Глава 5. Вика
Это было больно.
Очень.
Словно в свежую, незатянувшуюся ножевую рану воткнули напильник, а потом резко его повернули.
Как он мог?
У нас с ним было всякое – и хорошее, и плохое. Когда он вылез наконец из болота, в которое сам себя загнал, он был благодарен мне.
Искренне благодарен.
Я хорошо это помню – его поцелуи, наши жаркие ночи, теплое дыхание на моей шее, когда он спал, а я боялась пошевелиться, лишь бы не потревожить его сон, – и тихо улыбалась в темноте от счастья…
Правда, потом счастья становилось все меньше и меньше…
Когда что-то исчезает, на его месте воцаряется Ничто.
Пустота.
Которую постепенно заполняет холод, ощутимый не телом.
Душой.
Человек вроде бы рядом с тобой, двигается, говорит что-то – а ты чувствуешь, что его уже нет. Тот, другой, любимый, ушел куда-то далеко, а ты ждешь и надеешься, что он вернется. Заглядываешь в знакомые глаза – и не видишь его. Того, чью жизнь вытащила фактически с того света, чей сон берегла, жертвуя своим во имя любви…
Я умею любить, я это знаю. Но когда твоя любовь не нужна, она съеживается внутри тебя, становится старой, сморщенной, некрасивой.
Неприятной.
Тягостной.
Словно носишь в себе чужое, инородное тело, которое мешает жить, – но нет на свете такого хирурга, который вырезал бы эту опухоль, которая отравляет твои мысли и давит на сердце…
Вот только любой человек, страдающий от тяжкого недуга, надеется на излечение. И я, больная своей изможденной, токсичной любовью, втайне от самой себя верила в чудо. Ведь в те минуты нашего далекого счастья он, как и я, тоже мечтал о ребенке. Гладил меня по животу, говорил, что это священное место, колыбель природы, из которой выйдет настоящий воин, похожий и на него, и на меня. Наше общее произведение искусства, которое мы создадим вместе. Ничего, что не получается, великие шедевры создаются не сразу…
Надо отдать ему должное: он умел красиво и уверенно говорить, когда было нужно. Но тогда я чувствовала: его слова искренни, идут от души, от самого сердца…
И до сегодняшнего дня периодически проверяла себя лакмусовыми бумажками надежды – а вдруг…
Сначала часто, потом все реже и реже.
Когда проверяла последний раз, уже и не помню: два месяца назад? Три? Так, на всякий случай, умом понимая, что нас уже ничто не связывает и уже не свяжет, – и все-таки продолжая надеяться…
Но сегодня я получила от него страшный удар в самое сердце.
Лучше б просто убил.
Пусть даже больно и неумело.
Я бы не сопротивлялась.
Сама бы горло под нож подставила, улыбнулась и сказала напоследок спасибо. И правда: зачем жить, если тот, кого любила, ушел навсегда, а тот, кто остался – уже совершенно другой человек, ненавидящий тебя так же искренне и неистово, как раньше любил?
Но вот так, напильником в рану – зачем? Что я сделала, чтобы нашу общую мечту, наше пусть ушедшее, но такое теплое прошлое выжгли дотла страшные слова, которых я точно не заслужила?
«Между нами все кончено. Не звони мне больше. Документы на развод пришлю. Убирайся к черту из моей жизни. Со своим выродком разбирайся сама».
Эти слова написали те самые пальцы, что ласкали меня, гладили мое лицо и живот – колыбель нашей общей мечты, которую он теперь ненавидит так же незаслуженно, как ненавидит меня…
Я поняла, что еще немного – и я сделаю что-то страшное.
С собой или с ним – не знаю.
Скорее с собой.
Мстить себе всегда проще, чем тому, кого когда-то любила…
И тогда я вдруг осознала, что стою перед зеркалом одетая и копаюсь в сумочке, проверяя, все ли я взяла: оба паспорта, банковские карты, косметичка, второй телефон взамен разбитого…
Да, это я.
Это – мое.
Пока одна половинка меня сжигает себя в приступе безысходности, вторая уже приняла решение бежать. Куда угодно, лишь бы подальше от этого дома, насквозь пропахшего нашим прошлым, воняющим, точно гниющая тина в заброшенном пруду.
И я ушла.
