел! Она такая: «Нет, нет, не надо» – не кричала, просто бубнила, а он: «Нормально, да ладно», и всё!
– Он – это Норов? – быстро уточнил Андрей.
– Да, Трофим, – сказал Дементьев, будто споткнувшись, и поспешно добавил: – Но он не кричал, и она тоже, и никаких ударов, я клянусь!
– А дальше что? – спросил Андрей, чуть покачиваясь.
Дементьев, едва не сворачивая шею в попытке уберечь бороду от прикосновения, плаксиво затараторил:
– И всё, я уснул! А утром проснулся – все на измене, ваши бегают, как будто, я не знаю, убили кого!
Андрей сделал шаг назад и мягко сказал:
– Ну Матвей. Ну чего ж ты сразу-то не объяснил? Мы бы и отстали. Видишь – ты сказал, я отстал. Почти.
Он вытянул из лотка несколько листов, положил их на стол перед Дементьевым, вцепившимся в край стула, и пристукнул ручкой. Дементьев вздрогнул.
Теперь это надолго, подумал Андрей весело, и предложил:
– Напиши, что рассказал, – и свободен. Спал, проснулся, услышал, всё.
– А Трофим тогда…
– Так он только «Да ладно» сказал, так? Ну что ему за это сделают? Выручай друга, давай-давай.
Дементьев, сгорбившись, смотрел на чистый лист бумаги, но на шум вскинулся мгновенно, будто только его и ждал. Ручка двери дернулась, в дверь негромко постучали. Дементьев открыл и закрыл рот.
– Минуточку! – громко сказал Андрей и вполголоса подбодрил: – Пиши-пиши. Без шапки и всяких там, сверху малость места оставь, и в свободной форме. Не договор же на ипотеку, просто друга выручишь.
Дементьев неохотно взял ручку и поводил ею над листом.
– И себя заодно, – добавил Андрей и поскреб бедро под трусами.
Дементьев, скомкав лицо так, что борода вылезла дальше носа, начал писать.
Андрей, последив за первыми строками, кивнул, отошел к шкафу, влез в форменные брюки и щелкнул замком.
Возле двери ждал Руслан, хмурый и раздраженный. Сразу видно, из «пыточной», а еще лучше видно, что пытка не удалась. Андрей показал ему, что следует помалкивать, и мягко прикрыл дверь. Руслан потянулся мимо него к ручке, злобно объясняя вполголоса:
– Андрюх, некогда. Норов, сука, так и в отказе, надо этого суслика жать.
Андрей, оттеснив его, поинтересовался:
– А хули ты отказное сразу не нарисовал?
Руслан молча попытался открыть дверь, не смог прорваться без боя и остановился, выжидая.
– Не, правда, – не унимался Андрей. – Жалко телочку стало, да: поехала с подружкой на базу с тремя чувачками, потом еще и остаться решила, когда подружка срулила по-тихому, – кто ж знал, что ее во все дыры долбить всю ночь будут, да?
– Ты это непременно сейчас обсудить хочешь? – спросил Руслан, кажется, задыхаясь от старательности, с которой подбирал слова.
Хватит, скомандовал себе Андрей, но сразу тормознуть не смог:
– А еще и Норов дерзкий да богатый, да? И прессануть такого сам бог велел, и…
Вот теперь точно хватит, повторил Андрей, заметив, что у Руслана явно падает крюк, аж глаза белеют. Он тряхнул головой и плечами, сбрасывая то, что давило со вчерашнего вечера и чуть не раздавило сейчас, и сказал:
– Не мельтеши, короче. Всё под контролем, дело сшито. Суслик собственноручно пишет сейчас, что слышал «Нет-нет» терпилы и «Ладно-нормально» Норова.
– Ип-понске бокс, – выдохнул Руслан, застыв. – Не врешь?
– С тебя, – сообщил Андрей без улыбки.
– Слушай, ну не заржавеет, – заверил Руслан. – Сейчас прямо метнусь. Заодно пожру, пока этот пишет. Вот ты колдун. Спасибо.
