Холодно, блин.
Бр-р, какая же холодрыга! Не понимаю, какого хрена я лег спать под простынкой… И воняет еще чем-то так гадостно. Что такое могло протухнуть?..
Стоп. Я что, все еще жив? Я же падал вместе с ломающейся прямо подо мной железной лестницей, меня должно было в фарш перемолоть на бетонном полу!
Приснилось?
Фух… Реалистичный такой сон, жесть просто.
Я пошевелился, пытаясь поджать под себя ноги и натянуть одеяло. Да что, твою ж мать, так мерзко воняет?!
Я продрал глаза и сбросил с лица тонкую ткань. Надо мной был побеленный потолок. Стена справа до середины покрашена бледно-зеленой краской. На мою квартиру это ни разу не похоже. Тогда где я? В больнице? Выжил при падении?
Странно.
Шевелиться могу, и даже вроде ничего не болит… Только в правом запястье ощущается какое-то неудобство. Я поднял руку к глазам. На кусочке оранжевой клеенки ручкой было написано: «№ 734». А кусочек этот привязан к руке жгутиком из скрученного бинта. Совершенно варварски, будто никто даже не подумал, что от такого обращения рука может и отпасть. Я попытался сначала развязать узел, потом просто перегрыз мешанину из тонких белых ниток зубами.
Попытался сесть.
И у меня это как-то сразу получилось. Пальцы уперлись в холодные борта металлической каталки, на которой мое тело и лежало.
– Эй! – позвал я. Вроде бы из дальней части коридора раздавались какие-то звуки.
Прислушался. Да, точно. Вроде поет кто-то. Фальшивит.
Я прокашлялся. Подумал, что неплохо бы попить.
Почему, черт возьми, у меня ничего не болит? Даже если я выжил, то должен быть весь поломанный! Шок? Сломан позвоночник, чувствительность отпала? Почему я тогда так свободно двигаюсь? Я подвигал руками, поболтал ногами. Покрутил головой. Натурально, я чувствую себя гораздо лучше, чем когда просыпаюсь в собственной постели каждое утро! Никакой скованности в пояснице, не ноют колени, нет ощущения чего-то застрявшего между лопаток. И во что это я одет?
Брюки были не мои. Джинсы, что ли? Какие-то странные только. Ботинки тоже не мои. Коричневые, потертые. Рубашка голубая. Правый рукав расстегнут, наверное, расстегнули, когда бирку привязывали. Неаккуратно расстегнули, пуговицу оторвали.
Бирка… Я снова схватил кусок клеенки с накорябанными авторучкой цифрами.
Огляделся, теперь уже внимательнее. Моя каталка стояла в глухом конце коридора, у стены напротив – еще одна каталка. Весьма заслуженного вида, видно, что тысячу раз перекрашивали, а краска все равно облупилась.
У изголовья моей каталки – дверь, обитая оцинковкой с массивным таким металлическим рычагом. Прямо на двери красной краской аккуратными буквами выведено: «Помещение для хранения тел № 1». А ниже приклеен листочек, на котором размашистым почерком написано: «Дверь закрывать на замок!!!»
Вот оно что.
Я в морге.
Умер, и мое бренное тело забыли поставить в холодильник. Тогда, получается, я призрак? Поэтому ничего и не болит?
Я похлопал себя по коленкам. Да нет, вроде пальцы ощущают вполне себе теплую плоть. Только вот что-то как будто не так… Будто ноги худее, что ли… И длиннее… Или мне кажется?
Я спрыгнул на пол. Линолеум. Стремный, побитый жизнью и колесами каталок линолеум. Сначала было как-то боязно отпускать каталку. Поверить в то, что я могу самостоятельно передвигаться, было чертовски сложно. Но не стоять же тут всю ночь рядом с это каталкой! «Она же двигается, просто с собой ее укати, делов-то!» – ехидно подсказал внутренний голос. «А и действительно!» – подумал я, ухватил каталку покрепче, покатил в сторону источника звука. Интересно, кстати, почему я решил, что сейчас ночь? В коридоре было светло, все матовые «таблетки» светильников, кроме одной, были включены. Окон не видно.
