– Где-то под Екатеринбургом, – подумал Иван, молча следуя за Зубровым. Попытка заговорить с лейтенантом в вертолете закончилась односложным ответом и таким прохладным взглядом, будто у Штирлица спросили, знает ли он радистку Кэт. Перед отъездом Иван отдал дочь на «хранение» в домашний, круглосуточный садик Нины, оставил записку жене и вместе с фельдъегерем отбыл до полузаброшенного, частного аэропорта Морока, где их уже ждал вертолет. И после часу лету он сел на площадке в поле у кромки побитого недавним градом леса, откуда молчаливые люди в парадной военной форме отвезли их в промышленную зону по всем признакам находящуюся вблизи какого-то крупного города.
Пройдя вдоль серого, бетонного забора группа пополнилась еще двумя молчаливыми офицерами – адъютантами полковника Ярового, и так они вместе зашли в полукруглый амбар. По стенам тянулись стеллажи с металлическими контейнерами. Так они прошли до середины амбара, когда Зубров свернул к правой стене и распахнул одну неприметную дверь. Внутри широкие коридоры окрашены жизнерадостной оранжевой краской. Без всякого вызова, будто кто-то следил и вел их по камерам наблюдения, распахнулись двери лифта, тихо заиграла «Катюша». Иван раньше бывал в главном штабе, и то место выглядело по-другому, так что можно предположить, что генеральный штаб поменял расположение, а может постоянно меняет. Ехал лифт вниз, ехал недолго и скоро двери открылись в широкий просторный коридор, со светящимися потолками. Здесь Зубров свернул направо. Что интересно: по левой стороне коридора двери во внутренние помещения двухстворчатые, тяжелые и широкие и видны намного реже, чем двери по правой стороне, которые и вовсе прозрачные. Через них видны люди в белых и оранжевых костюмах. За следующей дверью промелькнул привязанный к столу камень, а за другой несколько камней находились в полупрозрачных капсулах. И самое ужасное заключалось в том, что оружия у Ивана с собой не было никакого. Даже обреза!
Разум рвал и метал, кричал, орал диким воплем, что нужно что-то делать, нужно искать оружие. Суровин уговаривал этот мятежный, не сговорчивый разум, что вот рядом идут люди с боевыми пистолетами, а значит и он вроде как не с голыми руками. И не удержался и обернулся на следующую дверь и увидел расчлененного камня: руки, ноги, голова, тело по отдельности прикреплены к стене и похожи на обучающее пособие. Не надо быть особо умным, чтобы понять, что всё это вместе – лаборатория по изучению зомби-камней. Джеки была бы счастлива здесь работать: применить свои знания для спасения уцелевших людей. Ее доброта и невысказанное чувство вины за профессора Паблутти толкают ее на разговоры о том, что если бы она попала в команду исследователей камней, то сделала бы всё возможное и всё в таком духе и синие глаза зажигаются каким-то болезненным энтузиазмом, который знает, что обречен. В больнице-то позволили работать и то хорошо. Даже прекрасно.
За прозрачными дверями последовала прозрачная стена. А за этой стеной два бородатых биолога дымят самокрутками. Курилка тут у них значится, для самых ярых табачных адептов. Говорят в теплицах много чего выращивать стали, но курильщики давно пережили все никотиновые ломки и в магазинах сигареты по карточкам не купить, так что хлопотное это дело. А эти двое сидят, дымят.
Дальше тоже были прозрачные стены, и коридор стал вроде как шире. В просторных помещениях находилось незнакомое Ивану оборудование, стеллажи, техника, колбы, микроскопы и когда коридор свернул направо у дверей теперь уже белых, стоял караул. Зубров сказал доложить о них, тогда один из караульных ответил: – Вас ждут, – постучал два раза в дверь и распахнул ее.
Первым делом Суровин заметил светлые стены и смешариков. Смешарики, понятное дело, нарисованные. В угол убраны низкие, детские столы для дошколят. За широким, длинным полукруглым столом сидели полковник Яровой и генерал Серов. За ними – еще двое адъютантов, и майор Крыжовский, который подал генералу папку и отошел ко второй двери.
