На море бушевал шторм. Корабль стонал, словно человек, страдающий от невыносимой боли. Да и немудрено. Словно кости, трещала его палуба, обвисшей кожей трепались на свирепом ветру порванные паруса, а сломанные мачты походили на выступавшие из мертвого тела ребра. Корабль умирал и корчился в своей предсмертной муке. Буря терзала его, разрывала на части и в то же время никак не могла сдвинуть с места. Он застыл, словно накрепко привязанный к чему-то на дне добротной пеньковой веревкой, сплетенной лучшими новгородскими мастерами.
Люди, сгрудившиеся на палубе, просоленные, усталые и сами едва живые, уже не пытались ни натягивать снасти, ни браться за весла. Теперь ни у кого из них не оставалось сомнений: сам Царь морской гневается на них и требует себе искупительную жертву.
Был среди людей высокий да статный купец в богатой, затканной золотым шитьем одежде. На него и поглядывали сейчас остальные – кто с надеждой, кто с ненавистью.
– Садко-купец, – прошептал один из моряков, сплевывая на ходящую ходуном палубу. – Вот те крест, из-за него беду терпим! Давно ли был в Новгороде последним, спасибо говорил, когда за столом чарку наливали, а теперь, как разбогател, зазнался, сам черт морской ему не брат!
Его товарищ, уже немолодой, с просмоленной жиденькой бородкой, быстро взглянул из-за плеча, не слышат ли, и покачал головой:
– Ты, Ярун-то, потише. Морской царь головы требует, вот Садко-то твоей головушкой и расплатится.
– На чужом горбу в рай не въедешь, – снова сплюнул моряк. – Море – оно справедливость любит. Помяни мое слово, даром наш гусляр не отделается! Заплатит-таки гордец за все, что с него причитается!
Словно в подтверждение его слов корабль снова душераздирающе заскрипел, будто завопили от боли и страха сразу сотни глоток. Люди зашумели, еще сильнее заволновались. То тут, то там все яснее звучало страшное слово:
– Жертва! Жертва!
Словно шторм, нарастал людской гул.
Человек в расшитом кафтане медленно оглядел толпу. Его лицо блестело от морской воды, а волосы прядями прилипли к высокому лбу, и все же чувствовалось в нем некое благородство, словно была на этом человеке особая печать.
– Жертву, говорите, надобно?! – спросил он зычным голосом, перекрывающим вой ветра. – Кто сказал «жертву»? Ну, подходи, кто смелый!
Молчит дружина, притихли матросы. Страшно пасть жертвой жестокой бури, но там, возможно, есть еще шанс спастись, а подвернуться под руку разгневанному Садко никто не хочет. Наконец, вышел из толпы один старичок. Идет, качается, за снасти цепляется, еле-еле на ногах держится.
Предстал он перед купцом, поклонился и говорит:
– Не вели казнить, именитый гость[2], вели слово молвить! Стар я, нечего мне терять, а потому не боюсь уж твоего гнева. Разве не видишь сам, что осерчал на нас Морской царь. Не двигается наш корабль с места, сколько усилий ни прилагаем. Уж и вино в воду лили, и злато-серебро бросали – без толку. Хочет Владыка головы человеческой.
– Что же ты такое, пес паршивый, болтаешь! – поднял было Садко руку, чтобы проучить стоящего перед ним человека за дерзкие слова, да и опустил: не годится старца бить.
– Нужно кинуть жребий, – продолжал тем временем старик. – Чей жребий быстрее других утонет, тот в жертву Морскому царю и потребен.
– Отродясь ему не кланялся и кланяться не стану! – ответил Садко гордо, и в тот же миг в небе полыхнула молния, словно небесный карающий меч.
Забегали, заголосили люди, а старик упал на колени, ухватившись за полы златотканого кафтана.
– Пожалей, Садко, если не себя, то наших сыновей да жен, что на берегу дожидаются! Поклонись Морскому царю, чай не каменный, не развалишься.
Скрипнул зубами купец, да делать нечего.
– Ладно, – махнул он рукой, – бросим в море каждый свой жребий, и первым кинул в воду свою шапку.
Тут же пошла шапка ко дну, словно была сделана не из мягких невесомых шкур, а из тяжелого свинца.
Посмотрел Садко на это и покачал головой:
– Неправильный это жребий. Кинем еще раз. Теперь судить будем по тому, какой жребий последним на волнах останется.
