Главное, говорят, закончить первый курс, и тогда зачетка будет работать на тебя, а не наоборот. Главное, говорят, не отвлекаться, стараться и не обращать внимания на отдельных, ага, так говорят, преподов-дебилов. Главное, говорят, завести друзей, потому что университетские друзья – они навсегда.
Говорят, говорят, говорят. Словами реченными – и потому лживыми.
Главное – не реветь на занятиях.
Не реви, сказала себе Аня и вцепилась в свежие пластыри, прикрывавшие изодранную в мясо кожу вокруг ногтей.
Но как тут не реветь?
Фурсов, подышав, с новой силой затряс Аниной тетрадкой так, что с обложки, кажется, едва не слетел анимешный котик, и продолжил равнодушным скрипучим голосом, будто зачитывая условия задачи:
– В своей работе вы доказали лишь, что ничего не стоите как будущий специалист. Накопили долгов, претендуете на зачет, но красивых глазок для этого недостаточно!
Аня сморщилась и закогтила себя сильнее, чтобы отвлечься. Фурсов продолжал, не глядя на нее, но взмахивая тетрадкой так, что почти цеплял Аню локтем:
– Срез знаний ставит под сомнение ваши, милочка, претензии на статус не то что математика и студента, но даже разумного существа, достойного притяжения планеты Земля.
Аудитория притихла. Тишину проре́зал звонкий голос, от которого, кажется, вздрогнула не только Аня:
– А можно без сексизма?
Кажется, Зарема, подумала Аня, но взгляд поднимать не стала – тогда точно слёзы польются. Фурсов, похоже, обрадовался:
– Милочка, в моем возрасте сексизм представляется несколько запоздалым развлечением. Но если вы хотите развлечься и не боитесь, что это помешает учебе, прошу.
И наверняка уставился на группу сквозь толстые очки.
– Присоединяйтесь, пожалуйста. Будем обсуждать сексизм, юбки и права меньшинств, раз уж у нас мозгов не хватает, чтобы избежать арифметических ошибок. Элементарных ошибок, хочу заметить.
– Где я ошиблась-то? – не выдержала Аня.
Вышло сипло и негромко, но Фурсов услышал.
– То есть вы даже не поняли, где ошиблись. Хорошо, я вам сейчас постараюсь продемонстрировать, если, конечно, сумею удержаться в доступной для вас форме…
Аня обреченно повернула к нему голову. По щекам сразу полилось, но было уже плевать.
Фурсов, так и стоя локоть к локтю с Аней, будто в микрострою, принялся торжественно и громко, так, что страницы лязгали как жесть, листать тетрадь, бегая глазами по записям. Листание замедлилось. На пятом лязге Фурсов поднес записи к очкам, нахмурился, захлопнул тетрадь и, покачивая головой, с омерзением уставился на котика с обложки. Фурсов был явно смущен – впервые на памяти группы, а может, и всех групп факультета прикладной математики Сарасовского технического университета, слушавших курс линейной алгебры в последние полвека.
Кхекнув, Фурсов заговорил уже не размеренным, а раздраженным тоном:
– Устроили цирк с рыданиями вместо того, чтобы нормально объяснить, что у вас не первый, а второй вариант.
По аудитории прокатился возмущенный ропот. Зарема, точно, она, еще звонче уточнила:
– То есть нету ошибки?
Фурсов швырнул тетрадь на свой стол. Аня вздрогнула, вскинув руки к лицу.
– Тут всё – ошибка! – проскрипел Фурсов гораздо громче обычного. – Ни даты, ни варианта! Я для кого на первом занятии твердил, что не приму с неправильным оформлением?
– Я болела, – сказала Аня, едва услышав себя.
Но аудитория услышала. Сразу несколько голосов подтвердили сквозь громкий ропот:
– Она болела, точно!
– Запасайтесь здоровьем, – отрезал Фурсов, сразу успокоившись. – Жду завтра первый вариант вместе с… Маркова, вы куда?
Аня, сделав несколько шагов к своему месту, схватила куртку и рюкзак, быстро, почти вслепую от слёз, прошла к двери и выскочила из аудитории, не обращая внимания на окрик:
– Маркова, занятие еще не кончилось!
Распахнутая дверь, скрипя в тон Фурсову, неспешно вернулась к косяку.
Скрип и толчок заставили Наташу вздрогнуть, отвлекаясь от лысого бородача в телефоне. Трамвай резко тормозил, хотя до остановки осталась еще пара метров. Впрочем, выходить никто не собирался, Наташа была одна в салоне. Входить, кажется, тоже.
На остановке, правда, топталась девчонка, щуплая даже под мешковатой незастегнутой курткой приятного цвета маренго, но на трамвай она как будто не обращала внимания. Стояла на самой кромке, неудобно вывернув голову, будто пыталась рассмотреть мерзлую лужу за пятками.
Трамвай выдал пронзительную трель под записанный голос: «Остановка “Технический университет”. Следующая остановка – “Парк культуры”».
Наташа, наклонившись, посмотрела в сторону кабины. Вагоновожатая сурово пялилась на девчонку.
Ага, подумала Наташа, Аннушка Каренина купила масло и вышла на исходную. Молодец тетка, вовремя заметила. Спасибо ей – не хватало еще опаздывать на работу из-за того, что твой трамвай устроил чокнутой девчонке хрусть и пополам.
Времена, когда хрусть и пополам стали бы именно что работой для Наташи и предметом интересов для широкого круга читателей, миновали давно и безвозвратно. Ссылку про разрубленную девчонку откроет разве что откровенный маньяк – ну или любящая попереживать бабуля, но бабули, хочется верить, новости в интернете и соцсетях не читают. Для них телевидение есть. Если не для них, то для кого еще-то?
Аня смотрела на телефон, плюхнувшийся в слякоть, когда она раскачивалась на краю. Опять забыла застегнуть боковой кармашек на рюкзаке, вот телефон и выпал. И почти сразу отсигналил мессенджером.
Мама, как всегда. Как всегда, в самый подходящий момент.
Трамвай засвиристел снова, и Аня вздрогнула снова, но не обернулась. Она сквозь слёзы смотрела на заляпанный, но вроде целый экран, с которого ушло уведомление, уступив место охряному фону читалки с надписью «Эпилог».