Он с размаху выдал Андрею ладонь, тот, ухмыльнувшись, звонко ответил. Руслан проявлял чувства очень редко – а теперь они не унимались:
– Девку-то реально жалко, а эти реально упыри, таких не наказывать – потом самим же опасно по улицам ходить будет.
– Ну поучи батю основам государства и права, – сказал Андрей, улыбаясь и машинально застегиваясь.
Руслан всё заливался:
– Форма решает все-таки. Буду теперь тоже на допрос хипстоты в парадке выходить. Ты чего вырядился-то?
– А ты реально по гражданке намерен пред очи Халка и всего начальства предстать? – удивился Андрей. – Не, ну можешь и так, конечно…
– Ип-понске, – медленно повторил Руслан. – Собрание же. День мента плюс два, по местному времени. Так. И я, значит, по-любому без обеда. Успею, думаешь, до дома и обратно?
– Поторопишься – успеешь, – сказал Андрей безжалостно, помедлил и все-таки спросил: – Слышь, а ты помнишь этого, сопляка с пояском?
– Напомни, – попросил Руслан, незаметно взглянув на часы в телефоне.
– Ну, серийный у нас тут лет пятнадцать назад был, в федеральный даже объявляли.
– Пятнадцать, – протянул Руслан укоризненно. – Андрюх, я пятнадцать лет назад в школу ходил и на соревнования ездил.
Он поморщился, будто от вдруг обострившейся давней боли. Андрей проворчал:
– Но не глухой же был, сарасовский вообще-то. Ладно, беги, измаялся, будто сикать хочешь.
Руслан, который и впрямь переминался почти по-детски, тут же неровно зашагал прочь, бросив на ходу:
– Если припоздну, а Халк спросит, скажи… Ну, что-нибудь.
– Учи батю, – сказал Андрей. – Чего хромаешь-то опять?
– Снег будет завтра, вот чего, – откликнулся Руслан почти из конца коридора и скрылся.
Андрей постоял, прислушиваясь к тишине за дверью, осмотрел себя, снова расстегнул пару пуговиц на рубахе и с грозным лицом вошел в кабинет.
До обеда Паша раз пять выскакивал в коридор под разными предлогами, а то и обходясь без них, всматривался в двери кабинетов Ани и Наташи, вздыхал и возвращался на место. Леночка и Юля реагировали на это с откровенным интересом, но его это не трогало. И на обед они звали Пашу весьма старательно – даже Юля, которая последний год старалась за пределами кабинета рядом с Леночкой не присаживаться. Но Паша неохотно сказал, что надо добить одну там, и застыл над клавиатурой, выжидая, пока тетки уйдут, и не обращая внимания на их многозначительные взгляды и иронические шепотки про «одну там, поди ж ты». Любые слова Леночки можно было выносить за скобки почти полностью. А Юля на удивление помалкивала. Только спросила, задержавшись на пороге и убедившись, что Леночка отошла и не слышит:
– Наташи так и не было?
Паша мотнул головой.
– Паршиво, – заключила Юля и удалилась.
Паша выжидал, пока стук каблуков стихнет, проверяя мессенджеры. Аня не отзывалась, а в сети отсутствовала со вчерашнего вечера.
Паша погонял курсор по без малого законченному тексту, который он, оказывается, навалял с утра, не возвращаясь в сознание, – надо будет перед сдачей как-то прийти в себя и прочитать, что получилось-то: вдруг там вместо бравурного релиза об успехах дистанционного образования описание живой природы или трактат про обустройство России, – и снова пошел по коридору.
Коридор был совершенно пустым, эхо шагов – долгим и несколько рваным. Паша подергал дверь Наташиного кабинета, ругнулся, к Аниной рванул с нарастающей злостью и шарахнул с ноги.
Дверь громко распахнулась.
Паша вздрогнул и застыл, а еще сильнее вздрогнула и застыла, испуганно вглядываясь в проем, Аня. Она, оказывается, сидела за своим столом, заваленным бумагами.
– Ты здесь, что ли? – глуповато уточнил Паша.