Бросили снова. На этот раз отвязал он от пояса меч и кинул его в море. И снова чудо – легкие деревянные щепки, что бросили дружинники или матросы, тут же ко дну пошли, а тяжелый меч на волнах качается.
Вздохнул купец.
– Видно, такова моя доля.
Взял он свои верные гусли, а более ничего, перекрестился и прыгнул в море.
И как только сделал он это, замерла страшная буря, и, покачнувшись, вновь поплыл корабль, все дальше и дальше уходя от того места, где остался Садко, примостившийся на тонкой доске, случайно подаренной ему морем.
Когда изрядно потрепанный бурей корабль скрылся за горизонтом, небо и вовсе просветлело, разошлись тучи и выглянуло солнце.
Осмотрелся Садко вокруг. Куда ни глянь – синь да синь. То небесная, то морская. А на горизонте небо с морем и вовсе мешаются, словно две сестры, прильнувшие друг к другу в тесном объятии.
Улыбнулся купец, вспомнив те времена, когда он, простой гусляр, ходил на берег Ильмень-озера и подолгу играл там на своих чудесных гуслях так, что его сам Царь морской заслушивался.
Тронул он струны гуслей, и поплыла над морем дивная мелодия. Звенящая, как ручеек, мощная, как шум горного водопада. И было в ней все на свете – и первый лучик едва пробудившегося солнца, и горячий шепот влюбленного юноши, и тепло первого погожего дня… Так хороша была эта чудесная мелодия, что даже ветер затих, заслушавшись, а поверхность моря стала гладкая, словно шелк.
Великой силой обладали те гусли…
– Великой силой обладали те гусли… – Александра подняла взгляд от книги и пожала плечами. – Вообще-то очень странная версия. Впервые такую вижу. Обычно гусли Садко не считаются волшебными, а былина повествует о том, как бывший гусляр, а ныне купец попал на дно, где играл перед Морским царем, а тот, чтобы наградить музыканта, велел ему выбрать жену из морских царевен.
– Доводилось читать, – согласился Ян, устроившийся на подлокотнике ее кресла. – Там еще было про то, что Морской царь долго этого самого Садко запугивал. Говорил, что, мол, или съест его, или сожжет, или женит. Уж не знаю, что страшнее.
– Только твои шутки, – отрезала девушка.
Динка, наблюдавшая за их пикировкой с дивана, чуть заметно улыбнулась. Ян понравился ей сразу, но теперь он, похоже, приносит настоящую пользу, потихоньку размораживая Александру. Его постоянные провокации, как ни странно, шли только на пользу, и Саша все больше напоминала живого человека, а не ледяную скульптуру или хладнокровную русалку. Кстати, а ведь ее, кажется, когда-то тоже выловили из моря…
– И еще один момент, – снова задумчиво сказала Саша, – Садко долгое время простой гусляр. Свой дар он получает после первой встречи с Морским царем. Тогда Садко, еще не ставший купцом, бродил по берегу реки, напевая свои песни, и так пленил Морского царя, что тот выплыл из пучин и пообещал Садко помощь. Но, мне кажется, дело не только в этом. Именно после той встречи песни гусляра стали обладать особенной силой. Что, если Морской царь отдал человеку гусли?
– Интересная версия, – кивнул Глеб. – Ну а дальше-то что?
Ему, как главе их маленького отряда, положено быть серьезным и, если что, одергивать наиболее увлекшихся членов команды. Динка на него не сердилась. Глеб, как и Ян, был стопроцентно своим.
Долго играл Садко, пока не иссякли силы, а потом, обессиленный, заснул.
Проснулся он уже на дне морском, где высился прекрасный перламутровый дворец Морского царя.
Сам царь, с густой седой бородой, в которой запутались ракушки, сидел на высоком коралловом троне.
Поклонился ему Садко, а Морской царь и говорит:
– Много ты, Садко, по морю плавал, меня подарками не уваживал, а теперь сам прибыл мне в подарочек. Скажи теперь, казнить тебя или миловать.
– Все в твоей воле, – ответил Садко, – только позволь мне прежде сыграть на гуслях. Может статься, в последний раз.