Не дочитала же, вспомнила Аня, терзая пластыри с новой силой. Хотела на паре добить, а этот гад сразу выдернул. Поэтому и кармашек не застегнут.
Ее затрясло от неловкости и холода. Аня запахнула куртку, вытерла салфеткой лицо и отсморкалась, потом присела и попробовала читать, не поднимая телефон. Не вышло: пара грязевых щупалец жирно перечеркнула страницу. Аня двумя пальцами извлекла телефон из жижи, обтерла телефон той же салфеткой, потом новой, и, не вставая, жадно принялась дочитывать эпилог.
Трамвай, улюлюкнув напоследок, пополз мимо, так и не открыв дверей.
Аня не обратила внимания. До конца осталось пять страниц.
Наташа поймала сердито-виноватый взгляд вагоновожатой в зеркале, сочувственно улыбнулась и решительно смела бородача с экрана. Он был интересным, но слишком накачанным и с недоброй искоркой в глазах. Хватит с нас таких искорок, свои девать некуда.
Наташа покосилась на давешнюю девчонку. Та уже убредала прочь от остановки, прижав телефон к уху под скособоченной шапкой. Будут и другие трамваи, девочка, подумала Наташа, попробовала устыдиться этой мысли, но не смогла.
Мессенджер пискнул. Наташа прочитала, заулыбалась и написала: «Конечно, буду. Светке и Лизочке привет. До вечера!».
Аня, хмурясь, дослушала голосовое сообщение, еще раз высморкалась в новую салфетку, откашлялась и на ходу записала ответ:
– Мам, ну лекции же. Всё норм, не болею, кушаю, в шапке. Не вздумай сочинять, что нос заложен или сиплю – я в другой корпус бегу просто. Срез знаний сдала. Я же люблю математику, ты сама говоришь. Вот я и делаю, что люблю.
Она остановилась у входа, рассмотрела указатель «Деканат» на стекле двери и добавила:
– И буду делать, что люблю. Всё, целую.
Аня убрала телефон в карман, поежилась и вошла в здание.
Миновав вахтера, Наташа оглянулась и решила подождать. Следом за ней в издательство ввалился Паша, как обычно, рыхлый и несобранный во всех смыслах. Он тормознул возле охранника на несколько лишних бессмысленных мгновений, но все-таки кивнул ему и прошел дальше, чтобы замереть основательней, уставившись в телефон. Ни трудовой энтузиазм, ни память о релизе, которого третий день ждала от него Наташа, Пашу явно не подгоняли.
Наташу, усердной Немезидой застывшую в паре шагов, он, конечно, не замечал.
Паша поднес трубку к уху и некоторое время молчал, забавно меняясь в лице: из мечтательного оно, перескочив несколько более привычных состояний непонимания и озадаченности, стало удивительно злым. Отняв трубку от уха, Паша, будто не веря, изучил экран, дважды вызвал номер, совсем помрачнел и набрал сообщение текстом.
Ответ прожужжал тут же.
Паша прочитал, помаргивая, выбрал значок записи голосового сообщения, поднес трубку к лицу и заорал:
– Сама ты лузер!
Наташа откашлялась.
Паша, не замечая ее, стер неотправленное сообщение и опять застыл, глядя в экран, – только губы слегка шевелились.
– Я-то лузер, а текст рассылки где? – не выдержала Наташа. – Завтра старт.
Паша вздрогнул и поспешно убрал телефон.
– А, привет. Всё будет. Вечером, максимум – завтра с утра.
– Ох, Пикассо. Подведешь если…
– Наташ, ну когда я подводил, – сказал Паша уязвленно.
Наташа с готовностью выставила руки и загнула правой рукой мизинец левой, заявляя длинный перечень. Паша, махнув рукой, ушел к лестнице.
Глядя ему вслед, Наташа горько сообщила:
– Я – лузер. Во что влезла, а?
Сейчас зевну, понял Салтыков с ужасом, придвинул ежедневник и принялся перемножать столбиком числа и месяцы, левой рукой пересовывая ляссе с заполненных страниц к пустым и обратно. И не забывая, конечно, бросать значительные взгляды на монитор с двумя десятками таких же деловитых лиц.
Не помогло. Придавленная зевота выламывала челюсти, а ноздри распахивала, кажется, до ушей. И как раз курганский коллега завершил доклад про региональную Общественную палату и предупредительно умолк. Наступившую паузу зевок должен был порвать демонстративно и непоправимо. В прежние времена мог спасти приступ кашля, но в ковидных условиях он был совершенно неуместен и граничил с изменой – не Родине, так труду во благо ее. А выключать звук во время конференций по защищенной линии не разрешалось.
Салтыков плотно взялся ладонью за лицо, и тут Варчук объявил:
– Спасибо, с образованием разобрались. Дальше спорт и культурка, первым… так, Пенза первой, затем Сарасовск. Кофе-брейк пятнадцать минут.
– Хорошо, Борис Петрович, – вякнул пензенский коллега, как будто его кто спрашивал, и Варчук ушел с линии.
Салтыков поспешно выключил звук, задрал камеру и зевнул. Яростно, с лязгом и фиоритурным стоном, выворачивая веки и свихнув, кажется, челюсти. Зевнул еще раз, культурно-спортивно, встряхнулся, потянулся, вытер слёзы, сделал контрольный зевок, вяло ткнул в кнопку селектора и спросил:
– Баженов еще ждет?
– Да, Георгий Никитич, – сказала секретарша с интонацией, предоставлявшей начальству богатые возможности для трактовки.
– Упорный. Запускай, только быстро. И кофе мне сделай.
Дверь в кабинет тут же растворилась и возник Баженов – загорелый, подтянутый и в дорогом костюме, на котором даже депутатский значок смотрелся как дизайнерский аксессуар. Это, впрочем, не исключалось: понаделал себе брошек из платины с рубинами и лазурью и вделал в каждый пиджачок, чтобы не перестегивать. С него станется.
Под мышкой Баженов держал папочку, а в руке – чашку на блюдце.
