Отец закончил войну в сорок третьем… Кое-как ковыляющий на костылях из-за развороченной от разорвавшейся рядом немецкой мины ноги, с пробитым пулей плечом, изрезанный в военных госпиталях докторами, исчерканный старыми и недавно зажившими шрамами вернулся в Сучан. Только одних нашивок от тяжёлых ранений было пять полосок, а ведь ещё и лёгкие имелись… Да кругом он был весь в шрамах…
Но повезло ему, уцелел в пекле войны, выжил. И пусть правая нога, кости которой хирурги собрали буквально из осколков, плохо гнулась и работала со скрипом, зато осталась на месте. А не была отрезана и выброшена в отходы. Левой повезло больше, она не так сильно пострадала от той мины. Время быстро лечит и костыли скоро оказались лишними – им на смену пришла деревянная палочка. Вот без палки ходить на дальние расстояния было никак невозможно. Ну а то, что раненая нога всё время мозжила сильно, особенно на перемену погоды, так и что? Зато целая, зато живой…
И ещё один подарок от той немецкой мины остался с ним на всю оставшуюся жизнь – это в синих оспинах и пятнах от близкого разрыва немецкой мины лицо. Отметка прощальная от той войны… Ну и осколки в теле никуда не делись, и зажившие шрамы, и инвалидность. Правда, осколки эти в сорок седьмом году всё-таки ему из груди вырезали. Отец потом их показывал. Чёрные и страшные кусочки мёртвого металла. Вырезали, правда, не все, все так и не смогли, побоялись…
Там же на фронте отец во второй раз вступил в партию. Первый-то раз он ещё в двадцатых был в ряды принят, на Сучанской шахте. Он тогда коногоном под землёй трудился. Тогда же добытую породу только на лошадках и вывозили, электричества в шахтах не было. Они же с дедом сразу шахтёрами устроились работать, когда от Дарьи Ивановны сбежали. Дед мой в забойщики пошёл, а отец в коногоны…
Почему всё-таки во второй? Вот ты торопыга… Говорю же – в первый раз его ещё на шахте в партию приняли. И уже как бы от партии на РабФак учиться послали. А РабФак тогда был во Владивостоке, в Китайском городке. Рассказывал потом – китайцев там сто-олько было, ужас. Ага. Все в синем ходят и всё по-своему лопочут. «Ходя, ходя» их звали… А джонок сколько было в Семёновском ковше! Паруса косые…
Там же на учёбе они с моей матерью и познакомились. И там же, во Владивостоке, у них Владислав родился… Старший мой брат…
А уже после РабФака они вернулись в Сучан, и его первым секретарём партии назначили, в самом начале тридцатых. И жили они у родителей матери, в старом доме. Где? Так на Банковской же! Прямо напротив рынка. Ты же Сучан знаешь? Знаешь…
– Это тогда он Сучан был, а сейчас Партизанском называется.
– Ну-у, да. Как с китайцами дружба медным тазом накрылась после событий на Даманском, так у нас в крае срочным порядком все китайские названия заменили на наши. Зря, конечно. Привыкли чуть что, историю переписывать… Так вот, старый дом на горке стоял, и мы все в нём выросли. На той его стороне, что к саду была обращена, красной краской большими буквами гордо написали, как сейчас вижу: «Вадя!» Старшего брата так дома звали.
– Досталось за надпись-то?
– Да я уже и не помню, – схитрил Иваныч и уклонился от ответа. И быстро продолжил, возвращаясь к рассказу. – Там мы все и жили сначала. Это потом уже родители свой собственный дом построили. Не одни, конечно, все им помогали. И дед с бабушкой, и мы поучаствовали…
В тридцать седьмом партия послала батю в Ленинград учиться, во Фрунзенское училище. Отец всегда мечтал морским офицером быть, вот и поехал. А дорога тогда какая была? Не знаешь? То-то… Короче, опоздал батя в училище, приём уже закончился и его военкомат Ленинградский решил отправить на учёбу в танковое училище! Куда? А не помню, куда. В Тамбов, что ли… Да не важно! Важно, что отказался батя наотрез на танкиста учиться, и его из партии исключили. И закрыли… Время тогда такое было…
Отсидел он в Ефремове полгода.
Потом реабилитировали, выпустили, и он вернулся в Сучан. И пошёл работать в СучанТорг. Реабилитировали же, потому и пошёл. А вот в партии всё-таки не восстановили…
В сорок первом война началась, и его призвали. Дивизия вроде бы как Сто девяносто первая стрелковая называлась. Формировали их в Смоляниново. И эшелоном отправили сразу под Москву. Всё у них было! Дивизия-то кадрированная. И обуты все, и одеты, как положено. И оружие у всех было, даже машины разведки БТ-7 и танки 26-ые…
Рассказывал – в бой сразу бросили, «с колёс». «Ура-а!» Танки впереди. А экипажи за своими танками вместе с пехотой позади бегут. Один мехвод оставался на месте. Почему? Так движки же на авиационном бензине работали! Броня слабая – одно попадание в него, и танк словно свечка вспыхивал…
А батя ведь офицером был. И струсившего бойца тогда застрелил. Ну, чтобы панику в бою пресечь. Тогда же приказа Сталина ещё не было…
– Какого приказа?