Заиграл Садко веселую плясовую. И такова оказалась сила волшебных звуков, что весь дворец пустился в пляс. Не выдержал сам суровый Морской царь. Соскочил он со своего трона и пошел в присядку. Уж он плясал так, что все вокруг ходуном ходило. А волны на море поднимались с гору, много кораблей затонуло тогда.
Три дня играл Садко, и три дня танцевал Морской царь, а после умаялся и пощады запросил.
– Перестань играть, – попросил он, едва удерживаясь на ногах, которые по-прежнему выделывали всякие коленца, – не обижу я тебя, а напротив, награжу.
Умолкли волшебные гусли, и Морской царь обессиленно опустился на ступеньку своего трона.
– Ух, уморил… – вздохнул владыка. – Ладно, обещал я тебе награду, и слово свое царское сдержу. – Выдам за тебя одну из своих красавиц-дочерей!
Не смог возразить Садко: велика честь, да только если женишься на одной из русалок, на всю жизнь в подводном царстве и останешься, никогда земли родимой не увидишь, никогда не увидишь ясна солнышка, никогда не пробежишь по мягкой траве, никогда не поклонишься городу знатному, господину Великому Новгороду. Что же делать? И вдруг услышал Садко, что кто-то шепнул ему в ухо:
– Соглашайся, но как станет Морской царь дочерей своих показывать, пройди мимо всех. Самой последней пойдет девица Чернавка, ее и выбери, да как сыграют свадьбу и положат вас почивать, к жене своей не притрагивайся, тогда сможешь на Русь-матушку вернуться.
Сделал Садко все так, как ему подсказали.
Вывел Морской царь своих дочерей – одна другой краше. И были они милее всех земных девушек, сияли они ярче солнца ясного. Засмотрелся на их красоту Садко, но вовремя вспомнил совет. Прошел он мимо всех русалок и остановился перед последней, самой скромной, самой неприметной из них.
– Позволь мне, царь, выбрать вот эту! – указал он на Чернаву.
Удивился Морской царь, да разве тут поспоришь.
– Ну что же, бери ее, раз пришлась по сердцу, – согласился он.
Тут же устроили пышную свадьбу, какой на Руси-матушке и не видывали. Кружились хороводами прекрасные морские девы, и казалось, что это разноцветные резвые рыбки. Щедро лились меды пряные и яства столь диковинные, каких Садко ранее не пробовал ни на родине, ни в далеких чужеземных землях.
Как отшумел праздник, уложили Садко спать с молодой женой. Только гусляр даже смотреть на нее не стал, отвернулся к стене и вскоре заснул.
А проснулся он уже на Руси-матушке, на берегу речки неподалеку от Новгорода, что Чернавою прозывается.
Перекрестился Садко, поблагодарил Бога за спасение и пошел домой, где уж его живым увидеть не чаяли, а к пристани как раз его корабли подходили, целые да невредимые.
И зажил с тех пор Садко в богатстве и радости. И жену себе взял человеческую, девушку ласковую да добрую, что первой ему на родном берегу встретилась.
– Вы заметили один интересный факт?.. – Саша подняла голову от книги и оглядела друзей. – Когда Садко прыгал с корабля, у него были гусли. Фигурируют они и в сцене на морском дне, а вот на берегу их, похоже, уже нет. Какой делаем вывод?
– Ты хочешь сказать, что они так и остались в море? – Северин – высокий, светловолосый парень с пронзительными синими, как море, глазами, даже подался вперед. – И нам опять, как в Китеже, придется лезть под воду?
При упоминании Китежа Динка невольно передернула плечами. Если бы не Ян, все они так и остались бы при дворе княгини, поддавшись воздействию Китежской иконы, позабыв о собственном прошлом. Воспоминание, в целом, не из приятных.
– Возможно, – уклончиво ответила Александра.
Динка подозревала, что и Саша вовсе не в восторге от перспективы отправиться на морское дно. У нее были свои причины не доверять воде, ведь родные девушки погибли при крушении яхты, выжила только Александра. Как-то, на заре обучения в школе, Динка ради спортивного интереса залезла в электронную базу, прочитала личные дела учеников и узнала, что у Саши после трагедии была серьезная водобоязнь. С ней случались нервные припадки, стоило только увидеть текущую воду, какое-то время она даже не желала становиться под душ или залезать в ванну. Теперь, конечно, лучше. Когда вся команда ездила в летний лагерь, Александра даже купалась, правда, у самого берега.