– Здравствуйте, Георгий Никитич, – сказал он, осторожно подавая кофе Салтыкову. – Это вам, упреждаем желания.
Салтыков, хмыкнув, приподнялся, принял и поставил на стол кофе, пожал Баженову руку и отхлебнул из чашки.
– Орел, – отметил он. – И как раз вовремя. Борис Петрович сейчас за культуру допрашивать будет. Давай в темпе, что там с журналом? Успеваешь?
– Как и обещал, готовы, – отрапортовал Баженов, выставив папку на случай, если Салтыков решит проверить цифры. – Вообще без бюджетных вливаний. Открываем приветствием шефа.
Салтыков глотнул еще разок и сказал:
– Шефа – ту мач. Сам выступи.
Баженов поднял было бровь, но тут же поспешно кивнул. Салтыков кивнул в ответ и продолжил:
– И насчет «без бюджетных» не горячись, нам тоже интересно культурке порадеть. Главное – подборка Чернавина и тираж до февраля. Вручим Борису Петровичу журнал с дядюшкой – считай, шеф переутвержден.
Баженов показал, что понял. Салтыков, допивая кофе, кивнул на папку.
– KPI там какой, тыща в бумаге и три – уников?
– Так точно, – подтвердил Баженов, поспешно открывая нужную страницу.
Салтыков, изучив ее, кивнул, откинулся на спинку кресла и благожелательно добавил:
– И про весь холдинг подумаем. Что там у тебя из живого?
– Храню, как велели: печать, реклама, сайт. «Вечерку» по первому сигналу оживим.
– Ой не… Выборы точно без газет пройти надо, а там будем посмотреть. Главное – «Пламя» до февраля, добро?
Баженов кивнул и встал по стойке «смирно для гражданских». Салтыков крепко, с хлопком, пожал ему руку.
– Не задерживаю. Подавайся на тендер, копейку забросим, к лету KPI сделаете – отдельной строкой заведем. Держи в курсе. Счастливо.
Он зевнул вслед Баженову, встряхнулся и внес в тезисы доклада пункт про хранение богатых культурных традиций на примере возрождения областного литературно-художественного журнала «Пламя», из которого в свое время шагнул в большую литературу великий классик и гордость как советской литературы, так и Сарасовской области Анатолий Чернавин. Менее известный – и этого уже Салтыков, конечно, не скажет, – как любимый дядюшка замглавы администрации президента Бориса Варчука.
Печатать, держа ноутбук на коленях, неудобно. Но стол Наташа протереть так и не собралась, а без этого касаться побитой и растрескавшейся лакировки просто опасно: можно поцарапаться, поймать занозу или подцепить какую-нибудь заразу, с тучных времен заждавшуюся шанса распространиться.
Это крыло третьего этажа пустовало лет десять. Его, насколько помнила Наташа, пробовали сдавать после закрытия «Пламени», но арендаторы сбегали, не вытерпев даже пробного срока. Потом издательство вместе со зданием несколько раз переходило к новым владельцам, всё более бестолковым и не имеющим представления о СМИ и полиграфии, так что запустение распространилось и на другие этажи. Потом совместный налет налоговиков и пожарной инспекции разогнал уже и владельцев. Потом издательство досталось Баженову, который немедленно заявил не наполеоновские даже, а македонские, с обеих рук и на ходу, планы. Потом случилась пандемия с официальными и неофициальными локдаунами. А теперь вот планы Баженова резко, что называется, претворялись в жизнь – Наташиными в основном усилиями. Почему именно ее и как так получилось, Наташа не понимала до сих пор. И даже радоваться особо не могла.
Впрочем, радоваться по-настоящему – она давно не могла. Четырнадцать с половиной лет, если точно.
Наташа поежилась от шороха, качнулась в драном кресле, выволоченном из-за стола, вздохнула и приступила к последней странице. Профессионализм не пропьешь. Радости нет, кругом болваны, а на дворе мерзкий ноябрь, но ручки и голова дело помнят – и умеют успевать к дедлайну даже с самыми мутными, политесными и раскланивающимися во все нужные стороны текстами.
Дверь стукнули и тут же распахнули. Наташа попыталась встать. Баженов, весь из себя блестящий и красивый, показал, что не надо.
– Здрасьте, Сан Юрьич.
Баженов сообщил, не размениваясь на приветствия:
– Поздравляю, Наташ. Проект утвердили, деньги дают. Главное, чтобы первый номер вышел до февраля.
– Марта, – поправила Наташа.
– До февраля, Наташ. Губер в первую неделю февраля у Бориса Петровича на ковре, по продлению полномочий всё решается. Он должен показать журнал с подборкой. Показать, как мы его дядюшку любим и помним. Потом, сама понимаешь, смысла уже нет.
Наташа поскучнела. Баженов напористо продолжил:
– Но чтобы всё по-взрослому: тираж, движ в сетях, подъем литературной жизни. Сможешь?
Наташа, мотнув головой, заговорила:
– Сан Юрьич, у меня ни людей, ни денег, я из своих за SMM…
– Сказал же, деньги будут. Сможешь?
Баженов смотрел в упор.
Наташа неохотно кивнула.
Баженов очень серьезно сказал:
– Ес-с. Да, обращение губера не нужно.
Наташа откинулась на спинку кресла, почти не обратив внимания на угрожающую раскачку, и молча уставилась на Баженова. Тот не смутился:
– Что смотришь? В мое переделаешь. Там готово уже?
Наташа отмотала текст к началу и повернула к Баженову экран ноутбука. Баженов подошел и, не нагибаясь и не вынимая рук из карманов кашемирового пальто, пробежал глазами по строчкам. Наташа аккуратно перелистывала, но Баженов, конечно, дочитывать не стал. Мыкнул, кивнул и заявил:
– Гораздо лучше.
Наташа еле заметно поморщилась. Баженов продолжил, скептически оглядывая кабинет:
– Докрути, под меня заточи. И не затягивай.
Наташа захлопнула ноутбук и застыла, пялясь в потертую крышку.
– Наташ, если не ты, то кто? Не я же.
