Две женщины: одна как хлеб насущный
До века предана семье,
Две женщины: прекрасная другая
В любви верна самой себе.
Две женщины: одна как хлеб насущный
Не подведет и не предаст,
Две женщины: прекрасная другая
В любви поклясться повода не даст.
Одна из них – рубин почти чистейшей,
А люди принимают за вранье
Ее простые искренние речи,
И не положат глаза на нее…
Две женщины: одна как хлеб насущный
Ценней иных в селенье и важней,
Две женщины: прекрасная другая
Презрела славу, шедшую за ней.
И в аметисте розовые грани
Смешали рай и ад, —
В них пропадают, как на поле брани,
Там нет пути назад.
То женственности тайный ореол,
Сокрытый от мужчины,
Как ласточки полет над головой
Для нас без видимой причины.
Две женщины: одна как хлеб насущный
Сильней в года лихие,
Две женщины: прекрасная другая
В себе таит свои стихии.
Из Роберта Грейвза
У каждой женщины-царицы
Загадочное царство есть,
Оно охотнее ей снится,
Чем мир, успевший надоесть.
Когда дома уснут за дымкой,
Оставив книгу и шитье,
Она полночной невидимкой
Скользнет в урочище свое.
Замкнет узорные ворота
На них, глаза свои прикрыв,
Напишет, кто, какого рода,
И выйдет к речке на обрыв.
Явится конь, и это значит,
Ее порыв неукротим —
Бежит, потом летит и скачет
По всем владениям своим.
Велит траве тянуться выше,
Бутонам лилий – расцветать,
Накормит рыбок, чуть колыша
Воды серебряную гладь.
Сажает рощи, строит села,
Чтоб был прекрасен этот вид
Ручьем прекрасным и веселым
Звенящий луг благословит.
И я не спрашивал вовеки,
Какой закон у ней и суд.
Какие горы там и реки
В стране загадочной текут?
Нет, я в ночи за ней не крался,
И не пускался на обман,
И у ворот не отирался,
Смотря сквозь призрачный туман.
И обещала не за то ли
Мне подарить, когда умру
С дворцом, невиданным дотоле,
Соседний дом, чтоб поутру
Там колокольчики звенели,
И было вольно всем цветам…
Что ж, я не против, в самом деле,
Быть может, встретимся мы там.
Невесть откуда выползший туман
Вдруг заволок исхоженную местность…
И путник, будто в пролитый дурман,
Шагнул с тропы в немую неизвестность.
Сойдя с пути, наитием одним
Перевалить пытался холм высокий,
Но трижды возникали перед ним
Клубящиеся заросли осоки.
И выходя низиной через лог
К тому же месту, только третьим разом
Узнал: ведь это Ведьмин Котелок,
Ему знакомый больше по рассказам!
И он вокруг загадочно и страстно
Кружит, как муха, в завесях тумана.
Со склона камни круглые летели,
По гиблым мхам сквозь папоротник круто
Текли ручьи к невидимой купели —
Все вниз и вниз…
Кольцо его маршрута
Разорвалось, – он вниз решил спуститься,
Он брел один, озера и болота
Тянулись вдаль, кричала в роще птица…
На валунах замшелого оплота
Упал, скользя, и вновь стремился в дали,
И пот, и кровь с лица его стекали.
И наконец, как дар самой природы,
Безумцу неожиданная милость,
Хибарка на пути его явилась,
Вела к завалам поднятой породы
Размытая в тумане колея…
Он огляделся в стороны немного —
Наезженная, кажется, дорога
Спускалась вниз, туда идти веля.
Он быстро шел в горячечном бреду,
Не зная, где к селенью отворотка,
Усталость одолела, на беду,
Но колея уверенно и ходко
Вела сквозь тьму густую, как во сне,
И вот уклон сворачивает круто,
Неясный указатель на стене:
«Семнадцать миль…» – понятно, но докуда?
Нарочно закодировали словно
Дожди и зной спасительное слово.
Не разобрать годами стертый слог,
Он глянул на табличку с разворота
И обнаружил: «Ведьмин Котелок»,
И дальше «Миля»: – Только и всего-то,
А выбирался добрых два часа!
Здесь приложил из местных кто-то руку,
Поддев на стрелку дохлую гадюку…
Ревело стадо, падала роса.
Гнев одолел его…
Конец блаженным играм навсегда!
А люди видят (впрочем, не любые),
Марии, словно в прежние года,
Одежды в небе чисто голубые.
Я знаю, наше время не прошло —
Среди цветов, не думая о хлебе,
Беспечно в травах нежится оно,
И вера обретается на небе.
Как будто свыше зеркало и эхо
Для нас судьбу елейно отражали…
А это гласу высшему помеха,
Как плач слепца беспомощный и жалкий.
Уходят грезы… Что же, не пристало
Молочный зуб оплакивать, взрослея,
Но вот уж ропщут многие устало
И ждут с небес привычного елея.
Мы непорочны, значит мало проку
Хранить тревог обманчивую рать,
И больше не считаем, слава Богу,
Что кто-то нас готовится сожрать.
От ханжества душа освободится —
Не закружат в запретном вихре танца
Ни робкие ухаживания принца,
Ни страстные объятья ловеласа.
Но лишь любовь живую с миром этим
И под секирой связывает нить,
Ее в зеркалах памяти заметим,
Спеша главу на плаху преклонить.
Продлить умершим выделенный срок —
Заслуга чародейства небольшая:
Подул на догоревший уголек,
Дыханием их мертвых воскрешая,
И пламя жажды жизненной разжег.
Из прошлого вернется пилигрим,
Распустятся усохшие надежды —
Его перо послужит и двоим,
Лишь подпишись он, как бывало прежде,