Я ушел от Ани совсем рано, как только увидел в окно, как по пустой дороге пролязгал всеми своими запчастями первый автобус. Не смог уснуть. И дело было даже не в неудобной и скрипучей раскладушке, на которой боишься пошевелиться. А во всем сразу. Какой-то Гарик. Какой-то Прохор. Какое-то кольцо.
И эта квартира еще, в которой у меня то в животе холодеет ни с того ни с сего, то колени подгибаются. В принципе, понятно, почему, так-то… Но не до сна. Так что когда Алла на нас прикрикнула из соседней комнаты, чтобы мы перестали шушукаться и мешать ей спать, я сначала просто смотрел в темный потолок, а потом встал и устроился на стуле у окна. Окна выходили на Закорский тракт, но дом стоял к нему не вплотную, а несколько в отдалении. Между домом и дорогой – обширный пустырь. По весне на нем образуется огромная глубокая лужа. Мы с пацанами как-то построили плот, чтобы быть как настоящие мореходы. Вот только он оказался непрочным, так что я явился домой по пояс мокрый…
Кольцо, да.
Кольцо появилось у меня одновременно с нашей с Аней работой в гостинице «Космос». Черненое серебро и изумруд с туманными пятнами внутри. Недорогое. Но очень заметное, потому что явно не советская фабричная штамповка, а чуть ли не семейная реликвия. Я таскал его на мизинце, практически не снимая. Но в подробности, как я его получил, Аню не посвящал. Судя по всему, мне его не то Татьяна дала. Не то она рассказала что-то важное про эту вещицу, а я ее незаметно стянул. Надеюсь, все-таки, не второе. Неприятно про себя узнавать, что ты мелкий воришка. Но, судя по тому, что таскал я его, практически не снимая, получил я его законным путем.
А вот когда это кольцо на моей руке заметил Прохор, то случился единственный эпизод, когда вальяжный чиновник вышел из себя и чуть ли не при всех готов был броситься в драку. После этого я кольцо снял и куда-то спрятал. И на все требования Прохора вернуть вещь, с ясными глазами утверждал, что не понимаю, о чем это он.
Почему-то мне было важно привезти это кольцо в Новокиневск. И в поезде оно у меня еще было. Но вот потом среди своих вещей я его не нашел.
На продуваемой всеми ветрами остановке кроме меня был только еще один дядька. То ли тоже возвращался домой после, загостившись за полночь. То ли врач, у которого смена начиналась раньше, чем у всех.
Селектор бубнил на половинной громкости, а я, чтобы не тратить зря время, листал подшивку «Новокиневского шинника» за прошлый год. Работать в советской газете оказалось совершенно нетрудно. Примерно как с механики пересесть на автомат. Вот, например, этот самый селектор. По своему давнему рефлексу я делал стойку и навострял уши в тот момент, когда там явно что-то шло не так. Раз обороты повышаются, значит есть вероятность скандальчка, достойного крупных букв в заголовке. «На цех вулканизации надвигается буря увольнений» или, скажем «Плановому отделу дали втык за мечтательность». Я даже разок написал подобную заметку, но Антонина Исааковна посмотрела на меня своим медленным задумчивым взглядом и мягко сказала:
– Не подойдет.
Потом я попытался отстоять свою точку зрения, но мне популярно объяснили две вещи. Во-первых, эту заметку снимут с публикации еще на этапе верстки. А во-вторых, задача советской прессы – это не кидаться какашками, а вдохновлять на свершения. А если мне непременно хочется покритиковать начальство или рассказывать о чем-то не очень лицеприятном, то мне пора на курсы тонкой иронии и навыка писать между строк. В общем, я признал себя ослом и снова закопался в подшивки старых газет.
Невзирая на предостережение профессора Преображенского.
На самом деле, если отвлечься от тяжеловесной поступи передовиц, то газеты были не такие уж и плохие. Ну, «Новокиневский шинник», конечно. Наверное, возьмись я вдумчиво изучать газету «Труд» или, скажем, «Правду», я бы приуныл гораздо больше. А наша многотиражка в целом очень грамотно и изящно создавала образ живого и дышащего коллектива, в котором постоянно что-то происходит. То спартакиада, то концерт, то награждение рационализаторов, то конкурс самодеятельности, то еще какие-нибудь общественные события. Первые лица – сплошь герои и подвижники, рабочие – энтузиасты и широко улыбаются. А редкие пороки в виде пьянства и прогулов, осуждаются и язвительно высмеиваются.