Баженов улыбнулся, пристально глядя на Наташу. Та не двигалась. Баженов, скрутив раздражение, сообщил:
– Ты спец высшего уровня. Уже не областного, а, считай, федерального. Это если «Пламя» взлетит. В Москве уже знают про наши планы и, как это, всячески приветствуют. И не последний человек в Москве знает, а который губеров сажает. Во всех смыслах. Так что журнал – только начало. Тут для всего холдинга перспективы широчайшие, а для тебя – особенно. Это что такое?
Он извлек руку из кармана, поднял палец и прислушался. Недалекий шорох повторился.
– Мыши, – коротко пояснила Наташа.
– А почему мне никто?.. – начал Баженов и ловко сменил тон: – Ладно. Завтра чистить начнем, все условия дадим, знай работай.
Наташа негромко сказала, водя ладонью по крышке ноутбука:
– Мне бы людей толковых. Одного человечка хотя бы.
– Слушай, ну у тебя уже весь холдинг в распоряжении. Скажешь – гендир прибежит и будет тебе полы мыть. Если кто кобенится, свисти мне, обеспечу.
– Да кого тут…
Баженов договорить не позволил:
– Тут нет – там найди. Из Москвы выпиши. Себя клонируй. Жду текст.
Он, кивнув, вышел.
Наташа, посидев, медленно развернула ноутбук, открыла и снова захлопнула крышку.
Шорох повторился.
Наташа, подобрав слёзы, взяла телефон, повторила последний вызов и поднесла трубку к уху.
– Андрей, я не могу сегодня, – сказала она.
Сильно раздавшийся за полтора десятилетия Андрей сказал в трубку:
– Говорила же, сможешь. Так и хер бы с ним, нет?
Он подвигал свободной рукой стопку папок рядом с клавиатурой и продолжил:
– Светка готовит, Лизка вечно: где тетя Наташа, чего не приходит? Так завтра напишешь. Блин. Ладно, ладно, давай без заводок. Нет так нет. А завтра?
Андрей послушал еще немного и вздохнул.
– Добро. Только мы с тебя всё равно не слезем, так что управляйся там поскорей. И без этих твоих… Блин. Прости. Наташ, я говорю: прости. Язык поганый, день тяжелый, Халк вечно что-нибудь. Да хрень, вздрачивание в честь праздника, выборов и остального. Зато в честь праздника, может, пораньше свалим, напьемся и пойдем десантников бить. Одним им радоваться, что ли? Ладно, не пойду. Биг систа. Дома буду твою порцию доедать. Всё, береги себя, не засиживайся, геморрой будет и простатит. Везет тебе. Ну почему только в этом. Держись там. Любим, ждем.
Он снова вздохнул и вызвал другой номер.
– Свет, Наташка не придет. Дела, говорит. А я что сделаю? Нет. Вроде нет. Точно трезвая, говорю тебе. Слушай, она моя сестра. Ну куда-куда. Сами съедим, куда еще-то. Рулет-то? Не сомневайся.
Андрей отложил телефон, решительно отодвинул папки и, снова вздохнув, начал медленно печатать. В дверь всунулся Руслан, деливший с ним кабинет, – как всегда, изможденный, как всегда, в черных джинсах и худи, и, как всегда, чтобы отвлечь в самый неподходящий момент.
– Андрюх, Халк вызывает.
– Сейчас, протокол добью… – пробормотал Андрей, не отвлекаясь от экрана.
Руслан вошел, чуть прихрамывая.
– Весь личный состав. Строго.
Андрей со стуком отодвинул клавиатуру и поинтересовался:
– Это кончится когда-нибудь?
– Выгонят – кончится, – успокоил Руслан и, подумав, добавил: – Еще сдохнуть можно.
– Я, сука, три дела сдать не могу, потому что каждые полчаса… Опять про зимнее перемирие?
– Про что еще-то. Без висяков, без роста, договаривайтесь, посылайте. Завел и не раскрыл – жопой ответишь.
Андрей раздраженно спросил:
– Вот чего они все на жопе так зациклены, а? Вторую звезду только через нее дают, а дальше самим нравится? Блин.
Он сохранил и закрыл документ на экране, вышел из системы и встал, подхватив телефон.
– Светка убьет, точно. Наготовила, посидеть хотели, я сестру позвал. Сестра, значит, не может, а теперь и я до ночи явно. Руслан, айда ко мне после работы, а? Хавчик спасать.
– Чтобы Светка и меня убила?
– Да нормально она к тебе, – очень убедительно заверил Андрей.
Руслан ухмыльнулся.
– Я помню. Не, Андрюх, давай сам. Такую форму поддерживать надо.
– Завидуй, дрищ, – сказал Андрей уныло. – Лядащий зиму не переживет.
Софья ворвалась – и сразу стало тесно, шумно, светло. Аня и не заметила, что уже вечер. А Софья, похоже, не заметила, что соседка сидит на полу перед раскладным креслом, пакуя сумку в почти кромешной темноте. Софья вообще умела многого не замечать, зато всегда добавляла тесноты и шума. Иногда это развлекало, иногда раздражало. Теперь было всё равно.
Софья принялась радостно вещать еще в прихожей, шумно разоблачаясь и гремя всем на свете. В комнату она влетела уже на пике восторженной громкости, брякнула на пол перед Аней яркое картонное ведро и продолжила уже разборчиво:
– Пять, Аньк, и зачет автоматом! А надо-то было трояк! Сказали: ясность слога и острость… Острота́! Остро́та, в общем, мысли делает эссе лучшим на потоке! Ты моя зая острая, спасибки!
Она шумно приземлилась рядом с Аней, звучно расцеловала ее в щёки и обхватила, покачивая. Аня не реагировала, стараясь лишь не рухнуть под напором. Софья бурлила, не придавая этому значения:
– Ты же всегда-всегда будешь творческие мне делать? Ну А-аньчик. Ну Анчу-утик.
Тут Софья все-таки что-то почуяла, отстранилась, вглядываясь в Аню, и испуганно спросила:
– Аньк, что такое? С мамой что-то?
Аня, испугавшись еще сильнее, отодвинулась и сипло пробормотала:
– С ума сошла?
