Звезда Пигаля (Мария Глебова–Семенова) - читать онлайн

Звезда Пигаля Мария Глебова-Семенова, княгиня Нахичеванская

Шумит ночной Пигаль… В 20-е годы минувшего столетия это был не просто район Парижа – это был город в городе. Улица, названная в честь скульптора Жана-Батиста Пигаля, обретшего славу большо-ого эпатажника после того, как он изваял обнаженного Вольтера (нашел же, между нами говоря, кого обнажать: мудреца весьма преклонных лет, никогда не страдавшего переизбытком внешней красоты), находилась близ Монмартра, который всегда имел известность скандальную, и близ бульвара Клиши, на коем не только крутились ночами красные лопасти знаменитой Мельницы – Мулен Руж, но и прогуливались туда-сюда жрицы любви – всех ростов и возрастов, всех цветов кожи, всякой комплекции, на всякий вкус, на всякий кошелек, гораздые на всевозможные причуды. Мелькали меж сими красавицами также и юные красавцы, поскольку охочих до содомского греха в мировую столицу распутства тоже приезжало немало…

Постепенно название улицы стало названием целого района: одноименной площади, улиц Фонтэн, Дуэ, да и вообще всех прилегающих. И все же сначала Пигаль был не более чем случайным сборищем злачных мест, воровских притонов и всяческого бесстыдства. Но после Первой мировой войны, а особенно – после русской революции…

Франция понемногу приходила в себя, осваивалась в мирной жизни, люди жаждали веселья, а эмигрантам, вновь и вновь являвшимся из России, надо было чем-то жить, потому в Пигале плодились, росли, словно грибы после дождя, русские кафе, ресторанчики и рестораны, закусочные, бары… Кстати, в то время русские говорили именно так – не «на Пигале», а «в Пигале». Поскольку Пигаль – это было нечто большее, чем просто площадь, просто улица, просто район. Это был образ жизни.

Здесь сосредоточилось особенно много русских ресторанов и заведений для удовольствия; здесь было бессчетное количество нежных русских проституток с громкими фамилиями и родословными, а также изысканных, хорошо образованных сутенеров, не уступавших им происхождением; здесь русские оркестры и цыганские хоры заглушали саксофоны негров и звуки безумно модного аргентинского танго; здесь можно было за небольшую – по сравнению с центром Парижа – плату провести безумную ночь, забыться в каком угодно чаду, под какой угодно аккомпанемент – хоть цыганской скрипки, хоть джаза, хоть русской песни. Здесь можно было не говорить по-французски, потому что русские открыли здесь свои парикмахерские, лавки, отельчики. Жили здесь. И ходили по улицам казаки, гвардейские полковники, профессора Московского и Петербургского университетов, знаменитые артисты, писатели, красавицы, кружившие головы высшему свету в обеих русских столицах, а теперь отдававшиеся за ничтожные деньги любому праздному американцу, которых сюда влекло, как мух на мед…

В Пигале было все перемешано, все свалено в одну кучу. Это была пристань для смятенных сердец и опустившихся тел, призрак радости, которая исчезала при первых лучах солнца.

Да, ночных ресторанов здесь было хоть пруд пруди. Имелись заведения совсем скромные, куда ходили люди, жившие в дешевых отелях, где негде было готовить и не было пансиона. Впрочем, и в таких простеньких ресторанах можно было кутнуть, если заводились деньги. Имелись и очень дорогие кабаки с джазом, который тогда начал входить в моду, или нарочитые а-ля рюсс; были просто, так сказать, приличные места – с красивыми, изысканными дамами для танцев, а то и с мужчинами, наемными танцорами. А где-то имелось всего понемногу – изысканности и пошлости, сдержанности и разврата, дешевого шика и тонкости вкуса, модных волнующих мелодий – и залихватских песенок вроде вот этой, рожденной революцией:

Et cetera, et cetera…

Как раз на пересечении улиц Пигаль и Фонтэн – с правой стороны, если идти по направлению к пляс Пигаль, – находился в 1925 году небольшой ресторанчик, который ловко балансировал между богатством и бедностью, вульгарностью и приличием. В нем песенка про знаменитый шарабан звучала особенно часто. Но не только благодаря ей пользовалось сие заведение особенным успехом в Пигале. Немалую популярность снискало оно и из-за своего названия – «Золото атамана».