– А «Ни шагу назад»… Да, застрелил… И батю разжаловали и отправили в штрафбат…
Рассказывал, сейчас уже точно название места и не припомню, но вроде бы как под Старой Руссой, вывели их на позицию, а там болото… Ночь, морозец и не пошевелиться – немцы стреляют сразу, пули над головой так и посвистывают. Так до утра в стылой болотной воде и лежали. А утром команда готовиться к атаке. Вставать, а шинели в лёд вмёрзли. И не только шинели. Но, поднялись кое-как… Не все… Оглядывается, а вокруг серые холмики в воде лежат… Замёрзли…
Выдали каждому пережившему ночь по полкружки спирта, винтовку одну на пятерых, по одной обойме патронов и вперёд, завод какой-то отбивать у немцев. Отбить-то отбили, а там чаны со спиртом! Братва в тех чанах тонула…
Короче, немцы потом без единого выстрела завод назад взяли. Потом уже во второй раз их оттуда выбили. А батя после той первой атаки сразу в госпиталь попал. Ранило его тогда в первый раз.
– Постой, как это одну винтовку на пятерых?
– А вот так! Отец рассказывал – бежим в атаку с палками и ждём, когда товарища убьют! Того, у кого винтовка в руках. Чтобы подхватить. Так и добежали…
А штрафники тогда все там легли. Уцелели лишь те, кто в госпиталях был…
Короче, батя искупил кровью…
Потом и в партию на фронте вступил…
Награды? Было «Боевое Красное Знамя» и медаль «За отвагу»…
– Что говоришь? Друзья тебя по местам былых сражений под Псковом провезли? Давай-ка, рассказывай…
– А что тут рассказывать? Это всё своими глазами видеть нужно. Приехали тут как-то к хорошему моему товарищу родственники из-под Мурманска, ну и решил он показать им те места, где их родственник воевал, где ранен был. Сам-то товарищ поисковик, всю Псковскую область своими ногами истоптал, останки бойцов искали и перезахоранивали, боеприпасы разминировали. Позже об этом расскажу. Так вот, собрались они и поехали, заодно и меня с собой пригласили. Отказываться не стал, с удовольствием согласился. Маршрут лежал через Остров в сторону Пыталово, это у нас в Псковской области такой населённый пункт есть, городок небольшой и симпатичный.
В Острове посетили музей. Поисковики всё найденное сюда сдавали. Чего только в залах нет! Провели нам экскурсию. Ну и товарищ свои комментарии по ходу рассказа вставлял. Мол, что откуда подняли, да с какими трудностями при этом сталкивались.
И самое удивительное, что как-то между делом, словно о незначительном, рассказал он о своём старом товарище Семёныче.
Я сначала не сообразил, о ком именно рассказ. Только слушал, головой кивал, да по сторонам на экспозиции поглядывал. Потом спохватился: «Кожаная куртка с убитого им собственноручно фашиста? Это как?»
– А вот так! Оказывается, партизанил тот товарищ в 1-ой бригаде. Молодой, правда, был тогда. И зимой 42-ого, в самом начале 43-его с Большой Земли в бригаду приказ пришёл, захватить станции Карамышево и Подсевы. Перерезать железную дорогу на Дно, чтобы немцы бронепоезд из Пскова к линии фронта не смогли перегнать. А в Карамышево у немцев бронетранспортёр находился. Как раз на станции. И нужно было этот бронетранспортёр выманить из села, чтобы подорвать. Семёнычу и дали задание «пошуметь», чтобы выманить немцев. А как пошуметь? Просто так тоже стрелять не хочется. А тут как раз немец на подводе продовольствие вёз награбленное. Вот Семёныч его то ли из трёхлинейки своей, то ли из карабина, не столь важно, этого фашиста и застрелил! И куртку с тела в качестве трофея снял. Да у неё на спине дырка от пули должна быть! Смотри внимательно на куртку. Что? Не видно? Ну, значит, повесили её так. Но дырка точно есть, я сам видел…
– А бронетранспортёр-то выманили?
– Конечно! И подорвали! Сначала Карамышево у немцев отбили, а потом и Подсевы. И трое! Трое суток их удерживали! Это в самом начале 43-его!