Она посмотрела на сложенные в сумку вещи, выдернула стопку футболок, чтобы вернуть ее на кресло к еще не упакованным свитерам, и замерла, держа футболки на весу. Софья заглянула ей в лицо. Аня отвернулась и заревела, вздрагивая. Хотела тихонько, но не получилось.
– Бли-ин, – протянула Софья. – Фурсов, что ли? Опять не принял? Фух. Я думала, что-то серьезное. Или ты seriously валишь? А ты уезжать вздумала? И отчислилась? И прямо документы забрала? Из-за одного старого мудака?
Аня кивала в ответ на каждый вопрос, рыдая всё горше. Софья вскочила, кипя и подбирая слова, которые клокотали и наружу не шли. Аня, прерывисто вздохнув, пристроила футболки обратно в сумку и потянулась за свитерами. Софья перехватила ее руку и велела:
– Завтра пойдешь в деканат, скажешь, что передумала.
Аня швырнула свитер в сумку, тут же извлекла и швырнула его на кресло. Уронила руки на колени и принялась причитать сквозь слёзы:
– Я всё правильно сделала, мне просто про вариант не сказал никто! А он орет! Сам в маразме, всё путает, ни понять, ни объяснить не может! А они: он заслуженный, терпите, один курс!..
– Ну и терпи, осталось-то.
Аня тщательно вытерла глаза, мазнула руками по джинсам и тихо заговорила, глядя никуда и привычно обдирая кожу сквозь пластыри:
– Я их всех ненавижу. Я ненавижу линал. И программирование. И себя ненавижу. Пошла маму обрадовать, а всем хуже. Зая трусливая. Боюсь всего. Выпилиться и то побоялась.
– Когда, сегодня? Ты что, совсем?..
Софья, охнув, присела и обняла Аню, чуть не обрушив ее на пол. Теперь ревели обе. Софья мычала сквозь слёзы:
– Не вздумай даже, поняла? Сама тебя пришибу, надо будет, а до того – не вздумай!
– Сейчас, думаешь, не надо?
– Дурак ты, – сказала Софья, резко успокаиваясь.
– Трус я, – ответила Аня, тоже переставая плакать. – Сама себя защитить не могу, а другие не хотят. Не нужна никому.
Софья, толкнув ее в плечо, сварливо сказала:
– Хрень не неси. «Никому». Ты болела, все без тебя перезнакомились, вот и всё. Походишь немного – и тоже… Потом, ты мне нужна, между прочим. Как я без тебя теперь? Лучшая на потоке, не хрен собачий.
Она вскрыла ведро и сунула жареное куриное крылышко Ане под нос. Та отвернулась. Софья вгрызлась в крылышко сама, бурча:
– Любимые твои, выморозилась искать. Лан, дальше что? Насовсем домой?
– Маму это убьет, – сказала Аня безнадежно. – Беда, позор, как людям в глаза смотреть, всё вот это. «Я на тебя всю жизнь угробила, лучше бы ты в подоле принесла». Ну, не скажет, конечно, но… Нельзя домой. Ни насовсем, ни временно. А тут что делать?
– Эссе мне писать, – с готовностью подсказала Софья. – Роллы на праздники делать, «Филадельфию» и «Калифорнию». И перепоступать.
Аня дернула плечом.
– У меня ЕГЭ под информатику, с таким набором больше никуда не поступишь. Мама сказала, редактор или критик – это нищета навсегда, поэтому на филфак не вздумай, не повторяй моих ошибок, ага. А досдавать… Не-е.
Она передернулась сильнее.
Софья неловко возилась с телефоном, зажав крылышко в зубах и тыча в экран костяшками жирных пальцев.
– Пока на работу устроюсь, – неуверенно сказала Аня.
Софья осведомилась:
– Полы мыть и чай носить?
– Нет, в инстаняши или сразу в проститутки, – отрезала Аня.
– Во, кстати.
Софья протянула телефон, Аня, не глядя, возмущенно оттолкнула его так, что трубка едва не вылетела из неловкого хвата Софьи.
– Сама туда иди.
– Размечталась, нимфоманка. Смотри-и.
Ане стало неловко. Она, насупившись, сказала:
– Чай носить я точно не буду.
– Молодец, – терпеливо согласилась Софья, показывая экран. – Сисадмином, балда! Рядом вообще, в издательстве, тут пешком можно через парк. Ты не любишь, но можешь же!
Аня приняла телефон, хмуро рассмотрела объявление, поскроллила страницу – и нерешительно улыбнулась. Софья, поспешно обтерев пальцы салфеткой, ухватила сумку, вытряхнула содержимое на кресло, вжикнула молнией и зашвырнула ее в дальний угол.
– Сюда пойду.
Софья заглянула Ане через плечо и прочитала вслух:
– Медиахолдинг приглашает редакторов и копирайтеров. Хм. Это там же, рядышком, конечно… Но кому нафиг нужны сегодня журналы и книжки?
Аня выхватила из ведра крыло, вгрызлась в него и невнятно заверила:
– Мне.
Надпись «First media» была напечатана на обычном листке А4. Лист, прилепленный скотчем, загнулся по углам от старости, но на фоне двери выглядел белоснежным. Все двери на этаже и, возможно, во всём здании были древними, покрытыми облупленным шпоном и полосками грязи, будто передразнивавшими древесные узоры. Сине-чумазые стены и неровный линолеум на полу смотрелись не свежее. Высокий потолок, тонувший в полумраке, разглядеть не удалось.
Аня, брезгливо поморщившись, капнула на руки из бутылька с санитайзером, торопливо растерла и собралась было тюкнуть костяшками рядом с листком, но, сглотнув, сделала полшага назад. Она выдернула телефон, торопливо рассмотрела себя в селфи-камеру, стащила и убрала шапку в карман куртки, пригладила волосы, категорически себе не понравилась и, потоптавшись, собралась было уйти, но все-таки с отчаянным видом постучала раз и другой.
Никто не ответил.
Аня, подождав, огляделась, занесла руку для нового стука, передумала и попробовала толкнуть старую тусклую ручку двери.
Ручка провернулась. Дверь распахнулась. Аня ввалилась в кабинет.
