Два мощных паровоза, обшитых стальными листами, тащили за собой тяжелую тушу австрийского «командного» бронепоезда по рельсам железнодорожной ветки Львов – Ковель. Бронепоезд двигался по направлению, перпендикулярному линии фронта, постукивал колесами на стыках, медленно приближаясь к передовым позициям. На холмы и перелески Галиции опускался тихий майский вечер. Искры, вылетавшие из паровозных труб, ярко вспыхивали на фоне потемневшего неба.
Блиндированный штабной вагон бронепоезда делился на отсеки, одним из которых был походный кабинет начальника австрийского Генерального штаба, барона Франца Конрада фон Гетцендорфа.
В войсках семидесятитрехлетний фон Гетцендорф пользовался популярностью. Особыми полководческими талантами барон не блистал, но был снисходителен и добродушен, осторожен, аккуратен, не увлекался националистической риторикой, унижающей мадьяр, чехов и словаков, а иногда даже проявлял неожиданное остроумие.
Император Франц Иосиф тоже благоволил своему бессменному начальнику Генерального штаба. Престарелый монарх был весьма невыразительным человеком бюрократического склада мышления, недаром при переписи населения в Вене он записал себя в анкете как «самостоятельного чиновника». Однако Франц Иосиф питал почему-то слабость ко всему военному, обожал носить мундир, самолично ревностно следил за тем, чтобы солдаты тщательно застегивались на все пуговицы и до блеска начищали сапоги… Несмотря на свою военную манию, австрийский император ни разу не выиграл ни одну войну.
Конрад фон Гетцендорф соответствовал представлениям Франца Иосифа об идеальном офицере: рост под два метра, плечи развернуты, грудь колесом, пышные седые усы и орлиный взор. Что же до блистательных военных побед, так не всем же быть Мольтке и Клаузевицами!
Не приходится и говорить, что когда нагрянул 1914 год, сам Франц Иосиф и его верный начальник Генштаба вовсе не противились войне, запамятовав свой неудачный военный опыт. Как раз наоборот.
Надо сказать, что благостная Вена, столица вальсов, весь тот мир и спокойствие начала века, о которых с таким умилением вспоминали позже, на полях сражений, были не чем иным, как отраженным теплом пламени, вспыхнувшего яркими языками перед тем, как погаснуть. Многое предвещало конец двуединой империи и Габсбургского дома: судьба брата императора Максимилиана, который дал согласие на коронацию в качестве мексиканского императора и закончил свою жизнь под пулями военного трибунала, и прежде всего судьбы двух наследников – Рудольфа, покончившего с собой, и Фердинанда д’Эсте, смерть которого в Сараево послужила поводом для чудовищной бойни.
В войсках, в народных массах, в аристократических и придворных кругах – словом, во всех слоях общества Франца Фердинанда д’Эсте терпеть не могли. Конрад фон Гетцендорф хорошо знал Фердинанда, долго служил под его началом и вскоре после убийства эрцгерцога – таков был официальный титул наследника австро-венгерского престола – прославился на всю империю примечательной фразой, так охарактеризовав своего покойного шефа: «Он был невыносим потому, что был несчастен».
Сегодня в своем передвижном штабе фон Гетцендорф принимал высокого гостя – Верховного главнокомандующего австрийскими войсками эрцгерцога Фридериха, который сел на командный бронепоезд в Лемберге, куда специально приехал на встречу с начальником Генерального штаба из Кайзер-Эберсдорфа, венской императорской резиденции.
Везло старому вояке фон Гетцендорфу на эрцгерцогов! И, что характерно, один другого лучше…
Фридерих, который был на четверть века моложе фон Гетцендорфа, обладал типичной для Габсбургов внешностью: немного скошенным лбом с хорошо выраженными надбровными дугами, массивной нижней челюстью с тяжеловатым подбородком, прикрытым аккуратно постриженной бородой. Волосы, изрядно поредевшие на лбу и висках, припорошены ранней сединой. Его темно-серые, чуть навыкате глаза казались странно неподвижными, какими-то стеклянными. Не красавец, конечно, однако выглядел солидно.
К сожалению, по глубокому убеждению фон Гетцендорфа, эрцгерцог и Верховный главнокомандующий разбирался в искусстве войны, как кошка в алгебре. Говоря совсем уж откровенно, фон Гетцендорф считал наследника австро-венгерского престола самоуверенным титулованным болваном…
Поэтому беседа их складывалась непросто. Разговор вертелся вокруг возможного русского наступления по всему Юго-Западному фронту. Зря Брусилов с Калединым надеялись, что небывалая концентрация их войск останется без внимания противника; австрийские разведывательные службы тоже не зря свой паек ели.
Фридерих напирал на то, что у австрийцев даже сегодня, в условиях глубоко эшелонированной обороны, недостаточно сил, чтобы противостоять дикой азиатской орде:
– Русских слишком много… И мы ничего не сможем с ними поделать в случае наступления! Они завалят наши траншеи трупами и пойдут дальше, нацеливаясь на Лемберг…
Франц Конрад фон Гетцендорф с легкой усмешкой заметил:
– А вот наши союзники в Берлине предложили попробовать этот минус обратить в плюс.