Очень интригующее название… Люди осведомленные усматривали в нем весьма прозрачный намек на скандальную и загадочную историю. Как известно, адмиралу Александру Васильевичу Колчаку достался на хранение золотой фонд Российской империи. Потом, когда чехи сдали сибирского диктатора красным, Колчак, предвидя собственную трагическую участь, передал золото на хранение атаману Семенову, своему другу и преемнику. В 1921 году Семенов бежал с остатками своих частей в Маньчжурию. Куда при этом делось золото – баснословное количество! – не знал никто. Догадок строилось – считать устанешь…

И вот нате вам – «Золото атамана»! Кабак в Пигале с роковым, судьбоносным, загадочным, обещающим, манящим названием! Какое золото? Уж не колчаковское ли? Какого атамана? Уж не Семенова ли? Получалось, что человек, который открыл заведение, что-то знал о судьбе золотого запаса бывшей Российской империи?

На этот вопрос немедля возникал однозначный ответ – «нет», стоило только любопытствующим увидеть содержателя ресторанчика. Звали его Тархан, и был он вроде бы армянин… Во всяком случае, внешностью (небезызвестный Ломброзо[1] счел бы ее материалом благодатнейшим!) напоминал он сапожника либо чистильщика сапог, каких великое множество развелось в свое время и в Москве, и в Петербурге, и в Тифлисе, и в Эривани, и в других городах бывшей России. Причем растения-то были весьма теплолюбивые: за Урал, тем паче – в Сибирь, носа они не совали, так что едва ли Тархан бывал-живал в Забайкалье и водил знакомство с адмиралом Колчаком, даже атаманом Семеновым, чтобы каким-то непостижимым образом сделаться поверенным их тайн. Другое дело, что среди обслуги его кабака были люди именитые. Швейцаром служил бывший генерал Н. Метрдотелем – полковник ее императорского величества лейб-гвардии уланского полка фон Р. К офицерскому составу этого же полка некогда принадлежали два официанта (увы, даже инициалов их не сохранило беспощадное время). В хоре пели бывшие баронесса, профессор Московского университета и оперная дива Мариинки, также оставшиеся неизвестными. Экс-князь Б.-Б. служил наемным танцором, экс-граф Л. был ныне шоффэр битого-перебитого «Рено» – развозил по домам подвыпивших посетителей кабака, пользуясь протекцией генерала-швейцара. Ну что, такая великосветская, сиятельная кабацко-ресторанская обслуга была в те баснословные времена явлением обыденным. Вполне может статься, кто-то из господ офицеров прежде служил в Забайкалье и вот в память о тех невозвратимых временах и его героях и предложил поименовать новую ресторацию на углу Пигаль и Фонтэн «Золотом атамана».

Эта версия, как иногда пишут авторы криминальных романов, вполне имела бы право на существование, когда бы не была совершенно далека от истины. А истина состояла в том, что господин Тархан, и в самом деле бывший тифлисский сапожник, являлся не настоящим владельцем сего кабака со столь интригующим названием, а лицом подставным. Но докопаться до того, кто был истинным содержателем «Золота атамана», не мог никто, хотя многие и пытались.

А между тем ответ, как это очень часто и бывает, лежал буквально на поверхности, и сего хозяина любой и каждый посетитель ресторана мог лицезреть в Пигале довольно часто, чуть ли не еженедельно. Ну а уж раз в две недели хозяин «Золота атамана» появлялся в своем заведении непременно.

Вернее, не хозяин, а хозяйка, потому что ресторан принадлежал женщине.

Впрочем, глядя на нее, никто, даже самый проницательный человек (да возьмите хоть того же Ломброзо!) нипочем не догадался бы, что это не просто завсегдатай (или следует все же сказать – завсегдатайка?) ресторации, а его владелица. Дама сия приезжала в наемном авто, таким же образом и уезжала, но вовсе не обязательно пользовалась услугами графа-шоффэра. Никаких знаков почтения она к себе не требовала, кроме тех, какие непременно полагались всякому клиенту, того паче – клиентке, еще того паче – клиентке столь привлекательной.

Она и впрямь была очень мила – лет двадцати пяти или двадцати восьми, беленькая, румяная, в том немножко простодушном светло-русом и голубоглазом русском стиле, который в первые послереволюционные годы очаровал Париж, а потом ужасно ему приелся. Но пока время пресыщения еще не наступило, и даже самые простенькие русские красавицы котировались в столице моды и веселья – котировались весьма и весьма высоко! Тем более если они не топтались скромненько у задних дверей, щеголяя некогда роскошными обносками и титулами с пресловутой приставкой «экс», а разъезжали в авто, одевались с иголочки в шикарных модных домах, мерцали брильянтовыми серьгами, имели на шее длинные нити жемчугов и небрежно роняли с белых прекрасных плеч манто баснословной цены из настоящих русских соболей, а то даже из горностаев. Этак небрежно, по-королевски…

Дама сия держала себя если не по-королевски, то уж наверняка по-княжески. Она даже появлялась в ресторации не одна. Причем появлялась не в сопровождении кавалера, а при ней всегда имела место быть какая-то бесцветная особа в черном, с поджатыми губками и опущенными глазками – что-то вроде компаньонки или дуэньи. Якобы сама наша дама уж такая скромница и недотрога, что ни шагу супротив приличий не шагнет!