Кабинет был немаленьким, но тесным. Пространство съедали непомерно большие письменные столы позднесоветского образца, с загубленной красно-коричневой полировкой поверх калечных панелей ДСП. Мониторы на столах, громоздкие и лупоглазые, были немногим моложе, офисные кресла компенсировали сравнительную молодость убитым состоянием. Столов было четыре, кресел – три, мониторов – два, человек – один. Зато вопиюще молодой, красивый и элегантный на этом-то фоне. Барышня лет тридцати, яркая брюнетка в броской блузке и с роскошной, по всему, фигурой, бегло набирала текст на розовом, при этом мощном-дорогом-игровом ноутбуке.
Барышня вынула наушник и вопросительно посмотрела на Аню. Та поспешно сказала:
– Здрасьте, я по объявлению, насчет редакторов и копирайтеров.
– Редактором или копирайтером? – уточнила барышня.
– А кем можно?
Барышня прокричала хриплым шепотом:
– Беги-ите, глупцы-ы!
Аня нерешительно улыбнулась и переступила с ноги на ногу.
Убедившись, что бежать явившийся глупец не намерен, барышня спросила:
– Школу хоть закончила?
– С медалью, – сказала Аня уязвленно.
Барышня, уважительно сыграв бровью, встала, взяла из лотка на дальнем столе и протянула Ане листок и ручку.
– Заполни пока анкету, сейчас Леночка с обеда придет, разберется с тобой. Только про Лангедок не пиши, после третьего раза вообще не смешно.
Аня не поняла, но на всякий случай кивнула, огляделась и нерешительно уточнила:
– А сесть где-нибудь можно?
Барышня двинула изящным пальчиком в сторону ближайшего к двери стола.
– Да вон за этот садись. Можешь, кстати, на компе заполнить, если привыкла, бланк на рабочем столе, принтер вон там.
Она вставила в изящное ушко наушник и нырнула обратно в ноутбук.
Аня села, помялась, встала, сняла рюкзак, осторожно положила куртку на перекошенную спинку кресла, пристроила рядом рюкзак и села снова. Примерившись было к анкете ручкой, она тронула клавиатуру. На тусклом экране медленно проявился текст в ворде. Аня потянулась свернуть его, но, сморгнув и покосившись на барышню, пробежала по строчкам сперва смущенным, потом озадаченным взглядом.
Начинался текст словами «Доброго времени суток всем тем любителям чтения, кто еще не разучился читать настоящую Литературу! Ловите самую горячую на данный момент времени новость: знаменитый журнал “Пламя” придет к нам снова!».
Дальше было не лучше.
Аня, поморщившись, убрала файл с экрана, нашла бланк анкеты, заполнила его и вывела на печать. Принтер рядом с пыльным окном завыл и со стуком выплюнул листок.
Аня вернула на экран поразивший ее текст, помедлив, скопировала его в новый файл и принялась быстро редактировать и переписывать – под заинтригованные взгляды, которые бросала на нее барышня поверх ноутбука. Аня их не замечала. Она пробежала глазами новую версию текста, вывела ее на печать и под гудение принтера закрыла свой файл без сохранения.
Аня встала, ойкнув из-за угрожающе мотнувшего спинкой кресла, смутилась, но барышня вроде не обратила внимания. В наушниках же, всё правильно. Аня дошла до принтера, забрала листки и сунула один из них под только что оставленную клавиатуру.
Тут дверь и распахнулась, впустив полную даму лет сорока и рыхлого верзилу сильно моложе. Они принялись пристраивать верхнюю одежду на вешалку в углу. Дама была в стандартном наряде офисной бухгалтерши, верзила – в обвисшем свитере и бесформенных джинсах. Дама – видимо, Леночка – на Аню внимания как будто не обратила. Во всяком случае, никаких эмоций на кислом лице не отразилось. Верзила делано нахмурился и вопросил театральным голосом:
– Кто трогал мою клаву и измял ее всю?
– Здравствуйте, – сказала Аня, с трудом удержавшись от побега – возможно, лишь потому, что вход был перекрыт. – Я просто анкету… Мне разрешили…
Она поспешно схватила с кресла вещи и продемонстрировала анкету верзиле. Протискиваясь мимо, Леночка выдернула листок, донесла его до дальнего стола, с хлопком уложила возле клавиатуры, веско уселась и сунулась в смартфон.
Аня открыла было рот, но верзила вполголоса сказал:
– Еще пять минут обеда, это святое.
Он, без особого изящества обогнув Аню, плюхнулся в освобожденное ею кресло и чуть не грохнулся, потому что спинка мотнулась аж к плоскости сиденья. С трудом поймав равновесие, верзила повернулся к Ане, улыбаясь и явно готовясь начать расспросы.
Тут дверь опять распахнулась, и ворвалась женщина, возрастом и весом сопоставимая с Леночкой, но куда более яркая и энергичная.
Она подлетела к столу верзилы, проигнорировав отступившую Аню, нависла над ним и зловеще поинтересовалась:
– Дописал?
Верзила суетливо застучал клавишами, гоняя текст туда-сюда. Изучая файл с явным отчаянием, женщина завелась:
– Паблисито, текст до обеда должен был в рассылку уйти, обед прошел, у тебя конь не валялся. И опять эти «доброго времени суток» и «данный момент времени», господи, что за колхоз, Паша, я же просила!
Верзила Паша пробормотал:
– Щас-щас, Наташ, я почти уже.
Он одновременно елозил клавиатурой и мышкой, пытаясь быстро стереть раскритикованные куски. Конфуз не позволил ему заметить, как Наташа выдернула показавшийся из-под клавиатуры лист, распечатанный Аней, хотела отбросить, чтобы не мешал, ухватила глазом первые строки и принялась читать вдумчиво и с явным удовольствием.
– Ну вот же, – сказала она, – ну можешь же.
– Щас-щас, – повторил Паша лихорадочно, – пять минут.
– Какие пять? – изумилась Наташа. – Ты чем обедал, Неруда? Сделал и забыл? Ну прекрасно же всё, молодец. И концовка огонь, как заказывали: «Рукописи не горят, но “Пламя” не гаснет. Пойдем на свет вместе». Не зря я в тебя верила.