– Вы о чем?
– Я о концентрации русских… Очень неплохо, если русские завалят траншеи трупами. При условии, что это будут их траншеи, а не наши.
Фридерих удивленно поднял брови:
– Я все же не понимаю…
– Сейчас поймете. Наши берлинские союзники и гм-м… друзья… – фон Гетцендорф сделал многозначительную паузу. Он недолюбливал пруссаков и считал себя в куда большей степени немцем, нежели они. – Так вот, наши друзья полагают, что скопление большого числа людей в одном месте – прекрасная среда для развития инфекций. Если кто-то один заболеет чем-нибудь эдаким, смертельно опасным… Где один, там и два, и сто, и тысяча, и… Понимаете? Русским придется забыть о наступлении.
– Но наши солдаты и офицеры тоже изрядно сконцентрированы на узкой полосе фронта, они окажутся в столь же плачевном положении, – возразил эрцгерцог.
– Отчего же?.. Они надежно отгорожены от русских варваров нейтральными полосами, рядами колючей проволоки, окопами, траншеями и всем прочим. Так что все будет зависеть от того, с какой стороны линии фронта заболеет этот «кто-то». Германский Генштаб предлагает… Как бы это выразиться поделикатнее, слегка помочь судьбе и Господнему промыслу направить действие высших сил в… э-э… нужную сторону. Но если честно, мне не очень-то нравится их предложение!
– Могу себе представить! – поморщился Фридерих, тоже пруссаков не слишком жалующий.
Стоит заметить, что геополитическая ситуация в Европе начала двадцатого века запуталась до последней степени. Власти Австро-Венгрии, в частности, терпеть не могли северного соседа, молодой и нахальный рейх, крепнущий год от года. «Выскочки и плебеи Гогенцоллерны лишили нас, Габсбургов, императорского титула в империи всех немцев!» – так считал престарелый Франц Иосиф, и эрцгерцог Фридерих такую точку зрения всецело разделял. Но…
Геополитика – хитрая штука, и грязи в ней еще больше, чем в политике обыкновенной. Слаба была одряхлевшая Австро-Венгрия против кайзеровской Германии, приходилось дружить из-под палки, принимать позу подчинения.
– Боюсь, что до конца вы представить этого не можете. Впрочем, выслушайте сами господина полковника Хейзингера, он, должен заметить, умеет убеждать, – буркнул в усы Гетцендорф и нажал кнопку вызова адъютанта.
– Отто, скажите герру полковнику, что эрцгерцог готов выслушать его соображения и предложения.
Через минуту в походный кабинет вошел высокий, худощавый и сутулый мужчина среднего возраста в мундире полковника медицинской службы рейхсвера. У него было холеное бесстрастное лицо с маленькими колючими, как бы ощупывающими все вокруг себя глазками. Ощущалась в его взгляде какая-то пугающая, холодно-расчетливая решимость.
– Полковник Рудольф Хейзингер.
Немец явно не любил терять времени даром: уже через пять минут после того, как он начал «излагать свои соображения и предложения», эрцгерцог Фридерих и фон Гетцендорф почувствовали, что, во-первых, это говорит не дилетант, а человек, обладающий полнотой научного знания о предмете, а во-вторых, что сами они едва понимают смысл одного слова из десяти.
Еще бы! Рудольф Хейзингер все ж таки был не только полковником германской армии, но и профессором Берлинской Императорской Военно-медицинской академии, а это очень серьезное учреждение.
На двоих австрийцев обрушился настоящий град из малопонятных и заковыристых терминов. Некоторые звучали просто неприлично, некоторые – устрашающе. «Колиэнтерит», «каловый перитонит», «патогенность», «вирулентность», «боевые штаммы тифозного микроба» и так далее, и тому подобное.
Послушав некоторое время всю эту грозно звучащую абракадабру, фон Гетцендорф подумал, что Рудольф Хейзингер специально подавляет их своей ученостью и эрудицией, чтобы сломить возможное сопротивление. Ведь он предлагал очень грязное и дурно пахнущее дело, как в прямом, так и в переносном смысле слова. Начальник австрийского Генштаба был в самых общих чертах осведомлен о замыслах Хейзингера, санкционированных германским Генштабом.
«Вот и занимались бы подобной пакостью у себя, на Восточном фронте, – угрюмо подумал Конрад фон Гетцендорф. – Так нет, господа из Берлина опасаются сами изгваздаться в этом жутком дерьме, если правда вдруг всплывет! А нас, нашей чести и нашей репутации им не жалко…»
– Остановитесь, господин полковник! – протестующе поднял руку эрцгерцог. – Вы можете кратко, четко и ясно, на обычном человеческом языке объяснить нам самую суть вашего плана? Без всяких там патогенностей и вирулентностей, провалиться мне в преисподнюю, если я в состоянии уразуметь, что это такое.