Планы выполняются и перевыполняются. Обязательства – берутся. Рекорды – ставятся и побиваются. Изящная и добрая показуха. Но почему-то негатива не вызывающая. Как школьная стенгазета. Вообще не мог отделаться от ощущения, что стиль газеты какой-то детский. Слегка восторженный, самую чуточку. Похож на отличника-семиклассника в первом взрослом костюме и с тщательно зачесанным пробором.
И когда я, кажется, ухватил наконец-то этот, говоря современным языком, вайб, в редакцию ворвался жизнерадостный Эдик. Гораздо более радостный, чем положено ранним утром после толкучки в троллейбусе. И вид он имел тоже весьма торжественный. Вместо всегдашних разноцветных рубашек и жилеток – кофейного цвета костюм и белая рубашка. И даже галстук. Он остановился у зеркала и достал из кармана расческу.
– А ты чего такой нарядный? – спросил я, захлопнув подшивку. От желтоватых страниц во все стороны полетели пылинки.
– Я же вчера говорил! – Эдик скорчил обиженное лицо. – Иду в ресторан вечером. Буду предложение делать!
А, точно. Был разговор. Он уже два года ухаживает за какой-то особенной девушкой, и последние пару месяцев все никак не мог выбрать момент, чтобы предложить ей руку и сердце. Коллеги к этой романтической истории относятся иронично, потому как Эдичка наш тот еще ходок. Но он всех все время осаживает, чтобы не смели шутить шуточки над его настоящей любовью.
– Отличный костюм, – дипломатично сказал я. – В какой ресторан идете?
– В «Калину красную», на Союза Республик! – он гордо подбоченился.
– Ого, ничего себе! – присвистнул я. – Как тебе удалось туда пробиться?
– Связи, друг мой Иван, связи! – многозначительно улыбнулся Эдик, продолжая любоваться на свое отражение в зеркале.
Дверь снова распахнулась, и в редакцию впорхнула Даша. Тоже явно в приподнятом настроении. Скинула пальто и тоже направилась к зеркалу, по-свойски отпихнув от него бедром Эдика. Сняла шапку и принялась приводить в порядок примявшуюся прическу.
– Ты тоже сегодня в ресторан идешь? – спросил я, хмыкнув. Ее изящную фигурку обтягивало очередное трикотажное платье, в этот раз ярко-вишневого цвета.
– Это приглашение? – она кокетливо подмигнула мне в зеркале.
– Увы! – я развел руками. – Это связи Эдички позволяют водить девушек в «Калину красную»! Я могу только в кулинарию на пироженки.
«Калина красная» была чуть ли не единственным заведением в Новокиневске, пережившим без изменений и распад страны, и лихие девяностые, и все то, что было вслед за ними. Времена менялись, а ресторан, окруженный уютным сквером, никак не менялся. И даже форма официантов не изменилась – они как при СССР ходили в красных ливреях и шапочках, так и дальше остались в них же. По идее, кабак с таким названием должен был быть очень «шукшинским». В сельском стиле что-нибудь, с деревянными скамейками и полосатыми ковриками. Но весь Шукшин на названии заканчивался. Внутри было сплошное дорого-бохато, хрусталь, позолота и белоснежные скатерти. И за столами восседают толстые и красивые деятели партии и культуры. И едят вовсе не котлеты с картошкой, а всякие там фрикасе, бланманже и прочее дефлопе.
Простому смертному попасть в эту «хрустальную шкатулку» практически невозможно. Даже волшебный способ показать швейцару купюру сквозь стеклянную дверь не сработает.
– На свадьбу-то пригласишь? – игриво спросила Даша, потрепав Эдика по только что тщательно расчесанной голове.
– Тссс, не торопи события, вдруг она еще откажется, – я приобнял Дашу за талию и заговорщически подмигнул.
– Эдик, не смотри так, мы на самом деле за тебя болеем! – сказала Даша и ткнула меня локтем в бок. – Ваня, скажи ему!
– Мы вообще за тебя-за тебя! – заверил я.
Тут дверь снова снова открылась и впустила в редакцию запыхавшегося Семена. Без верхней одежды, видимо он уже давно слоняется по заводу, и вещи оставил с полагающемся ему по настоящему рабочему месту шкафчике.