Паша, с трудом оторвавшись от экрана, потянулся к листку. Наташа отвела руку, показывая текст издали. Паша вчитался и пожал плечами.
– Это не мое.
– Шутишь. Нет? Юль, неужто ты стариной потрясла?
Барышня показала лицом, руками и, кажется, даже скрытыми под столом коленями, что ни в коем случае. И тут Леночка, переводившая напряженный взгляд с Наташи на Пашу, небрежно начала:
– Я там прикинула, как лучше…
Ее оборвала барышня Юля, передумавшая отмалчиваться.
– Не стариной, – сказала она напористо, глазами указала Наташе, изумленно повернувшейся было к Леночке, на Аню и нырнула в ноутбук.
Наташа всем корпусом качнулась к теребящей пластыри Ане и торжествующе изрекла:
– Ага. Тебя как звать?
Аня попятилась, моргая.
Наташа не отставала:
– За час написала? Быстрее?
Аня смотрела на нее исподлобья. Юля, отстукивая текст левой рукой, на миг задрала растопыренные рогулькой пальцы и обозначила яркими губами слово «минуты». Наташа подняла брови и сделала шаг к Ане.
– Пока переделывала, всё поняла, да? Литературный ежемесячный журнал, запускаем – ну вот сегодня.
Аня неуверенно кивнула. Наташа, кивнув в ответ, продолжила:
– Запускаю я, Наталья Викторовна, для тебя – Наташа. Пойдешь ко мне? Всё по-взрослому, настоящий журнал, ты настоящий редактор. А?
Аня затравленно огляделась. Все ждали ее решения. Все смотрели на нее – кроме Юли, которая, не отрываясь от клавиатуры, прогудела себе под нос:
– Глупцы-ы! Беги-ите!
– Пойду, – сказала Аня.
– Пошли, – сказала Наташа.
Развернулась и шагнула к двери. Аня, помедлив, развернулась к хозяевам кабинета и нерешительно проговорила:
– Простите. Спасибо. А с анкетой еще надо что-то?..
Леночка сладко улыбнулась ей. Юля опять на миг вскинула руку и сделала прощальный взмах. Паша, опустив глаза, стирал свой текст строка за строкой.
Наташа гулко сообщила из коридора:
– Анонимов не берем. Как звать, в последний раз спрашиваю?
– Аня.
И Паша, так и не оглянувшись, сказал:
– Удачи, Аня.
Комнатку не открывали лет десять. Дверные петли и механизм замка свыклись с монолитной неподвижностью. За дверью годами стоял стылый мрак, в котором неощутимо оседали миллионы пылинок. Они отслаивались от полвека не беленного потолка и некрашеных стен, от тронутых ржавчиной металлических стеллажей и от сотен папок, конвертов, бандеролек и стопок со старой рыхловатой бумагой. Даже снаружи замочная скважина прикрылась плотным пылевым налетом.
Проковырять его потемневшим ключом удалось не сразу. Но удалось.
Замок долго и мучительно щелкал, до последнего уворачиваясь от крайнего положения. Дверь тоже поупиралась, поддавшись лишь третьему рывку – с обиженным визгом. Десятилетнюю пыльную тьму рассекли и отодвинули полосы рассеянного света из коридора, переложенные двумя длинными тенями – широкой и узкой.
Наташа полюбовалась уходящими под потолок стеллажами вдоль каждой из трех стен узкой каморки и сообщила:
– Ух сколько. Всё наследие «Пламени», с советских времен и до последних, конца нулевых. Видишь, полки подписаны? Вот с этим тоже тебе, Ань, разбираться. Но – в последнюю очередь.
Она щелкнула выключателем, без толку, и провела рукой по кромке полки с покоробившимися наклейками «1986», «1987», «Карикатуры 1990–1995». На ладони остался длинный серый хвост пыли. Наташа брезгливо отряхнула руки. В свете из коридора заклубились густые облака. Аня чихнула и испуганно полезла за салфеткой.
– Будь здорова, – сказала Наташа. – Тут весь архив журнала: подшивки, оригинал-макеты, черновики, рабочие материалы, принятые рукописи, переписка с авторами и так далее. Как с пакетом для рассылок и SMM закончишь, берись за это. Надо хотя бы приблизительно понять, что нам досталось-то.
– Это просто описать надо, по содержимому? Или… полностью оцифровать?
Наташа посмотрела на нее с укоризной.
– Ань, ну мы же не звери. Полностью если – тут работы на три года минимум. Да и не надо никому. Ты концепт перезапуска поняла?
– Ну да, связь времен, ростки будущего в прошлом и так далее.
Наташа кивнула и пояснила:
– Соответственно, в каждом номере – ну, в первых точно, – будет свежак, это раз. Пульс и свежее неровное дыхание текущей сарасовской культурки, значит. Второе – будет типа классика из старых номеров «Пламени». Журнала в сети нет, вообще, никто не додумался оцифровать, так что можно хоть целиком перепечатывать, всё равно уникальный контент. Ну и будут, в-третьих, жемчужины из портфеля старой редакции – что не смогли напечатать по политическим и каким-то другим причинам, или просто не успели.
– Понятно, – сказала Аня. – И на мне второй и третий пункты?
– Пока только третий, и то не сразу. Тут интуитивно понятный интерфейс: в папках – вышедший и отработанный материал, в пачках – отвалы породы. А это явно последний самотек, не сортированный еще.
Наташа сняла с вершины одной из пачек несколько рукописей и принялась листать, морща нос, щурясь и поясняя:
– Ага, перспективные тексты тут сразу видно, они с закладками, уже проще ориентироваться. «Печать Иуды». Ой-й. Борцы, трибуны, обличители. Вот такое вот, ну и всякий бред и порнуху, рубрика «Горячие язычки “Пламени”», я бы сказала, непризнанные гении такое любят, – ты, короче, не смущайся, а сразу выкидывай. Год-то какой, с ума сойти, это ж мне сколько было…
– Я только родилась, – сказала Аня.
Наташа посмотрела на нее с уважением.
– Молодец. В первый день начальницу старухой назвать – это свидетельство огромной беззаветной храбрости.