– А я и не знал…
– Да. А в Подсевах потом бригаду Германа этот же бронепоезд расстрелял. Всех 1600 человек вдоль железной дороги в клочья разметал. Там история до того мутная, что и рассказывать не хочется. И до общепринятой настоящей… Как до того Китая на карачках. Поэтому вспоминать и рассказывать не хочу. Если тебе интересно, сам можешь узнать у местных. Они все ту историю знают…
Так что вот так! И я не стал выспрашивать. Потому что уже знаю, если товарищ говорить не хочет, то вытягивать из него что-то бесполезно…
Из Острова поехали дальше. Чуть-чуть не доезжая Пыталово музейный комплекс организовали поисковики-энтузиасты на добровольных началах, именно туда мы и нацелились. «Линия Сталина» так и называется этот комплекс. Дорога до него от шоссе идёт грунтовая, хорошо так накатанная многочисленными машинами, тянется рыжей лентой мимо нескольких заброшенных деревушек, покинутых безжизненных домишек с покосившимися, а то и вовсе с провалившимися крышами, мимо заброшенных садов по живописным холмам и полям. Въезжаешь под шлагбаум на обустроенную грунтовую стоянку и становишься прямо нос к носу со старой разбитой военной техникой. Два новых ангара с экспозициями за этой техникой чуть ниже по склону установили, под навесом небольшая выставка откопанной боевой техники в рядок поставлена. А слева и чуть дальше мемориал с воинскими захоронениями. А ещё дальше и уже правее откопанный ДОТ с траншеями и землянкой, пограничная вышка со старым пограничным же столбиком, с поблекшим, но пока ещё отчётливо просматривающимся гербом великой, но уже несуществующей страны…
Экскурсовод неторопливо и явно не в первые рассказывает о выставленном напоказ оружии, вполне демократично даёт потрогать и подержать руками покоробленные временем и изуродованные огнём войны поржавевшие образцы ручного стрелкового оружия, параллельно с этим просвещает об отгремевших здесь боях и сражениях. Неторопливо, пока не зацепили мы его вопросами за живое. Вот тут-то и слетело с него спокойствие. Загорячился, закипятился. А всего-то нужно было спросить о помощи властей этому святому делу…
В основном, вся существенная помощь оказывается или неравнодушными людьми, или международным банком. Американским, причём! Именно им и выделяются гранты на развитие. А Государство наше? А что Государство? Исправно присылает инспекторов пожарной охраны, ну и другие соответствующие проверки никогда не заставляют себя долго ждать. Лучше бы не мешали работать или денег на развитие подкинули. Хотя бы немного и регулярно. А то лишь перед памятными датами привозят в музей волонтёров, быстренько наводят порядок, раздают обещания, словно перед выборами и буквально на следующий день все эти обещания благополучно забываются. А так, в основном, предлагают изыскивать собственные средства и использовать собственные возможности и связи. Ну они так в принципе и делают. Ещё бы не мешали при этом… Хотя бы… Но подобное вообще из разряда неосуществимых мечтаний. Ладно, пустое.
Кстати, о равнодушных и неравнодушных… Например, характерный недавний случай. Произвели ребята раскопки на месте сражения, подняли останки 23-х павших бойцов, запросили три гроба для захоронения. Выделили два… Денег нет! Как хотите, так и выкручивайтесь… Вот так…
Или другой характерный случай, совершенно с противоположным отношением. Приехала как-то большая семья, заказали экскурсию, походили, посмотрели, послушали. Спрашивает глава семейства: «А что это за отдельное захоронение?»
– Недавно откопали во-он там тринадцать расстрелянных евреев. Тут и дети, и старики… Молодежь все не старше 35-ти…
– А почему простенько всё так?
– Как смогли…
Буквально через день приехала строительная техника, рабочие, и сделали вот этот памятный мемориал. Привезли и гранитные чёрные плиты с выбитыми на них надписями. Мол, под этой плитой столько-то бойцов лежит, под этой столько-то… Дорожки выложили, подходы к каждой мемориальной плите оформили. Вышло строго и торжественно. А, главное, за душу берёт…
Предпринимателем тот посетитель оказался, и человеком как раз неравнодушным. И не делящий живых и павших по национальностям…
Потом товарищ мой ещё на одно место меня привёз. Дорога грунтовая перемежалась остатками асфальтового покрытия и как-то неожиданно резко закончилась на окраине очередной практически обезлюдевшей деревушки. Раньше-то здесь и двухэтажные дома стояли, а сейчас лишь развалины скалятся пустыми проёмами окон, щерятся зубастыми обломками разломанных стропил провалившейся крыши. И везде сады заброшенные, заросшие, никому уже не нужные, не радующие людей. Яблоки, сливы на ветках…
Хотя, нет, есть здесь ещё жители, остался кто-то. Вон и палисадник обустроенный, цветочками окультуренный, и собачка на крыше будки внимательно так в нашу сторону поглядывает.
На окраине деревушки грунтовка резко обрывается, дальше поля и перелески, холмы и овраги. И чуть заметная в высокой траве колея от колёс.