– Ваня, а почему ты до сих пор здесь? – спросил он, сфокусировав взгляд на мне. – Тебя Галя ждет на первом этаже и уже волнуется. Вы же собирались что-то там вместе делать!
– Ох, вот я балбес! – я хлопнул себя по лбу ладошкой. – И правда забыл же! Ладно, не скучайте тут!
Галя волновалась. И было понятно, почему. Мы затеяли практически шпионскую игру против нашего председателя профкома, и надо было сделать так, чтобы ни один из начальников цехов не пришел с ним обсудить странное распоряжение оформить годовой отчет в виде номера художественной самодеятельности. На нашей стороне играло то, что с баклажаном мало кто по доброй воле общался. Против – возможная случайная встреча в столовой или еще где и косность мышления некоторых «шишек». Вот с одного такого мы решили сразу и начать, чтобы остальное проскочило полегче.
Начальник цеха вулканизации представлял собой нечто совершенно монументальное. При взгляде на него начинаешь думать, что если остальные люди произошли от обезьяны, то в его предках явно были бегемоты. Он был не толстым, нет. Просто такие весь тяжелый, приземистый, надбровные дуги как у неандертальца, лоб как у него же. Полосатый костюм выглядит скорее как чехол для мебели, чем одежда для человеческого существа.
Его маленькие глазки пробежали взглядом по распоряжению, которое я вчера честно сочинил в самом что ни на есть официозном ключе. Потом брови его угрожающе зашевелились, и буравящий взгляд уперся сначала в Галю, которая тут же съежилась, а потом в меня.
– Что значит «номер самодеятельности»? – спросил он с нажимом. – Мы что ли будем серьезные вещи плясками показывать? Ничего не знаю, мой зам уже готовит доклад, выйду, прочитаю, и хоть трава не расти… Придумают тоже.
– Лев Игоревич, это же новогодний праздник! – возмутилась Галя. – Какой еще доклад?
– Девочка, ты мне указывать что ли будешь? – голос у него был завывающий, как будто с трубой разговариваешь. Я торопливо осмотрел его кабинет. Он был похож на остальные кабинеты начальников цехов, разве что почти вся стена шкафа была увешана всякими флажками, вымпелами и на полках стояли многочисленные кубки и награды. Победителю соцсоревнования. За рационализацию производства. Призерам спартакиады… – Все, не отвлекайте меня своими глупостями…
– Лев Игоревич… – Галя набрала в грудь воздуха, но я подергал ее за рукав и негромко сказал:
– Галя, видишь, человек занят? Значит вымпел и премию получит Дмитрий Сергеич.
Галя удивленно сверкнула глазами, но я сжал ее локоть, и она ничего не сказала. Так и осталась с молча открытым ртом.
– Вымпел и премия? – заинтересовался главный над всей вулканизацией.
– Ой, я надеялся, что вы не услышите, – я сделал притворно-виноватое лицо.
– Здесь ничего не написано про вымпел, – маленькие глазки под низкими бровями сузились в щелочки.
– Вообще-то это секрет, – почти шепотом проговорил я. – Там же написано – концерт-сюрприз. Директор сказал, что это будет проверка ваших творческих способностей и служебного рвения. И особо отличившихся он наградит. Между прочим, начальник подготовительного цеха уже собрал творческую группу и готовит что-то грандиозное.
– Что ж вы мне сразу-то так не сказали! – он хлопнул по столу своими бегемотьими ладонями и снова схватил многострадальный листочек с распоряжением. – Самодеятельность, значит… А сколько человек должно быть задействовано?
Галя набросилась на меня, как только мы вышли из кабинета.
– Ты с ума сошел? Какая еще премия?
– Да ладно, зато теперь он из кожи вон вывернется, чтобы начальника подготовительного цеха уделать, – усмехнулся я.
– А потом что делать? Когда он премию начнет требовать? – Галя сделала круглые глаза.
– Ну не у нас же он будет ее требовать, – я пожал плечами. – Спросит у одного, его отфутболят. Второй ничего не знает, а директор… Ну мало ли, вдруг ему так понравится наша затея, что он и правда решит премию выписать.
Я думал, что пробежаться по начальникам цехов и отделов займет у нас час-полтора, на деле же мы бегали, как ужаленные, по территории завода практически до обеда. Одного не было на месте, пришлось ждать. Другой насел на нас с уточняющими вопросами, и для него чуть ли не сценарий выступления пришлось выдумывать. У третьего было совещание, пришлось топтаться на пороге и караулить, чтобы он не сбежал никуда. Любил он, понимаете ли, обходить с дозором владенья свои, прикладывать руку практически к каждой шине. Но вроде все получилось.