– Мы справимся, – сказал Ян непривычно серьезно.
Динка заметила, что парень положил руку на плечо Саши, показывая что девушка не одна, что он не бросит ее в беде. Ян мог сколько угодно насмехаться, паясничать и даже задевать чувства Александры, но как только доходило до серьезных неприятностей, он оказывался рядом и без колебаний отдал бы за нее собственную жизнь. Это чувствовалось, такие вещи всегда видны, хотя их никогда не выставляют напоказ. Глядя на Александру и Яна, становилось даже завидно. Почему саму Динку все воспринимают как ребенка, относятся несерьезно. Ей бы, может, тоже хотелось, чтобы рядом находился кто-то надежный и умный… Ей, в конце концов, уже почти пятнадцать, в то время как Джульетте, когда она влюбилась в своего Ромео, было только тринадцать. Можно сказать, старость на носу, а в жизни ничего не происходит.
Девочка покосилась на сидевшего неподалеку Северина, единственного свободного парня из их компании. Светловолосый, мужественный, красивый, но надежды на него вообще нет. Конечно, он возится с ней, но при этом воспринимает как младшую сестру, готов вытирать нос и варить манную кашу.
– Главное, чтобы нам опять не помешали, – проговорил Глеб и окинул всю компанию внимательным взглядом.
Все замолчали. Глеб затронул очень опасную тему.
Об этом в группе не говорили.
После неувязок с прошлым заданием все члены команды сочли, что среди них есть предатель, сливающий информацию конкурирующей организации. Разумеется, проводилось расследование. У Динки при воспоминании о нем до сих пор немели кончики пальцев. Да, расследование было, и после него Евгений Михайлович, директор школы, официально заявил, что предателя в команде нет, что информацию сливал один из охранников, напарник Сереги, а захваченный в подвале Брюсова дома маг сбежал сам, ловко освободившись от веревок.
Никто из «русичей» не оспорил слова директора – да и как их оспоришь, чтобы показать свое доверие к команде, их тут же отправили на новое задание, и все же… все же в голосе и во взгляде Глеба читалась настороженность. Он словно намекал, что имеет собственное мнение, отличное от мнения руководства.
Динка выдержала его взгляд спокойно и лишь чуть заметно презрительно улыбнулась, вспоминая беседы с Евгением Михайловичем. Беседами их называл сам директор, ранее служивший в весьма определенных структурах, которыми до сих пор пугают доверчивых и впечатлительных иностранцев. Члены организации, носившей название КГБ – иначе: Комитет государственной безопасности, – умели добывать информацию. Сомневаться в их профессионализме глупо.
Ребята молчали. Саша раскрыла книгу и демонстративно погрузилась в чтение. Ян заглядывал в текст из-за ее плеча, и порой до Динки долетало фырканье, когда на глаза магу попадалось уж слишком смешное слово или красочное описание. Глеб, словно ни в чем не бывало, снова склонился к документам, которые изучал, а Северин со скучающим видом листал какой-то потрепанный том.
Девочка встала с дивана и подошла к окну.
Небо было беспросветно-серым и, словно тетрадка, расчерченным косыми линейками дождя. Весь школьный сад промок до последнего листика и блестел, переливался под тугими струями. Прижав ладонь к стеклу, Дина задумалась.
Сразу после возвращения из Монино ее пригласили на беседу.
– Проходи, садись, где удобно. – Школьный психолог Светлана, правая рука Евгения Михайловича, дружелюбно улыбнулась застывшей на пороге Дине.
Девочка деловито оглядела комнату с диванами и мягкими пуфами, приглушенный свет лампы падал на причудливой формы дизайнерский столик. Пахло ладаном и еще чем-то холодным, от чего Дина внутренне поежилась.
– А где же все? – поинтересовалась она.
– Что именно? – Светлана вопросительно подняла бровь.
– Ну, там дыба, клещи, раскаленная жаровня – все, что нужно для допроса.
Школьный психолог улыбнулась:
– Нам это ни к чему, ведь у нас не допрос, а беседа. Ты знаешь, что все мы оказались в очень сложной и неприятной ситуации. Да-да, все мы: и вы, и я, и Евгений Михайлович – ведь в случившемся есть доля нашей вины, и изрядная. В общем, боюсь, без вашей помощи не справиться.