– Ты крышу двинул? – тоненько, но более резонно спросила Аня. – Я ж чуть…
Она, не договорив, зашуршала бумагами, выдернула бутылочку воды, зажатую парой стопок, и принялась жадно пить. Руки у нее тряслись. Паша, виновато поведя плечами, вошел.
– Сорян, я десятый раз просто… Давно ты тут?
Аня оторвалась от горлышка, подышала, навинчивая крышечку, и сказала:
– С восьми вроде. Пытаюсь вот… работать.
Она показала на разложенные бумаги, заметила, что руки так и трясутся, и поспешно сунула их под бёдра.
Аня не стала говорить, что ничего особенного с утра она не наработала: не получилось у нее ни выписать из проклятой рукописи значимых фактов, ни даже дочитать ее до конца – бурелом неточных и лишних слов, сквозь которые она вроде научилась просачиваться, снова стал непроходимым, ни смысла, ни общего рисунка действия ухватить не удавалось, так что глаза двадцатый и пятидесятый раз бегали по странице без толку и без надежды.
Тем более не стала она говорить о том, как пыталась провернуть этот номер дома, в ночи, с еще более ураганным эффектом: не разобрала вообще ни строчки, а страшно стало так, что Аня рванула в туалет с шумом, едва не разбудившим Софью, – та недовольно забурчала, кажется, – заперлась и полчаса сидела на унитазе, боясь повести зябнущими ногами и вслушиваясь в каждый звук в вентиляции, канализации и, похоже, собственных венах и слуховых каналах, рокочущих с интенсивностью дорогого сабвуфера.
Она с трудом выковыряла себя из сортира, но уснуть так и не смогла, поэтому собралась и, не завтракая, рванула на работу – очень странным длиннющим маршрутом, подсвеченными трассами и шоссе, в обход любых переулков, арок и проходов за парками, садиками и гаражами. И в кабинетике своем Аня закрылась, как в туалете, только вот запереться позабыла, оказывается.
Так сильно Аня еще не боялась. Никогда в жизни. И это Аниной-то жизни, более-менее целиком состоящей из испугов и опасений на фоне нескончаемого беспокойства.
– С рукописью этой? Круть. Я боялся, ты не станешь, вчера что-то совсем резко ушла.
Аню снова, как вечером у тополя, накрыл холодный безнадежный ужас: я опять в дешевом телемувике, неинтересном и паршиво написанном, но на сей раз это не тоскливая дневная драма про унылую школу, бестолковый универ или трех женщин разных возрастов в однушке-хрущевке, а дебильный детектив про пыхтящего за углом маньяка. Только маньяк настоящий – был, по крайней мере. А может, и до сих пор пыхтит где-то. За углом.
Вот за этим, например.
Аня передернулась и провела руками по разложенным листкам, на которых она честно пыталась изобразить хронологию и особенности убийств, описанных в «Наказании преступления», но дальше нескольких пересекающихся линий и строчки «1. Автор????» не продвинулась.
Для начала и этого вполне.
– Ну да, – сказала она старательно деловитым тоном. – Надо понять, кто такой этот Недостойский, откуда он знал всякие подробности и так далее.
– А смысл? – удивился Паша. – Лучше, может, дела попробовать покопать. Или даже не совсем обязательно, сделать такую… Как уж в школе такое называлось? Документально-поэтическую, ну, в данном случае прозаическую композицию: кусок рукописи, кусок из дела. Ну или, если дела так и не дадут, из газеты. Или просто реконструкцию сделать, как в тру-крайм сериалах.
Аня помотала головой и повторила, уставившись в строчку «Автор????»:
– Откуда. Он. Знал. Подробности.
– Блин, делов-то. Наверняка утечка от ментов.
– Кому бы менты стали такие детали сливать?
– Да кому угодно. Времена такие были, диетические, и пропагандонов на зарплате еще не было почти, сливай кому сам придумаешь. Журналистам сливали всем подряд. Ладно соцсети толком не завелись, а то и блогерам бы всяким…
– А зачем?
– Ну, газеты платили за такое, копье, но все-таки. Или по дружбе. Или в своих интересах: похвастаться либо, наоборот, через СМИ надавить на начальство, типа фигли следствие на другое отвлекаете, когда тут маньяк такой страшный орудует. Криминальная журналистика так и работает, везде.