Бросила все, что было мне больше не дорого.
Дом, когда-то бывший общим гнездышком и вдруг ставший чужим и жутким, как развалины склепа.
Воспоминания о любви, которые безумно хотелось стереть из памяти, – ах, если б их можно было просто удалить одним движением пальца, словно файл из компьютера!
Осколки розовых очков, которые давили мне на голову последние месяцы, – но я все не решалась сбросить с глаз эту обузу, пока их не разбили прямо на моем лице…
С собой я взяла лишь самое необходимое: деньги, документы и свои слезы. Казалось, невозможно такое, нет в человеке столько соленой воды, чтоб она лилась по щекам не останавливаясь. Подумалось, когда я выбегала за ворота нашего дома, что иногда, в минуты самого страшного горя, наша кровь превращается в прозрачные горячие капли, вытекающие из глаз, оставляя внутри нас густой алый осадок. И он высыхает, сжимая сердце и душу, превращая жизнь в средневековую пытку и быстро становясь твердой коркой, непробиваемой для чувств, которые делают нас такими слабыми…
Я не хотела, чтобы Макс мог узнать, куда я поехала, потому не стала вызывать машину. Впрочем, такси остановилось, едва я подняла руку, – хоть в этом повезло.
И с водителем – тоже.
– В аэропорт, – тихо попросила я, а шофер лишь бросил внимательный взгляд в зеркало заднего вида и весь путь не проронил ни слова. Иногда так немного нужно от людей, чтобы другие люди были им искренне благодарны.
Просто помолчать.
И получить за это молчание чаевые, превышающие стоимость поездки.
В здание аэропорта я почти бежала, мечтая о том, что мой самолет уже ждет меня и мне удастся купить билет в самый последний момент. Куда? Все равно, лишь бы подальше от этого города, превратившегося в могилу для всего, что было мне дорого.
Вот они, стеклянные двери, желанные ворота в другую жизнь, о которой я пока не имею ни малейшего представления, в которых отражаюсь я – бежевый лепесток, оторвавшийся от прекрасного цветка с безжалостным приговором «не любит…».
И тут за своим отражением я увидела тень.
Слишком быструю, чтобы быть случайной.
Тень явно двигалась за мной, стремительно сокращая расстояние… и я обернулась, вдруг разом поняв, что мой самолет уже меня не дождется. Неужели Макс наконец решился и купил мою жизнь, хоть я и была полностью уверена, что у него не хватит на это духу?
Ладно, если я права в своих догадках – наверно, так даже лучше. Надеюсь, что эта сделка обошлась ему подороже, чем покупка одного дуба сорта «мидзунара», привезенного из Японии. Просто обидно на пороге смерти сознавать, что твоя жизнь стоит дешевле какого-то дерева.
В руке человека, похожего на гибкую тень, блеснуло что-то.
Ну вот и все.
Машинально прикрываю живот рукой, понимая при этом, что вряд ли смогу защитить самое ценное, что взяла с собой: своего ребенка. Жаль, что ему не придется увидеть этот мир, в котором хорошего наверняка больше, чем плохого…
А вот в моей жизни, к сожалению, плохое все же победило…
Даже как-то легче стало от принятия того, что не придется больше тащить в себе груз, с каждой слезинкой становящийся все тяжелее и тяжелее. Ерунда это все – что от слез, мол, становится легче. Облегчение приходит, когда слезы заканчиваются. Иногда – вместе с тобой…
Но внезапно рядом с человеком-тенью появилась коренастая фигура в камуфляжной куртке – а потом все произошло очень быстро. И вот человек в куртке, нахмурив брови, зажимает рану в руке, а гибкой тени уже нет рядом с ним. И ясно, что если б не этот несимпатичный тип в пятнистом камуфляже, то не его, а моя кровь капала бы сейчас на сломанное длинное шило, явно предназначавшееся мне, а теперь беспомощно валяющееся на мраморном полу.
Наверно, надо было бы как-то помочь раненому человеку, однако я стояла точно в ступоре. Порой головой понимаешь, что́ нужно делать, а вот тело отказывается подчиняться. Не хочет снова возвращаться в мир, полный жестокости, – и будто бы не мои губы шевелятся, вместе с выдохом выпуская наружу несусветную чушь, за которую мне потом обязательно будет стыдно.