Динка настороженно опустилась на пуфик.
– Я, конечно, могу еще раз проверить наше программное обеспечение на предмет взлома и уязвимостей. Но это же глупо. Я тоже подозреваемая. А если я и вправду шпион, то не только не найду ничего серьезного, но только хуже сделаю, – сказала она с деланой серьезностью.
Но Светлана как будто не заметила насмешки.
– Мы все здесь подозреваемые в каком-то смысле, – сказала она с грустью. – Но это по-своему справедливо. Очень хорошо, что ты склонна к техническим, точным наукам. Ты по-другому видишь мир, замечаешь то, на что другие не обратят внимания. Это может очень помочь нам всем.
– Ну что же, я готова, спрашивайте, – Динка уселась, по-турецки скрестив ноги, и внимательно посмотрела на психолога.
– Ну, сначала самое простое: не замечала ли ты в последнее время что-то странное? Изменилось чье-то поведение, у кого-то появились посторонние интересы в городе?..
Девочка пожала плечами.
– Вроде бы нет. Но, наверное, только глупый шпион ведет себя подозрительно. Умного заподозришь в самую последнюю очередь. И на самом деле сливать инфу может кто угодно. Все отлучались по своим делам, и достаточно надолго, чтобы встретиться с кем-то или передать что-нибудь. Мы же не сидим тут как привязанные.
– Ну, в этом случае ты как раз вне подозрений, – Светлана улыбнулась. – Почти все время проводишь в школе. И значит, не можешь быть шпионом.
– Это утверждение ошибочно, – торжествующе сказала Дина. – Как раз, если рассуждать логически, то могу. Евгений Михайлович пару раз давал мне доступ к нашим системам безопасности. Просил проверить, нет ли там каких-нибудь маленьких дырочек для маленьких жучков, ну в компьютерном смысле.
Психолог кивнула, показывая, что понимает, о чем речь.
– Конечно, с тех пор доступы менялись, и не раз. Но будь я шпионом, то наверняка оставила бы для себя лазейку.
– А зачем тебе быть шпионом? – вдруг спросила Светлана.
– Ну как же, – обиженно протянула девочка, – а бесчеловечное обращение: литературой и физкультурой мучают, пытают овсянкой.
– А как насчет предательства? – спросила она снова.
– Что? – переспросила Дина.
– Тот, о ком мы говорим, не шпион, а предатель, – сказала Светлана серьезно и убежденно. – Потому что предал своих друзей и чуть не убил их. По-настоящему, а не как в компьютерных играх. Ты же помнишь Арину. И то, чем завершился штурм у озера, тебя как раз тогда похитили[3]. И ничего веселого или романтичного в этом нет. Это подло и больно. Для всех остальных, конечно. Я, как и ты, хочу, чтобы все это поскорее кончилось и никогда не повторялось.
Дина смотрела на нее притихшая, как мышка, лишь глаза девочки посверкивали в сумерках, окутавших комнату.
– Я… я понимаю. Простите. На самом деле, простите. Просто я не хочу думать об этом. Потому что все это так, как вы сказали. Просто… предателем не может быть кто-то из наших! – добавила она тихо, но убежденно.
– Я очень хочу верить, что это так. Если бы я была религиозным человеком, то, наверное, молилась бы об этом. Но тогда ты тем более должна мне помочь. Представь, что тебе дали задание… по учебе. Трудное, неприятное, но просто задание.
– Ну… – Дина, уселась поудобнее и наморщила лоб.
– Что ты можешь сказать о Глебе?
– Он часто отлучается по делам. Иногда возвращается поздно. Да нет, это не Глеб. Он же правильный до жути. И Евгения Михайловича очень уважает.
– С ним могло что-то произойти. Жесткие, правильные люди долго терпят, но легко ломаются, – предположила Светлана. – Может, изменилось чье-то отношение к нему? То, чем вы занимаетесь, – суровое и опасное дело. И у взрослого человека оно может вызвать серьезный стресс. Уверена, во всех ваших провалах Глеб до сих пор винит себя.
– Мы все любим Глеба и уважаем, – возразила Динка. – И никто не стал к нему хуже относиться из-за того случая на острове Перуна[4]. У всех бывают фейлы. А у озера он и вовсе ни при чем. Там собралась куча серьезных, взрослых дядей с автоматами. Они и должны были смотреть.