– Ну, журналисты, даже… – Аня запнулась, постаравшись не показать на Пашу, – так не пишут. Я надеюсь. Вопрос не в том, что графоман, – просто видно, что человек представления не имеет ни о нарративе, ни о вообще структурированном повествовании.
– Ну, значит, мент или там близкий кто. Судмедэксперт, кинолог. Там же полно всяких с доступом. А по тексту совсем непонятно?
Аня мотнула головой и медленно пояснила:
– Кто-то, совершенно не умеющий писать, но знающий про описанные преступления более-менее всё. Поэтому текст и… работает.
– А ментовская сторона как отражена?
– Никак.
– Погодь, – сказал Паша озадаченно. – В смысле, там ни умного Шерлока с дурачком Ватсоном нет, ни серьезного полковника с этими, как обычно-то, серебряными висками и молодыми глазами, ни просто ментов-преследователей?
Аня снова мотнула головой, уставившись на Пашу с каким-то отчаянием.
Паша протянул руку.
– Дай сам посмотрю.
– Потом, – сказала Аня, не двинувшись. – Дочитаю – и сразу. Не дочитала пока.
Паша, не опуская руки, тихо спросил:
– Ты думаешь, что сам маньяк и писал, да?
Аня смотрела с тем же отчаянием. Паша, хлопнув себя по бедру, весело сказал:
– Ну Аньк. Ну что ты как маленькая. Чувак просто пытается влезть в психологию преступника. Не особо получается, поэтому и стиль такой дебильный. А что все подробности знает – так из пальца или откуда там их высосал, вот и вся тонкость. Погодь, я вот в подробностях покопаюсь, сто пудов обнаружится, что дофига этот Муходрищенский напридумывал и досочинял.
– А если нет? – начала Аня.
– А если да? – оборвал Паша, начиная злиться.
– Я про другое сейчас, дослушай, – сказала Аня, явно сдерживаясь. – Если рукопись хоть какое-то отношение к преступнику имеет, ну, из цикла дружок или там кузен написал, не говоря уж… Аффилированное, в общем, лицо. Вот если так – мы же не имеем права вообще это публиковать?
– С чего это? – изумился Паша.
– Преступник не должен получать дохода и вообще выгод от своего преступления, – сказала Аня. – Закон такой.
– А. Ну да. А в чем выгода, если мы даже не знаем, кто автор?
– А он-то знает. И будет рад.
Паша хмыкнул.
– И это выгода, да?
– Так рад, что решит эту радость повторить, – тихо закончила Аня.
– А-а, – сказал Паша, пытаясь придумать, что бы сказать еще, но придумал только повторить: – А-а.
В дверях, коротко стукнув по косяку, появилась Юля.
– Привет, Ань, – сказала она. – Наташа так и не появлялась?
Она кивнула синхронному мотанию голов Паши и Ани, черканула что-то в телефоне и добавила:
– Брат ее найти не может. Полиция потеряла след, как говорится. Кстати, вы не в курсе, что за рукопись, про которую он спрашивает?
Андрей потоптался у двери и снова вдавил пуговку звонка. Колокол за дверью заголосил с неприятной поспешностью, но иных звуков всколыхнуть не сумел.
Андрей оторвал палец от звонка и стукнул по стальной двери, потом по косяку и стенке рядом. Звучало всё равно тише, чем звонок.
Зараза, подумал Андрей. И не шелохнется ведь. Разве что еще рюмочку себе подольет. Или в честном отрубоне лежит.
Давно пора свои ключи сделать. И засов на двери оторвать, на такой случай как раз. С другой стороны, сам же про этот засов договаривался и проверял потом, ладно ли работает. Кто ж знал, что такой случай окажется более частым и требовательным, чем тот, на который придумывался засов и из-за которого Наташка до сих пор запирала все доступные двери, не пользовалась лифтами, так и не побывала замужем – ну и, что скрывать, из-за которого проквасила всю жизнь и сейчас, судя по всему, валялась ужратой мордой в подушку, если не в половичок.