Интересно будет посмотреть как вытянется лицо председателя профкома, когда он увидит на сцене отплясывающих в присядку свой годовой отчет. Вместо того, чтобы чинно стоять за трибункой и гундосить в микрофон скучные цифры.
Из проходной я вышел, когда основная толпа уже покинула завод. Решил слегка задержаться, чтобы статью подправить. Ну и пихаться не хотелось. С одной стороны, в кулинарии почти все разберут, с другой – зато не придется стоять в километровой очереди. Зато у меня осталось время на подумать в одиночестве. Понятно было, что подходить с мерками свободы слова и «четвертая власть» к советской газете нельзя. Но можно же применить хоть что-то из моего опыта. Что-нибудь, что не противоречит строгим рамкам и нормам. Что-нибудь…
Почему-то вспомнилась газета «Спид-инфо». И ее стремительный взлет. Только ли в теме секса там было дело? Или все-таки кое-что еще?
Понятно, что раскрывать тему секса на страницах «Новокиневского шинника» мне никто не даст. Но что мне там говорила наша редакторша? Писать между строк?
Я еще раз открыл подшивку и полистал страницы, ни во что не вчитываясь внимательно. Женщины. Здесь не было ничего про женщин, хотя на заводе их работает очень много. И не только в бухгалтерии и в отделе кадров. В цехах за конвейерами тоже нередко стояли представительницы прекрасного пола. А газета их разве что с восьмым марта поздравляла раз в году. Может быть, взлет «Спид-инфо» случился не только из-за секса? Может быть, все-таки, дело в отношениях?
Я крутил эту мысль в голове, пытаясь придумать, с какого бы бока к ней подступиться. В контексте того, что работал я все-таки в советской газете. Да еще и заводской. Так вот просто не начнешь же писать про драму отношений со свекровью и десять советов как заполучить мужчину своей мечты. Надо как-то тоньше…
В кулинарии было пусто. На подносе сиротливо лежало три пирожка и пять подсохших рыбных котлеток, по форме похожих на жареных крыс. Ладно, пофиг. Жрать-то хочется, пусть будут рыбные крыски. На вкус они куда приятнее, чем на вид на самом деле.
Остановился у кондитерского прилавка и завис над последним куском сметанника, выглядывающим из-под промасленной бумаги. Я уже давал себе слово поменьше есть сладкого. А то моя идеальная юная фигура такими темпами может обзавестись ненужными архитектурными излишествами в виде круглого пузика и дополнительного подбородка. Типаж-то у меня семьи Мельниковых, а как они выглядят при неумеренном питании я отлично помню…
Хотя… Можно, конечно, и стрескать сметанник, если потом потратить немного калорий. Тем более, что моя прекрасная комендантша намекала почаще заходить на чай…
Анна блаженно раскинулась на диване, нежно поглаживая мое плечо. Все-таки она огонь, вот что. Когда мне удалось наконец сломать стену заученной советской стыдливости, ее настоящий темперамент наконец-то заиграл всеми оттенками страсти. Плюс эти умопомрачительные формы…
Вот только презервативы у меня закончились теперь. Вчера вечером я именно этим вопросом был озадачен, когда звонил Ане. Нда, забавно получилось. День начался с Ани, а закончился Анной.
– Вань, – проворковала женщина поднимая на меня все еще затуманенные негой глаза. – А когда приедет твой отец?
– Тебе так не терпится с ним познакомиться? – прошептал я ей на ухо и провел губами по ее шее. – Я начну ревновать еще до того, как вы познакомились…
– И все-таки, – голос ее зазвучал тверже. – Сегодня двадцать третье, прошел ровно месяц с нашего разговора…
«В календаре она отмечает, что ли?» – подумал я. Надо было придумать отцу какое-то важное дело и отложить его визит на неопределенный срок. Хотя… Я посмотрел на ее лицо. Нежная фарфоровая кожа, изящные носик, высокие скулы. Она была красива, она была умна, мне с ней было хорошо… Ей со мной явно тоже. Может, пора перестать ее обманывать? Не выгонит же она меня теперь. После всего, что между нами было.
– Милая, я должен тебе кое в чем признаться, – сказал я решительно.