– Я понимаю, что все вы хорошие друзья, но все же с кем-то человек лучше сходиться, с кем-то хуже. Как по-твоему, у кого из вас с Глебом наиболее доверительные отношения?
Девочка задумалась:
– Наверное, с Сашкой. Они же дольше других знакомы. Ну и с Северином они, по-моему, хорошо ладят.
– А ты?
– Я слишком несерьезная, трачу время на ерунду, на игры то есть, и всякие литературы-истории не очень люблю. И искусство тоже – старые шмотки да пыльные картинки. Глеб меня еще маленькой считает. – Она вздохнула.
– А с Сашей или с Северином Глеб не ссорился?
– Да вроде нет.
– Дина, – Светлана пристально на нее посмотрела, – а ты знаешь, что Саша и Ян?.. – Она не окончила фразу. Дина с интересом смотрела на нее, явно ожидая продолжения. – Что им нравится проводить время вместе.
– Что они влюбились друг в друга? Так все видели, там, в Глинках.
– Как ты думаешь, как воспринял это Глеб?
– Глеб? Так он же с Олей. Ну, вы понимаете, им нравится проводить время вместе. Здесь он главный и занимается тем, чем нравится. Может, он и расстраивается из-за всех этих провалов, но не будет из-за этого предавать.
– Хорошо, а Саша?
– Мне кажется, ей здесь хорошо. И Ян опять же. Она последнее время вообще как-то ожила. И ради чего ей сговариваться с этими уродами?
– Может быть, Ян?
– Ну, он у нас недавно, конечно. И не со всеми сразу поладил. Но вообще он ничего. Футболки у него классные. С черепами, как я люблю. И музыку слушает правильную. Хотя я, конечно, слишком мало его знаю. Наверное, это надо у Евгения Михайловича спросить, он же его в школу брал. А что, – Дина мысленно попросила у Яна прощения, ну да ничего, выкрутится, – вы думаете, что он засланный? И Сашу тоже подговорил или заколдовал? Он ведь маг, вы знаете.
– Когда последний раз Саша и Ян отлучались куда-то вместе? – спросила Светлана.
– Я за ними не слежу. Им бы это не понравилось, – Дине отчего-то нестерпимо захотелось показать «психологине» язык. – Но там, в Глинках[5], мы все отлучались, может, и они тоже. Не стану врать, я не обратила внимания, могло быть. Меня после тех событий еще долго трясло.
– Страшно было?
– Вы не представляете! Вообразите – такой лес, как в ужастиках, деревья корявые…
– Я не о том, – Светлана мягко перебила девочку. – Когда тебя взяли в плен на озере, страшно было?
Дина едва не прикусила язык, вот же змея!
– Да, – сказала она. – То есть сначала да, когда я поняла, что меня схватили. А потом уже не очень.
Психолог удивленно подняла брови.
– Меня не били, не пытали, как я боялась сначала. Сносно, в общем, обращались… для военнопленного. А потом, я знала, что меня все равно спасут, вытащат оттуда. Вы же не бросили бы меня.
– Что ты рассказывала им о школе?
– Я говорила вам уже. Ничего. Да они особо и не расспрашивали, а я старалась их не злить. Всяко приятнее ждать, пока тебя спасут, на диване с ноутом, чем связанной в ванне, например. Они простые были, как Северин говорит, бойцы. Наверное, ждали кого-то поважнее.
– Ты вообще с ними не разговаривала?
– Я как раз пыталась: спрашивала, кто они и собираются ли просить за меня большой выкуп, но они не ответили. Ну и по мелочи – можно ли выйти в туалет и все такое. Ах да, сказала им, что они еще пожалеют о том, что меня захватили. И ведь, правда, пожалели. Вы бы видели, как их Северин одной левой раскидал! – Глаза у девочки заблестели, на щеках появился легкий румянец.
– Кстати, о Северине. Что ты скажешь о нем?
– С ним все ясно. Он им Арининой смерти никогда не простит, и на их месте я бы с ним старалась не встречаться. Плохо кончится.
– Что ж, – сказала Светлана, – спасибо. Ты можешь идти. Если вдруг вспомнишь что-то еще, приходи ко мне в любое время. Ну и вообще приходи, помни, что ты не одна.
– Конечно, не одна! – Девочка возмущенно уставилась на собеседницу. – Мы – команда!