Генерал Серов вроде и есть, и вроде его и нет: он как настройщик музыкального инструмента вмешивается тогда, когда появляется разлаженность, а когда всё звучит отлично, то внимательно слушает и потирает пальцами. Так его в народе и изображают: сосредоточенным, как ястреб и потирающим большой и указательный палицы правой руки. Серов взял на воспитание восемь сирот, и это помимо своих двоих родных детей. Ну как взял: при такой-то работе, понятное дело, жена больше возится. Про двух девочек-близнецов он в интервью рассказывал, как остановился при осмотре Макеевки возле дома с разбитыми окнами – так только камни на прогулку выходят, зашел в дом, а там, в кроватке девочки уже очень слабенькие, еле глаза открыли от голода. Погибли бы: деревня-то обезлюдела.
Заслуги генерала велики. Цепь его верных действий привела к тому, что Урал устоял в биологической катастрофе. Внешность у него даже не знаешь, как описать: вроде всего в меру и ничего лишнего нет, и вообще когда смотришь на него, не можешь оторваться от серых, выдержанных в растворе мудрости глаз. По службе Иван больше пересекался с Яровым, в котором природная харизма удачно сочетается с острым языком. Такая сволочная личность определенно должна быть в каждом штабе. Решением Ярового к Ивану погоны и прилетели. Хотя время было тяжелое, сонный, уставший, после тяжелых суток, Иван вынужден был слушать инструктаж и что-то запоминать, потому что полковник не терпел в ближайшем окружении людей без погон, кажется, они вызывали у него «дискомфорт и жжение». Вроде как тоже полезные люди, но немного недоделанные: вот погоны оденем на всех, и считай день по фэншую прошел. Из детей у него один парнишка получается, лет десяти, которого он везде где только можно с собой возит, а женщин, наоборот, много. Его личная жизнь недавно по всему Уралу пролетела видео по телефону, где законная жена Ярового таскает за волосы какую-то девицу и сразу заговорили, что из-за ревности . Тьфу – телефонные камеры – зло!
– Капитан Суровин по приказу прибыл, – отрапортовал Иван и должным образом отдал честь.
– Вольно, – сказал Серов, придирчиво осмотрев капитана в выглаженной полевой форме, и открыл поданную папку.
– Садись, Иван. К тебе будет несколько вопросов, – добавил Яровой и кивнул на стул у стены, – только ближе садись, напротив нас.
– Напротив так напротив, – подумал Иван, взял стул и сел напротив генерала и полковника.
– В армии служил?, – спросил Серов, не отрываясь от папки с личным делом Суровина.
– Так точно, товарищ генерал.
– Под Питером. Почему не остался?
– Отец ждал в семейное дело. Занимался строительством домов и мебели.
– На все руки, значит мастер, – заметил генерал.
– Я больше по мебели дела вёл, открыл цех интерьерных кресел.
– Что ты делал двадцать третьего сентября две тысячи тридцать пятого года. Опиши весь день с утра до вечера, – приказал генерал, резко поменяв тон.
Те, кто пережил двадцать третье сентября тридцать пятого года никогда не скажут: – это было так давно. Что вы хотите: конечно, ничего не помню!
Они не будут морщить лоб, пытаясь вспомнить события того дня, потому что этот день вдавлен в память навсегда, так навсегда, что может и до следующей жизни хватит. В то воскресенье Иван встал рано, как ни крути семь утра для воскресенья рановато, но когда в семье маленький ребенок такое случается. Костик рассыпал игрушки из ящика на пол и некоторые подносил к родителям и активно что-то рассказывал. Для двух лет он хорошо говорил, так что половина слов была понятна. Ирина мягко толкнула Ивана в бок и сказала: – Иди. Корми его.
– Почему я? Я работаю, – не открывая глаз, сказал Иван.
– Потому что я говорила надо предохраняться, а ты сказал: всё будет хорошо, я обо всем позабочусь. Иди и заботься!