– Вы мне поможете?
Он усмехнулся. И сказал неожиданное:
– Извините. Я испачкал ваш плащ.
А потом открыл карман на рукаве, выдернул оттуда жгут, одним движением перетянул свою руку выше локтя и сказал:
– Пошли.
Повернулся – и направился к стоянке такси.
Мне ничего не оставалось, кроме как последовать за ним, собирая мысли в голове, словно рассыпавшуюся мелочь из разбитой копилки. Мой привычный мир, похожий на корабль, до предела нагруженный проблемами, продолжал тонуть – и мне, чтобы сохранить остатки разума, как и любому утопающему, необходима была соломинка. Пусть даже такая – небритая, с чертами лица, как будто вырубленными из камня, и внимательными глазами, которые словно искали в тебе недостатки – и находили их постоянно, к счастью, не озвучивая результаты своих поисков.
И пока я собирала в кучу свои мысли с весьма незначительным номиналом, этот человек в камуфляже подошел к машине, возле которой стоял водитель-бомбила, крутя на пальце ключи.
– Застрахована?
– Что? – вылупил глаза водитель.
– Извини, – сказал мой камуфлированный спаситель, после чего шевельнул плечом – и шофер согнулся, словно у него прихватило живот. Спаситель же аккуратно снял у него с пальца ключи, сел в машину и рявкнул оттуда: – Тебе особое приглашение нужно?
«Я к такому общению не привыкла!» – моментально всплыла в голове мысль, едва не трансформировавшаяся в слова. Но мне все-таки хватило мозгов не озвучить ее – и взамен призом пришла вторая, более здравая: «Значит, придется привыкнуть, если хочешь жить».
Этот мужлан в камуфляже был совсем из другого мира, словно вывалился из иной вселенной, для меня чуждой и незнакомой. Но я своим женским чутьем определила еще в первую секунду после того, как взглянула в эти глаза, спокойные и бесстрастные, как у охотящегося снежного барса: если кто и поможет мне, то только он. А окончательно осознала лишь когда села в машину, которую он отобрал у другого человека так же легко и естественно, как я крашу губы.
– Но ведь можно было взять такси… – робко пролепетала я.
– Можно, – кивнул он, резко вдавливая педаль газа. – Тогда дубль завалил бы тебя через пару минут, поравнявшись с такси на ближайшем светофоре.
– Дубль?
– Ага. Второй киллер, дублирующий первого на случай, если тот облажается.
– С чего ты…
Договорить я не успела.
Пуля, пробив заднее стекло, ударила в торпеду, расколов панель дешевой магнитолы.
– Дилетанты, – фыркнул мой спутник, резко бросая машину вправо и выжимая газ до пола.
Автомобиль взревел двигателем, словно раненый бык на арене корриды, и рванул вперед, виляя между другими машинами, соблюдающими более вменяемый скоростной режим.
– Тут же везде камеры, – простонала я, вспомнив сцену из какого-то боевика, где бравые полицейские перегородили дорогу автомобилями, прячась за капотами и целясь в преступников из ружей и автоматов.
– Это точно. И сейчас для тех, кто за ними наблюдает, будет неслабое шоу.
Я не поняла, к чему он это сказал, как вдруг мой спаситель резко крутанул руль.
Машина, визжа покрышками по асфальту, развернулась на сто восемьдесят градусов – и рванула вперед, навстречу движению… и серому спортивному автомобилю, едущему прямо на нас!
Я и не думала, что это настолько страшно, когда ты летишь навстречу другой машине, и понимаешь – никто не свернет. Ни твой водитель, ни тот, чей пассажир сейчас, высунув руку из окна, целится из пистолета прямо тебе в лицо…
И вдруг меня отпустило.
Будто оборвалась струна, которую столько лет какой-то сумасшедший музыкант натягивал все сильнее и сильнее.
Я прямо ощутила внутри себя этот хлопок – и уже потом увидела маленькое отверстие в лобовом стекле с расходящимися от него во все стороны многочисленными маленькими трещинами.
А еще через долгое мгновение длиной в вечность серый спортивный автомобиль вдруг резко свернул в сторону, ударился об отбойник, взлетел вверх – и, вспыхнув в воздухе, огненным шаром упал на другую сторону дороги.