Андрей бимбомкнул звонком еще раз, ругнулся и пошел по лестнице, на ходу набирая сообщение: «Если к вечеру не откликнешься, двери вскрою».
«Молодец», – возник ответ тут же.
– Блин, – сказал Андрей, останавливаясь между этажами.
Он задрал голову, прислушиваясь и размышляя: не вернуться ли, чтобы подолбить в дверь до верного, – потом написал: «Ты дома, что ли?»
«Занята пока, вечером позвоню».
– Зар-раза, – пробормотал Андрей с облегчением и досадой.
Облегчение было связано с быстротой и вменяемостью ответов Наташки: не пьяная, похоже. Досада – со всем остальным.
Поколебавшись, Андрей продолжил спуск, на ходу поддерживая коммуникацию с сестрой, пока хотя бы этот вид доступен.
«Нормально расскажи про книгу эту. Где она?»
«Андрей, ты с семи лет книг не читал, поздновато начинать, нет?»
«Это рукопись к вам пришла, так? Или я неправильно понял, и она вышла уже? Где, в Москве?»
«Какая разница?»
Андрей снова ругнулся и проверил переписку с Юлей. Без толку: Юля так ничего и не ответила, кроме грустного смайлика.
– Очень, сука, информативно, – сказал Андрей и начал было ее набирать, чтобы объяснила как следует, что вообще известно. Не успел: телефон затрясся от входящего вызова Руслана.
– Давай к парку, – сказал он. – Труп, женщина, задушена. Координаты ща скину.
– Старая? – спросил Андрей, замерев. Сердце остановилось.
– Вроде нет. Кому надо старых-то… Ждем, короче.
Сердце загудело, разгоняясь с топотом.
– Мчусь, – сказал Андрей и действительно прибавил шаг.
Всё всегда происходит очень не вовремя и неподходящим образом. Ни поработать толком не дадут, ни старые долги закрыть. Именно этот разнообразно воспроизводящийся облом, а не что-то иное, и называется жизнь.
На улицу Андрей почти выбежал, но перед тем, как сесть в машину, все-таки развернулся и глянул на о́кна. Тюлевая занавеска просвечивает, но на улице было светлее, чем в комнате, так что заметить удалось бы только шевеления. А Наташа не шевелилась, пока машина не отъехала. Она проводила ее взглядом, перевернула телефон, который распирали сообщения Баженова, Юли, Ани, забытых и совсем незнакомых мужиков и кого там еще, и набулькала очередные полстакана.
Обходились все без меня как-то до сегодняшнего дня, вот и до завтрашнего как-нибудь обойдетесь. И до послезавтрашнего. А там будет видно, я-то без вас могу или нет. И если могу – то зачем мне вы, всё прочее и я в том числе?
Звук очень начальственных шагов прокатился по коридору, перекладывая короткие паузы требовательным стуком то в одну, то в другую дверь, и зарокотал, надвигаясь. Аня поежилась, переглянулась с Пашей и попыталась сесть прямо.
В дверях появился Баженов, кисло оглядел кабинетик и поздоровался. Аня и Паша ответили, причем Аня с трудом подавила позыв встать. Баженов, кажется, заметил, показал «Сидите-сидите», но лицом вроде немножко смягчился. Он спросил:
– Э… Алина, так ведь?
– Анна, – робко поправила Аня. – Маркова.
– Отлично, – одобрил Баженов непонятно что. – Анечка, Наталья Викторовна сегодня была?
– Я не видела, – виновато призналась Аня.
– Ага, – сказал Баженов и что-то проверил в телефоне. – Молодой человек, вы нас не простите? Маленький производственный вопрос.
Паша хлопнул глазами, с трудом сообразил, что от него требуется, поспешно встал и вышел, не сказав ни слова.
– Я Баженов, владелец и издатель вот этого всего, – начал Баженов, понял по изумленному кивку Ани, что она еще не забыла, и продолжил: – Ну да, на собрании рассказывал же. А вы, Ань, у нас, если я правильно понимаю, главная творческая единица «Пламени», ответственный секретарь, по сути, так?