– Я переоценил свои силы и больше так не буду, – пробубнил Иван и подмял под себя жену.
Ирина выбралась и побрела на кухню. Сон ушел и отказался возвращаться, из кухни, что удивительно поплыли вполне себе аппетитные ароматы. Она приготовила омлет, и это был третий раз, когда он получился вкусным, был в меру солен и не подгорел. Они еще посмеялись над этими, выпили кофе, и так до десяти и провалялись на диване, играя с ребенком. Костик недавно переболел и это был второй день без температуры. Сколько прекрасных событий выпало на тот день. Жить бы да жить! Ирина убежала в парикмахерскую, прошлась по магазинам, купила подарок Алене, поболтала с подружкой в кафе, и к четырем состоялся: пост сдал – пост принял в молодой семье.
В тот день у Алены должен был состояться первый концерт в филармонии в составе основного оркестра и это безусловно особое событие. Музыкальный гений пятнадцатилетней девочки оценили и как победительницу какого-то музыкального конкурса пригласили сыграть во взрослом оркестре. Иван купил подарок по такому случаю, точнее Ирина купила, потому что хорошо знала вкусы его сестры. Так сертификат в книжный магазин и лежит в бардачке рабочей «лошадки». Мы жили близко, минут десять на авто.
– Была другая машина?, – спросил Серов.
– Рено каптюр. Бордо.
– Почему не поехал на красном Рено тридцать четвертого года выпуска? , – спросил генерал.
– Поставил на тех осмотр.
Выдержав паузу и не сводя с Ивана взгляд, генерал сказал: – Ты старший из многодетной семьи.
– Так точно. Мы с братом погодки, мама умерла от воспаления легких, когда брату было всего три года. Во втором браке у отца родились две дочери. Получается, нас четверо было. Я заехал к отцу, чтобы заодно завести материалы для второго магазина и так получилась, что отцовская теща застряла в пробках, и я остался посидеть с Аней. Отвлек ее игрушкой и остался. Она, конечно, знала меня и не капризничала. Они уехали в конце пятого часа. Аня пританцовывала под музыку на игрушечном пианино, потом села складывать кубики. А Агата Васильевна всё не приезжала. Я включил телевизор, звонил приятелю на счет завтрашней работы . Он не отвечал и я подумал: – Лишь бы не запил. Бывали у него такие «провалы». Половина шестого. Я выглянул в окно, полагая, что пора бы еже увидеть под окнами ее красную киа рио. Потом позвонил, телефон молчал: и у отца молчал, и у мачехи, и у брата, и у его девушки…, – тихо сказал Иван и те страшные события ожили перед его глазами, – но позвонила Ирина и сказала, что наш сын задыхается. У нее была паника, она кричала и плакала в трубку. Я тоже…подумал про воспаление легких. Костик ведь недавно переболел, может, не долечили. Мамы не стало из-за воспаления, и я знаю, что болезнь может развиться очень неожиданно. Я сказал как можно скорее бежать в платную, детскую поликлинику на первом этаже соседнего дома. Мы часто туда обращались. Я говорил сыну:
– Держись герой! Папа едет! Всё будет хорошо, – схватил Аню и выбежал из отцовской квартиры.
На улице было мало машин. Как потом вспоминал Иван: меньше, чем обычно, но в той ситуации было не до количества машин на любимых питерских улицах и даже непривычно большое количество перебравших граждан, валяющихся на земле как-то не вызвало желание подойти.
– Моему сыну было плохо, и ни о чем другом я думать не мог и мчался по полупустым улицам и не замечал, что что-то не так. Золотая осень. Воскресенье. Народ разъехался по паркам, садам. К тому же я уже говорил: на машине минут десять, тогда я домчался намного быстрее.