Еще одна дверь, на которой той же красной краской было написано не очень понятное «Секционный зал». Хм, интересно. Вроде голос не оттуда, но мне просто стало любопытно. Никогда раньше не случалось бывать в моргах. Не заперто. Я осторожно заглянул. Комната была совсем небольшой, и под определение «зал» не очень подходила. Стены до самого верха заложены дешевой кафельной плиткой унылой серо-голубой расцветки. На полу – тоже плитка. Коричневая и светлая, выложенная даже каким-то веселеньким узорчиком. Два длинных стола, металлические. В изголовье каждого – мойка с раздельными кранами. В правой – свернутый рыжий шланг. Есть окно, но оно наглухо закрашено краской. На подоконнике стоит железный судок, в котором свалены разные блестящие инструменты. На вид не особенно чистые. У стены три эмалированных ведра. Обычная раковина, тоже с раздельными кранами. Но какой-то умелец присобачил на них смеситель, собранный из синего резинового шланга.
Узкий стол вдоль стены. Какие-то ящики и почему-то весы. Обычные такие, синие треугольные, я сто лет уже таких не видел, как в овощном магазе советского образца.
Шкаф со стеклянными дверцами. Наверное, это для тех инструментов, которые сейчас свалены кучей на подоконнике.
Еще один стол, обычный, письменный. Покрыт такой же оранжевой клеенкой. Блин, неужели ее до сих пор где-то применяют? Я честно считал, что этот ужас остался в далеком прошлом… Хотя я давненько в бесплатных больницах не был. Здесь все было таким, будто с прошлого века не менялось.
Я замер.
Не то чтобы я такой тугодум и до меня сразу не дошло. Это комната для разделки трупов. Ну, в смысле, вскрытия. И я такой вперся сюда и чуть ли не хватался за все руками. А я вообще знаю, от чего умерли те, которых потрошили на этих столах?
Я быстро вышел за дверь и снова схватился за каталку.
Ага. То есть, когда мне стало любопытно, что там за дверью, я сразу же забыл о том, что без этой дурацкой каталки я боюсь ходить. Ну так-то можно было ее и внутрь закатить, дверь на это была вполне рассчитана, порога никакого не было…
«Интересно, а как ты себе представляешь морг, двери которого НЕ рассчитаны на каталку? – мысленно спросил я сам себя. – Подвозят каталку к двери, потом берут тельце нежно за руки и за ноги… Если они есть вообще…»
– Шизгара! Ебейба шизгара! – раздалось из дальнего конца коридора. Там заскрипела и хлопнула дверь, потом еще раз. Раздалось журчание. Потом зашумел смывной бачок. Снова хлопнула дверь.
– Эй! – крикнул я и покатил каталку вперед. Коридор поворачивал под прямым углом, поэтому мне не было видно того, кто только что ходил отлить. А кто вообще в морге работает? Дежурный врач? Или санитар?
Почему я за всю свою долгую журналистскую карьеру ни разу не писал про морг? Как на другой планете нахожусь, право слово.
Каталка ударилась в стену, не вписавшись в поворот. Краска в этом месте была уже облуплена, видимо, не я один такой. Надо просто взяться поудобнее, за ручки, а не за борт. Тогда она будет более управляемой.
Так, стоп!
На фига я вообще тащу эту каталку за собой? Я отлично могу ходить и без нее!
Я зашагал вперед. Пора уже было сообщить местному аборигену, что я выжил. И вещи свои тоже неплохо бы получить. Такси вызвать, поехать домой и залезть в ванну. Запах этот смыть с себя жуткий.
Я потянул носом. Пахло не только формалином. Отчетливо тянуло табачным дымом. Он прямо здесь курит? Что за дичь?!
После короткой экскурсии в секционный зал я перестал хвататься за ручки дверей. И образ домашней ванной начал надо мной прямо-таки доминировать. Да, точно. Ванну. Почти кипяток. И оттереться мочалкой, а потом щеткой. И шмотки эти непонятные выкинуть… Откуда они вообще на мне взялись? Кто и на фига меня переодел? Грабители какие-то? Ну да, конечно. Сережа испугался и сбежал вместе со своим фотоаппаратом, а в цех пробрались какие-то маргиналы с тюком старой одежды. Увидели меня посреди ржавых железных арматурин, стянули с меня мои ботинки, брюки и толстовку. И куртку. Потом поняли, что голый труп будет смотреться более подозрительно, чем одетый. Натянули на меня эти дешевые джинсы и рубашку…
Боже, какой бред лезет мне в голову!
Я приоткрыл дверь, из-за которой слышался голос.
Ага. А вот, собственно, и хозяин голоса. Молодой парень с не очень опрятной гривой, закрывающей шею. Рубаха в каких-то ярких узорах и расклешенные брюки, как будто он сам их сшил из двух других пар брюк. Поверх этого – белый халат. Рукава закатаны до локтя. В одной руке плоская коробка размером с альбомный лист. А другой он колдует над лицом лежащего на столе тела старушки. Гримирует он ее, что ли?