Бонтонные приличия блюлись, впрочем, недолго. Отведав (под «беленькую»!) красненькой рыбки или селедочки дунайской, непременно с рассыпчатой картофелью, покушавши еще кислой капустки или бочковых крепеньких, хрустящих огурчиков, засоленных знатоками сего дела прямо в подсобных помещениях ресторации (делая заказ, дама каждый раз доверительно сообщала: «Вустрицы осточертели – мочи нет!», при этом выразительно чиркая по нежной шейке ребром ладони и закатывая голубые, чисто сапфировые глазки), дама просила на горячее котлет, потом блинов со сметаной и еще чаю – покрепче, сладкого с лимоном, да непременно в подстаканнике. Вкусы ее знали в «Золоте атамана» получше, чем «Отче наш», однако каждый раз метрдотель, следуя правилам игры, выслушивал заказ лично, со вниманием неподдельным и истовым. А и впрямь было ему любопытно: вдруг да изменится заказ? Бывало, бывало и такое! Например, просила дама на сладкое киселя с молоком… Но это было единственное, что менялось. Прочее же оставалось прежним.

Так же, как и то, что происходило после ужина.

Пошевелив плечиками, которые до сей минуты были прикрыты кашемировой шалью (неужто еще не упоминалось, что при любом туалете, будь то вышитая стеклярусом туника из «Китмира», который держала великая княгиня Марья Павловна, или нежнейшее шифоновое струящееся платьице из «Ирфе», от самой Ирины Юсуповой, графини Сумароковой-Эльстон, или какое-нибудь геометрическое творение Поля Пуаре, а то и безделка «некой Шанель», дама наша всегда имела на открытых плечиках еще и шальку, расписанную капустными розами?), и обнажив их, дама шла танцевать с князем Б.-Б., который умел и в вальсе покружить, и в танго пройти на полусогнутых, по-змеиному вертя головой, и даже виртуозно швырял в стороны нижние конечности в зажигательном, модном-премодном чарльстоне, которым американка Джозефин Бэйкер, недавно гастролировавшая в Европе, «заразила» весь Старый Свет и который стал королем танцев.

Наша дама танцевала превосходно! Она была столь неутомима, что князь Б.-Б., слывший некогда первым танцором и самым галантным бальным кавалером Петербурга, начинал дышать тяжело и неровно, на висках его появлялась испарина, а щеки блестели глянцевым, слишком ярким румянцем… И никому, в том числе и ему, было тогда еще неведомо, что румянец тот не простой, а чахоточный, и именно из-за чахотки суждено умереть в Париже (вернее, в Пигале) отпрыску древнего русского рода… Царство ему небесное, конечно, бедолаге, однако не о нем сейчас речь.

Заметив, что кавалер начинает сбиваться с ноги и задыхаться, дама сочувственно улыбалась ему, трепала по плечу, которое раз от разу становилось все костлявее, просила подать себе еще чаю, выпивала стакан маленькими глоточками, а потом с улыбкою поднималась на маленькую сцену, которую предусмотрительно освобождал маленький утомленный хор. И…

В ход шло все – все самые дешевые кафешантанные замашки и приемчики, благо дама отличалась фигурой великолепной, поворотливостью замечательной, а ноги, то и дело вскидываемые так высоко, что видны были черные сетчатые чулочки и маленькие кружевные, с шелковыми ленточками панталончики из дома белья «Адлерберг», – ноги эти были не ноги, а мечта любого мужчины!..

Ах, что тут начиналось в зале… Что тут начиналось!

Ошалевшие американцы швыряли на сцену не то что банкноты – кошельки, набитые долларами, которые уже и в те времена были самой надежной купюрой. Ошалевшие французы (нация более прижимистая, а в ту пору и менее состоятельная) отбивали ладони в щедрых аплодисментах. Преследуемые фантастической инфляцией немцы (нация еще более прижимистая!) ладони жалели и топотали в знак неописуемого восторга ногами. Русские, которые, разумеется, тоже случались среди посетителей популярного кабака, расплачивались самой чистой и неподдельной валютой – слезами.