– Конечно, могу. – Уголки тонкогубого рта чуть приподнялись вверх, обозначая улыбку. – Кстати, ничего сложного в упомянутых вами терминах нет. Вирулентность – это, проще говоря, степень заразности микроба. А патогенность – степень вредности. Ясно, что для наших целей необходимы, возможно, более патогенные и вирулентные возбудители, а вместе два этих замечательных свойства встречаются редко. Но ничего: для наших русских друзей мы подобрали то, что нужно. Мало им не покажется.
«Надо же, он уже говорит о «наших» общих целях», – мелькнула у фон Гетцендорфа совсем уж невеселая мысль.
Рудольф Хейзингер не нравился барону Конраду фон Гетцендорфу. С самого начала, с первого взгляда полковник медицинской службы не вызвал у него симпатии, а его дальнейшее поведение отнюдь не способствовало повышению доверия. Вскоре Хейзингер стал вовсе неприятен австрийскому аристократу.
То, что предлагал этот малосимпатичный немец, было воистину омерзительным и не имело ничего общего с неписаными и писаными правилами ведения войны. Но… Мерзость могла оказаться очень и очень эффективной, это Конрад фон Гетцендорф уловил сразу.
Суть замысла сводилась к предельно простому соображению: большинство рек, речушек, ручьев и подпочвенных потоков, протекающих по ту сторону фронта, на русской территории, берут начало в Карпатских горах. А горы эти находятся по эту сторону линии фронта, на австрийской территории. Течение стоковых поверхностных вод и падение водоносных пластов идет, естественно, сверху вниз. То есть в данном конкретном районе Европы – с запада на восток.
Тогда, если заразить воду болезнетворными микробами на австрийской стороне, то чуть позже зараза окажется по ту сторону, ее просто течением снесет к русским. И дело в шляпе!
Конечно, все не так просто, нужен точный расчет дозы и того самого «чуть позже», которое потребуется микробам, чтобы оказаться там, где они начнут свое жуткое воздействие на людей. Важно, чтобы они не потеряли пресловутой вирулентности! Но если за дело возьмется такой ас, специалист и профессионал, как профессор микробиологии, а по совместительству полковник медслужбы рейхсвера Рудольф Хейзингер…
Тогда шансы на успех акции становятся весьма велики!
– Брюшной тиф, – мертвенно улыбнулся Хейзингер, – способен выкосить тысячи русских. А представьте, какое моральное воздействие это окажет на противника!
– Это – низость, полковник! – мрачно произнес Фридерих. – Это против законов морали и правил цивилизованного ведения войны.
– Да неужели? А на мой, и не только мой, взгляд, моральны и цивилизованны все способы, которые дешевы, просты и выводят из строя возможно больше солдат противника в самые кратчайшие сроки. Мы уже провели подобную операцию против русских в Восточной Пруссии. Эпидемия сапа, инициированная нами, выкосила едва ли не три четверти кавалерийских лошадей, в результате чего большинство русских кавалерийских частей было преобразовано в пехотные. Очень удачная акция получилась.
– Но ведь тут люди станут болеть и умирать, а не лошади!
– Люди? Недочеловеки, варвары, азиаты, – пренебрежительно пожал плечами Хейзингер. – Туда им и дорога. Его Величество кайзер Вильгельм полностью одобряет этот план. Цистерна с зараженным материалом уже на подходе к Лембергу.
– Без согласования с нами?! Что вы себе позволяете? Вы не в Германии! – В голосе эрцгерцога слышалось сильнейшее раздражение.
Рудольф Хейзингер ни на секунду не промедлил с ответом:
– Если русские начнут успешное наступление на юго-западе, нам придется перебрасывать из-под Вердена и из Восточной Пруссии десятки дивизий и сотни орудий, чтобы заткнуть «дыру». Извините за резкость, ваша светлость, но в Берлине многие уверены, что подданные Его Величества Императора Франца Иосифа умеют лишь вальсы Штрауса танцевать да кофе по-венски варить. Кстати, не припомните, каков национальный долг Австро-Венгрии Берлину? – завершающую фразу Рудольф Хейзингер произнес очень вежливо. Но с таким оттенком вежливости, что звучит страшнее любой угрозы.
Эрцгерцог Фридерих и фон Гетцендорф переглянулись. Еще бы им не помнить, что уже к 1915 году долг Австро-Венгрии своим германским союзникам составлял несколько десятков миллионов марок. По сути, австрийцы воевали за немецкие деньги… А кто платит деньги, тот и заказывает музыку, в политике это правило неукоснительно соблюдается.
– Мы… Мы подумаем над вашим предложением. – Эрцгерцог выглядел весьма подавленно.
– Каков наглец, однако! – раздраженно сказал Франц Конрад фон Гетцендорф, когда Рудольф Хейзингер покинул его кабинет. По мнению барона, представителя старинного аристократического рода, «прусское дворянство» называлось дворянством по чистому недоразумению. – Сразу видно, что пруссак неотесанный. Разговаривает с нами, как с равными, а ведь у него на физиономии написано, что сын лавочника или пивовара.
– Если бы как с равными! – грустно усмехнулся Фридерих. – Он прямо-таки диктует нам условия. Но, судя по всему, нам ничего не остается, как согласиться с этим хамом.