В зубах зажата дымящаяся беломорина.
– Прошу прощения… – тихо сказал я и кашлянул.
На несколько секунд парень замер каменной статуей. Потом медленно, очень медленно разогнулся и повернул голову ко мне.
– А-а-а-а-а-а! – заорал он. И не сказать чтобы я его осуждал за такую реакцию. Плоская коробка выпала из его руки и грохнулась на кафельный пол.
– Тихо, тихо, – снова заговорил я. – Я не кусаюсь!
«Я бы вот так не разбрасывался обещаниями, кстати, – ехидно заметил внутренний голос. – Ты же не можешь быть стопроцентно уверен, что ты не зомби».
– Уф… – Парень схватился сначала за сердце, потом за задницу. – Ну нельзя же вот так врываться… Я чуть в штаны не наложил…
– Не наложил? – усмехнулся я.
– Вроде нет. – Мой собеседник криво улыбнулся. Над его верхней губой были дурацкие усишки. И целиком весь он выглядел так, будто подражает кому-то из «Битлз». – Подожди… Ты семьсот тридцать четвертый, да?
– Э-э-э… Если ты про бирку на руке, то да, – сказал я.
– Вот дубина, я же забыл тебя в холодильник поставить! – Парень хлопнул себя ладошкой по лбу. – Ой, что я несу, ты же ожил… А если бы я тебя в холодильник сунул, то ты бы там и замерз насмерть. А-а-а! Мне же никто не поверит… Хотя как не поверит, вот же он ты?
– Да не нервничай ты так, – сказал я и шагнул вперед. – Это морг какой больницы?
– Вторая городская. – Парень присел рядом с грохнувшейся на пол коробкой. – Вот дубина, грим расколотил… Надежда Павловна мне завтра все волосы повыдирает. Она его по блату достала…
Он бережно поднял расколовшуюся на две части коробку с пола. Да, точно, театральный грим. У него пальцы даже до сих пор измазаны. Указательный в красном, а на среднем – светло-голубой. Устраивал старушке посмертный макияж, что ли?
– А зачем грим? – спросил я.
– Что значит «зачем»? – Мой собеседник выпучил глаза. – Чтобы вид был приличный. Похожий на себя при жизни. Или даже лучше. Они, знаешь ли, всякими к нам приезжают. И с перекошенными рожами, рот раззявлен, глаза открыты. Трупные пятна, опять же. А им скоро на выход. Думаешь, им было бы приятно лежать перед всеми таким некрасивым? Вот я и занимаюсь… Коробку вот из-за тебя разбил. Может, заклеить как-нибудь можно? Знаешь как удобно с этим гримом? Где новую-то взять?
– Да заказать на «Озоне», делов-то, – сказал я. Парень похлопал глазами, на лице его отразилось полное и абсолютное непонимание. Но он тут же овладел собой, рассмеялся, махнул рукой жестом: «Ну да, точно, как я сразу не догадался!»
– Кстати, а как тебя зовут? – спросил он. – Тебя без документов привезли, так что ты пока только под номером проходишь. Но не называть же тебя семьсот тридцать четвертым.
– Жан, – ответил я.
– Серьезно? Жан? Прямо так в паспорте и записано? – И такой неподдельный восторг в голосе.
– Ну да, Жан Михайлович Колокольников. – Я утвердительно кивнул.
– Шутник был твой папаня, – криво усмехнулся он. – Мне бы такого… А я Веник. Ну, в смысле, Вениамин.
– Очень приятно. – Я вежливо кивнул, но руку протягивать не стал. Во-первых, его пальцы до сих пор были в гриме. А во-вторых, он трогал труп без перчаток! Чтобы не обдумывать эту мысль долго, я спросил: – Вторая городская – это же рядом с площадью Труда.
– Не. – Он помотал не очень чистыми патлами. Разве им не полагается носить головные уборы? С другой стороны, курить им тоже, должно быть, запрещено… Н-да. Привозят, значит, бабушку в гробу хоронить, а от нее табачищем и алкоголем разит. Будто она перед похоронами решила оторваться по полной. – Это на Куйбышева, за Дунькиной рощей. Рядом с площадью Труда – третья.
– Понятно, – кивнул я. Кажется, с тем же выражением лица, что и этот парень минуту назад. Когда ничего не понял, но не хочется это показывать. Куйбышева? Дунькина роща? Это где вообще? В пригороде? Или вообще не в Новокиневске?