Аня моргнула. В таких терминах Наташа ее функционал не объясняла.
– Так, – согласился сам с собой Баженов. – Ключевое слово «ответственный». Наталья Викторовна про вас именно это рассказывала, так что вся надежда на вас, пока она… отсутствует.
– А что я должна?.. – тихо спросила Аня.
– Наталья Викторовна не объяснила разве? Журнал сделать, первый номер. Собрать, подготовить к печати и отправить. В печать, собственно.
– Ой, – сказала Аня беззвучно.
– Что с тобой? – Баженов заулыбался. – В смысле, что так беспокоит, Анечка?
Вот и потрудилась на работе мечты, подумала Аня, помолчала, борясь со слезами, и с трудом выдавила:
– Я не умею.
– Что? – уточнил Баженов, не снимая улыбки.
– Ничего, – сказала Аня, с трудом сдерживая горькие и горячие брызги отчаяния. – Я не делала никогда журналов, не редактировала ничего, не собирала. Маме только на работе помогала и ребятам… Это не в счет, в общем. Не работала нигде, школу только окончила и на примате полсеместра, два месяца то есть…
Баженов перебил:
– Да гос-спидя. Мало ли, у кого какое образование. Я вон вообще инженер-технолог транспортных процессов, что ж мне, по маршрутным листам рыдать? Как говорится, просто повезло, фишка легла. И тебе тоже. Радуйся. Пользуйся.
– Мне девятнадцать только исполнилось, – сказала Аня с неприятной ей самой капризной плаксивостью. – Кто меня всерьез…
– Как себя поставишь, так и будет, – опять перебил Баженов. – И вообще, пофиг разница, боишься-нет, готова-нет. Судьбу и Родину не выбирают, а вот они сами всё выбирают за нас, в первую очередь – что делать.
«Во вторую – кто виноват», подумала Аня.
Баженов будто услышал, снова поощрительно улыбнулся и сказал:
– Единственный вопрос – тебе это интересно?
Аня, помедлив, кивнула.
– Вот и всё. Считай, этот вопрос закрыт, а остальных нет. Лучше тебя никого не найдется, все, кто что-то умел, померли, а если бы и живы были, в новых условиях что бы сделали? Да ни фигашеньки. Тут всё с нуля надо, напористо, но аккуратно. Сугубо вопрос желания, терпения и ресурсов. Желание и терпение с тебя, ресурсы с нас. Мы поможем, всесторонне и максимально.
Он вдруг выдернул из кармана бумажник, из бумажника – золотую банковскую карту, которую шлепнул на стол со словами:
– Вот тебе на необходимые расходы, лимит полтинник в месяц. Хватит на скрепки, орграсходы и, например, завтраки?
Аня испуганно смотрела на карту, сцепив руки под грудью. Баженов сказал:
– Код четыре единички, потом можешь поменять на любой посложнее. Если не будет хватать, свисти, еще подброшу. Но это на крайний случай, если Наталья Викторовна совсем задержится с выходом. Этого не будет, конечно, но пока, чтобы время не терять, приступайте самостоятельно. В целом-то понятно, что делать?
Аня, вздохнув, сообщила:
– Первый номер.
– Умница. Первый номер – это мой, телефонный, запиши прямо сейчас и вызови.
Он продиктовал, Аня набрала, Баженов, кивнув, сбросил звонок и внес ее в контакты.
– Сейчас я тебе ссылочку на облако брошу, там утвержденный вариант макета и уже готовые материалы и фотки. По объему это где-то процентов тридцать номера, зато самое главное: приветствие читателям и подборка Чернавина с предисловием. Эта часть уже заверстана, ее не трогай, но можешь посмотреть, сколько страница текста занимает места на полосе. Остальное – на твое усмотрение. Предварительный план Наталья Викторовна составила, пока им руководствуйся, если что-то не срастается, свисти, согласуем изменения. Список всех необходимых контактов, дизайнер, верстак, корректор и так далее, там же. Если какие вопросы, сразу пиши-звони. Сейчас вопросы есть?