Аня смущенно хихикнула. Наташа продолжала, просматривая всё новые папки и стопки бумаг:
– В общем, полистай без фанатизма, можешь даже с сотрудниками того «Пламени» созвониться, вдруг подскажут чего. Телефоны я дам. Главред-то помер давно, но замы остались. Хотя что они помнят, сто лет прошло, даже ты родиться успела. Ну и в маразме, поди, все. Да и сама справишься, там надо-то… О, мемасики.
Она продемонстрировала пачку карикатур. Аня вежливо кивнула и сказала:
– Я, наверное, с архива начну.
– Имеешь право. Но главное – раскрутка в сетях. Возрождение легендарного журнала силами вонючей рекламной шарашки, бла-бла-бла. «Вонючей» не надо. А рубрика «Из неизданного» – уже вторая задача. Подбери на полгодика где-то.
– То есть шесть текстов.
– Плюс-минус. Находишь внятное – мне показываешь, печатаем.
– А… Баженову? – уточнила Аня.
– Сам увидит, – отрезала Наташа. – Он освобожденный мужчина-главред-депутат. Пахать – нам, это как…
Она вдруг запнулась и пояснила другим тоном:
– Аньк, есть шанс в четыре руки сделать круть, какой пятнадцать лет не было. И не будет, коли у нас не получится. Чего ты?
Аня, улыбаясь, показала ей экран телефона.
– Группы уже зашевелились. Про подписку вопросы и «куда рукописи слать». О, как раз: «Сохранился ли архив?».
Наташа, изобразив радостное удивление, констатировала:
– Народ хочет знать. Ответь, как я учила. И про архив – да, скажи, ждите, бойтесь.
– Хорошо. А современные тексты не на мне?
– Разве что с публицистикой поможешь, – сказала Наташа, безуспешно отряхивая руки.
Аня поспешно протянула ей санитайзер и крем для рук, Наташа приняла, благодарно кивнув, и продолжила:
– Классиков и современников у нас хоть подмышкой жуй, сама сейчас увидишь. Тридцать три богатыря и пятьсот богатырих, и у каждого чумадан великих произведений.
– Ой.
– Ладно еще журнал безгонорарный, но и за славой очередь такая, что только отпинывайся. Еще бы они в большинстве не были адской графоманью… Впрочем, не будем о грустном, будем о печальном. Реанимацию «Пламени» Баженов придумал и выбил, это его личная игрушка и немножко красивый фан для властей, типа они культурные, продвинутые и так далее… О, фотки – это круто. Хорошее фото полномера спасет. Но с ними разбираться надо, с авторскими правами такие замуты бывают – засудят и три шкуры снимут. Прибери пока.
Аня приняла несколько пухлых конвертов с крупными черно-белыми фотографиями и показала, что готова благоговейно внимать дальше.
– Так вот, о Баженове. Он всё обосновывал, с губернатором, спонсорами и так далее договаривался. На нем и политическая часть. А современные тексты – это как раз политика, политес, вернее. Всех уважить, сама понимаешь. Поэтому половина первого номера будет про Чернавина, он у нас главный писатель всех времен и народов области все-таки… Читала?
Аня виновато покрутила головой, потихоньку изучая рукописи, которые почтительно держала перед грудью.
– Придется. Сочувствую. Он ничего такой на самом деле, с водкой не потянет, а вот под самогон и балалайку вполне. Ох, сопьюсь я с ними, точно сопьюсь. Ладно, пошли печеньки и чай к собранию наших полуживых классиков разносить. Ты чего?
– Всё нормально, – сказала Аня, подавив вздох.
Наташа объяснила, пытаясь захлопнуть непослушную дверь:
– Писатели обычно страшно прожорливы. Особенно с досады, что водки нет. А, на будущее: нападет писатель – выпить не давай. Сгинешь.
Справившись с дверью и замком, она вручила ключ Ане и устремилась в конец коридора. Аня с трудом убрала ключ в карман и с еще большим трудом убрала руку от рукописей, за которые хотелось взяться немедленно. Она счастливо вздохнула, извлекла телефон и зашагала за Наташей, на ходу набирая ответ на вопрос в соцсети.
Нельзя заставлять читателя ждать.
Читатель ждал в темной зашторенной комнате странного убранства: на тросике, натянутом вдоль стены, висели плечики с очень разной одеждой – пиджаками, униформой, спецовками и повседневной, среди которой не нашлось бы разве что черного худи. В углу стоял стеллаж, уставленный причудливой коллекцией современных головных уборов, от бейсболок и ушанок до полицейских фуражек и строительных подшлемников. На полу вокруг стеллажа теснилась разномастная обувь.
Небольшой стол у окна был подсвечен экраном ноутбука. Экран занимала страница группы «Журнал “Пламя”» в соцсети. Страница была полупустой: несколько старых обложек и релиз, завершающийся словами «Рукописи не горят, но “Пламя” не гаснет. Пойдем на свет вместе». Под релизом висели всего два комментария.
Первый – «Полина: А сохранился ли архив журнала? Я предполагаю, оттуда можно много интересного взять».
Второй – «Николай: какие тексты принимаете?)))».
Под вопросом Николая заморгал значок, сигнализирующий, что кто-то печатает ответ. Через секунду он явился: «Журнал “Пламя”: Николай, файл с требованиями к текстам прикреплен к описанию группы».
Мужчина, неподвижно сидевший перед ноутбуком, рассматривал ответ очень долго, – а потом принялся набирать текст в телефоне, лежавшем на колене. Отправленное сообщение звякнуло.
На экране ноутбука вспыхнул ответ Николая: «понял спасибо».
Мужчина положил телефон на стол и принялся набирать в ноутбуке реплику от имени Полины: «Буду признательна за содержательный».
Значок «Собеседник печатает ответ» заморгал снова.
Мужчина стер текст и перешел в режим ожидания.
Он умел ждать, отслеживать перемены и использовать обстоятельства. В этом отношении за четырнадцать лет ничего не изменилось.
Он и сам не слишком изменился с тех пор, хотя даже Наташа, которая до сих пор время от времени видела его в кошмарных снах, вряд ли узнала бы его. Ведь видела она только черное худи, которое убийца ее матери с тех пор не носил.