– Слушай, а как ты вообще выжил? – вдруг спохватился Веник. – Ты же с восьмого этажа упал!
– С какого еще этажа? – Я потер лоб. – Я же на шинном заводе разбился!
– Да нет! Воха с Юрилой тебя из Новых Черемушек привезли, завод вообще в другой стороне! – Веник схватил грязноватое вафельное полотенце и принялся оттирать пальцы от грима. – Я тебя зарегистрировал, но мне сказали поставить как есть в холодильник, утром милиция с экспертом придет… Расследование и все такое. А я почему не довез? – На его лице отразилась мучительная работа мысли. Потом глаза засветились пониманием. – А! Я понял! Потом телефон в регистратуре зазвонил, я побежал брать трубку, а потом забыл. Уф… Но на самом деле хорошо, что так получилось! Ты вообще… это… как себя чувствуешь? Ты же закоченевший был уже!
– Нормально. – Я снова помахал руками, покрутил головой. Потоптался на месте. Подпрыгнул. – Даже, можно сказать, хорошо.
Я прошелся из стороны в сторону, стараясь не смотреть на бабульку на гранитной плите стола. Было как-то… неуютно, что ли. На похоронах мне случалось бывать, а вот чтобы трупы так просто рядом лежали, а мы весело болтали о своих делах – как-то не было. Новый опыт.
– Я вроде недавно читал новость про ожившего покойника где-то в Нижнем Новгороде, что ли, – задумчиво сказал я. И снова Веник странно захлопал глазами, словно хотел о чем-то спросить, но не стал. – А ты давно уже работаешь здесь?
– Восемь лет, – с гордостью заявил он, выпрямив спину. – Но пока ни разу не оживали. Ты первый. Поэтому я и говорю, что никто мне не поверит…
– Ты же не собираешься меня по этому поводу… того? – Я многозначительно чиркнул по горлу большим пальцем.
– Да ты чего? – дернулся Веник. – Ой, слушай, ты же, наверное, сам офигел… Закуришь?
Он схватил квадратную пачку «Беломора», которая лежала на столе рядом с трупом бабульки, и протянул мне.
– Да я бы лучше домой поехал, – сказал я немного смущенно. – Я нормально себя чувствую. Видишь, даже прыгать могу!
– Ты это брось! – строго сказал он. – Какое еще «домой»? А вдруг ты окочуришься по дороге? Мало ли какие у тебя внутренние повреждения! Да и автобусы не ходят. Ты далеко живешь?
– В Новокиневской Чайке, – сказал я. – Не ближний свет, конечно, но можно такси вызвать. Ой, меня же без вещей привезли. Вызовешь мне тачку?
– У меня рубль с копейками до зарплаты остался, – замялся он. – Слушай, а давай ты тут переночуешь? А утром Надежда Павловна придет, пусть она и решает, можно тебе домой или нет.
– А туалет у вас тут имеется? – спросил я.
– Дверь напротив, – махнул рукой Веник.
Я вышел, преодолев некоторую брезгливость, взялся за металлическую ручку. Да уж, похоже, сантехнику тут со времен царя Гороха не меняли. Сливной бачок под потолком, чтобы смыть, надо дернуть за свисающую с него цепочку. Труба покрашена коричневой краской, как и плитка на полу. В явно самодельном фанерном ящичке, прибитом к двери двумя гвоздями, порванная на аккуратные квадраты газета. Газета, Карл! Кто вообще в наше время подтирается газетой?! В какую больницу меня привезли? Туалетная бумага сейчас даже в бесплатных сортирах на улице есть!
Хорошо, что я только отлить… Не хотелось бы совать в нежные места газетную бумагу с типографской краской…
Несколько секунд я помедлил, прежде чем дернуть за цепочку. Потом все же справился с собой, мысленно добавив к списку гигиенических процедур, которые я сделаю сразу же, как вернусь домой, помыть руки с «Доместосом». Кожа слезет, да и хрен с ней. Подошел к раковине, открутил барашек. Кран чихнул, выплюнул порцию холодной воды, потом полилась нормальная струя. Я сунул под нее пальцы. Бр-р-р. Холодно-то как! Тут и так-то не жарко, еще и вода ледяная!
И мыло хозяйственное.
Хотя я где-то читал, что оно вроде как с обеззараживанием справляется чуть ли не лучше, чем всякие там бактерицидные. Я принялся намыливать руки.
А потом поднял голову и встретился взглядом со своим отражением.
И заорал.