Аня тяжело вздохнула.
– Вот и прекрасно. Там план сдачи материалов и номера приложен, сроков лучше держаться, так что распечатай и повесь его на видном месте. Ближайший день «Дэ», если я правильно помню, первое декабря, это весь номер уже должен быть собран, дальше начнется редактура-вычитка. Я пару раз напомню, ты уж извини. Наталья Викторовна, как появится, пусть срочно мне позвонит, лады? Всё, верю, надеюсь. Не дрейфь, прорвемся.
Баженов сделал ручкой, развернулся, чтобы выйти, и чуть не сшиб с ног решительно подступившего из коридора Пашу.
– Всё-всё, молодой человек, более вашу принцессу не отвлекаю, – сказал Баженов очень серьезно, пытаясь его обойти. – Но вы уж тоже, пожалуйста…
– Александр Юрьевич, – напористо сказал Паша, не уступая дороги. – Я Павел Шевяков, тоже тут работаю, в «First media», и хотел бы помочь с «Пламенем».
– Ну… помогайте, – разрешил Баженов, лукаво оглянувшись на Аню. – Это уж как Анна… э-э-э, батьковна скажет.
– Есть проблема, которую мы решить не можем, а вы можете, – не дал сбить себя Паша. – В номер запланирован лонгрид про громкие преступления, он безопасный совсем, про архивные дела. Но УВД наглухо закрылось от любых СМИ, напрямую не общается, только ответами на письменный запрос через областное или даже окружное управление. Ну и в ответах этих, сами понимаете, толку ноль. Особенно когда детали и подробности нужны.
– Так я тебе тоже деталей не достану, – сказал Баженов.
– А не могли бы вы попросить увэдэшное начальство о режиме, ну, не благоприятствования, но чтобы хотя бы общались не под запись. Хотя бы по старым делам.
Баженов снова повернулся к Ане и спросил:
– Это реально нужно? Для номера?
Аня решительно кивнула.
– Сделаем, – сказал Баженов, пометил в телефоне, сунул его в карман и хлопнул Пашу по трицепсу. – Молодец, так держать. Всё, молодежь, оставляю вас на взаимном попечении, верю-надеюсь, на связи, пока-пока.
Он удалился с еще более начальственным раскатом шагов, хоть сейчас на титры сериала про неумолимость правосудия. Паша, подышав, сказал:
– Ну, теперь пойдет дело.
– Адище просто, – подтвердила Аня и упала лбом в пыльные бумаги.
Огороженное желтыми лентами шевеление еле просматривалось с начала аллеи. В остальном аллея Славы, вернее, неширокая дорожка, идущая между косматыми даже по зиме кустарниками за тыловым забором Кировского парка, была, как обычно, безлюдной. Тем не менее у ленты бдительно поглядывал в стороны озябший сержант.
Андрей дошагал до него, показал удостоверение и миновал ленту, приподнятую заботливой сержантской рукой. Руслан захромал ему навстречу от группы медэкспертов. Бахрамова не было видно, трупа тоже. Видимо, пока они рядышком в месте обнаружения. Не выносили, Андрея ждали. Похвально.
– И снова здравствуйте, – сказал он, отвечая на рукопожатие Руслана. – Что-то херово ты с утырками договорился. Просили же до весны ровно сидеть.
– Твари вообще, – согласился Руслан. – Как ты, со своими делами разобрался?
Андрей цокнул углом рта и сказал:
– Показывай, что тут.
– Может, Бахрамов сразу?
– Это само собой, про странгуляционные борозды наслушаемся еще. Ты общую картинку дай пока.
– В 15:30 дворник нашел тело – он в парке с бригадой сбитый лед загрузил, его отправили по наружному периметру осмотреть, нет ли где опасных сосулек, сугробов и прочего. Заметил в кустах босую ногу, думал, пьяная, сунулся, но быстро всё понял, сразу позвонил на «112».
– Точно не трогал ничего?
– Говорит, нет. Ну сам спроси, если хочешь, он в тачке греется пока, – Руслан кивнул в сторону проспекта Буденного, на котором припарковался и сам Андрей.