В приемной с большими окнами в полукруглой раме играла музыка, за столом администратора никого не было. Эта поликлиника работает круглосуточно, и в какое время сюда не доводилось приходить, непременно было людно. А тогда – нет. Иван закричал: – Ирина! Ирина!, – но никто не ответил, тогда он свернул направо в коридор и увидел двух взрослых людей лежащих на полу. Первая, наверняка, была администратором, молодая девушка с растрепанными светлыми волосами и она будто бы билась в припадке, как многие «пьяные» на улице. Не так сильно, как при эпилепсии: с перерывами вздрагивали руки и плечи, а на лице, руках и ногах и как теперь известно, по всему телу проявились серые пятна и кожа в этих местах будто вареная. А второй – мужчина средних лет, с бейджиком доктора не подавал признаков жизни. На его лице также были серые пятна.
– Я взял телефон и набрал Ирину: хотел предупредить, что в больницу идти опасно, здесь какая-то эпидемия. Заиграла ее мелодия «К Элизе», за месяц до этого при подключении бесплатно предложили выбрать подарок. Купили ей вторую сим карту для работы, Иришка …хотела вернуться к проектам удаленно, как дизайнер, и она попросила именно эту мелодию. Ей нравилось, как Алена играет «К Элизе». Иван сделал паузу, чтобы совладать с голосом и когда заговорил, голос стал будто чужим.
– Они оба еще дышали, серые пятна расползлись по их телам. Я звонил в экстренные службы, делал искусственное дыхание. Сначала на моих руках умер Костик, потом Ирина. Дальше я плохо соображал, не знаю, сколько прошло времени, как в один момент подумал, что не помню, где оставил Аню и вернулся в приемную. Она рисовала. На маленьком столике лежала бумага и фломастеры.
– Откуда в больнице фломастеры?, – сухо спросил Серов.
– Из магазина. Это частная поликлиника, – в запале огрызнулся Иван.
На самом деле он немного солгал. Фломастеры и, правда, были: это он помнил с прошлых посещений. Анечка сидела возле администраторского стола и с улыбкой смотрела на стену, на которой играли солнечные зайчики. Тогда, именно в тот момент Иван осознал, что произошло нечто немыслимо страшное. И пока он так думал, услышал в противоположной части коридора странные звуки, будто кто-то вскрикивал: – Эм! Эм! Ммммм!
Что взять с молодого отца? Тогда он еще не знал, что нельзя оставлять детей одних от слова: совсем, даже на минуточку. Он опять оставил Аню и пошел на этот звук. В раздевалке напротив процедурного кабинета на полу лежал мужчина в обычной одежде, не медицинской униформе. Вероятно, кто-то из персонала переодевался. Открытые глаза залила чернота, серых пятен на коже не было, вместо этого он чрезвычайно бледен, прямо как не живой. Иван потрогал незнакомцу лоб. В самом деле, он потрогал лоб, как больному ребенку, хотя стоило бежать и не оборачиваться. Лоб оказался холодным, как питерская набережная в прохладный денек. И не успел Иван ничего подумать, ни сделать, как рука этого мужчины вцепилась в его руку и, хотя уже далеко не человеческий взгляд блуждал по ящичкам, превращение не закончилось. Он попытался освободиться, отчего рука, подчиняясь собственной воле, сильней впилась в Ивана. Он начал отбиваться, бить по этой автономной руке и боролся с ней, казалось, вечность: вспотел, покраснел и чем больше сопротивлялся, тем сильней становилась хватка и рука начала терять чувствительность, неметь. Каким-то чудом с таким довеском, Суровин дополз до процедурного кабинета напротив раздевалки и задушил камня жгутом. Такое возможно только на стадиях превращения, а когда вернулся в приемную, Ани там не было. Ребенок пропал. Иван взвыл от отчаяния и выбежал на улицу.
Вот они ворота в другой мир. Через двери поликлиники Иван вошел в обычный, частный центр, а вышел в постапокалиптический мир. Он обещал жене и сыну, что вернется и проводит их как положено, но этоу не суждено было сбыться. У жертв эпидемии нет могил.
А город молчал. Город жил, жил, выдохнул и замолк. Машины стояли, теплый, сентябрьский денек кружил листву во дворах, в кофейнях на столах лежали открытые книги, работали светофоры, на перекрестке, будто задумавшись, остановился трамвай. Иван пошел домой. Это направление в тот момент почему-то показалось ему самым верным и, наверняка, скоро бы спохватился бы и стал искать, звать сестренку по имени, как между домом, где находилась поликлиника и его домом, запиликал телефон. Иван достал его из заднего кармана, не удержал, и телефон упал на асфальт, но не разбился. Услышав вызов, он подумал о невероятном чуде: кто бы ни звонил, может он скажет: что всё это не правда и можно проснуться. Может он как-то объяснит вот это всё.
– Вано, – крикнул Витькин голос в трубке.
– Да, я, – ответил Иван, не зная, что его больше удивляет: что он жив, или что брат жив.
– Ты ведь это тоже видишь?
– Люди умирают, – хрипнувшим голосом сказал Иван.
– Слушай, брат, надо выехать из города. Это эпидемия и судя по всему этому дерьму: будут зачищать. Бери семью и дуй на старую отцовскую дачу, и жди меня там. Понял? Иван?!
Иван хотел спросить, что с родителями и поделиться своим горем, как услышал скрип качели. Водворике осеннее, на высокой качели, на такой высокой, что сама она забраться бы не смогла, качалась Аня. Скрип, скрип. Послышался детский смех и лепет, будто она с кем-то разговаривает. Ну как разговаривает. Как может разговаривать еще толком не говорящий, полуторагодовалый ребенок. Смеется и лепечет.
– Слушай у меня телефон садится, буду недоступен. Как смогу, напишу, – скороговоркой выпалил Витек, и прежде чем он отключился, в трубке послышался Аленкин голос: – Это брать?, – спрашивала она.
И казалось чего здесь странного: просто на качели качается ребенок. Дети любят качели. Может просто не видно кого-то из взрослых людей. Иван прибавил шагу, озаряясь по сторонам и помня о том хладном, который зачем-то вцепился в него.
– Аня, – позвал он, ступив на детскую площадку. Она обернулась и что-то пролепетала. Качель медленно начала останавливаться.
– Чертовщина какая-то, – подумал Иван, – может на самом деле я умер, может, всего этого и вовсе нет. Детская площадка чуть выше придомовой дороги и отсюда он заметил у забора детского садика несколько трупов и когда оглянулся назад, то тоже увидел трупы и возле подъездов и на противоположной стороне. И тут из его дома из дальнего подъезда вышла женщина лет пятидесяти, в платье, синем плаще и хорошей укладкой, будто собиралась идти на какое-то мероприятие. Проспала, наверное, всю эпидемию, потому что, выйдя из подъезда, закричала, увидев трупы, а потом они с Иваном встретились взглядом. Если это эпидемия, то остались выжившие люди: они с Аней, Витя звонил, вот эта женщина. Иван не то чтобы успел обрадоваться, да и вообще после того, что случилось странно говорить о радости, только успел подумать, что есть выжившие люди, как дверь подъезда хлопнула, да так хлопнула, что впечаталась в стену, и из живота этой женщины вылезла рука. Случилось это так быстро, что можно сказать никаких прелюдий. Она только и успела обернуться и то в пол оборота: удивлено посмотрела на живот и стала оседать. Камень достал руку из этой несчастной, осмотрел и вдруг облизал мокрую от крови руку.
Вкус человеческой крови ему понравился, и он наклонился и засунул палец в развороченный живот той женщины. Это только в фильмах в такие моменты герой начинает палить из «пушки». У Ивана Суровина из оружия имелся только жгут. Как мастер он привычно приберег то, что хорошо сработало. Из того же подъезда появился второй камень. По первости Иван нарек их «синяками» из-за серо-синего цвета кожи. Превращение еще не закончилось, но уже подходило к финальным стадиям. Когда мутация закончится, кожа приобретет зеленый, буро-зеленый цвет и огрубеет. А тогда, в первые дни, синехонькие ходили и черты лица оставались человеческими. Так вот, этот второй камень пошел навстречу Ивану, доставшему из кармана жгут, и поединок вполне мог стать последним в жизни Суровина.
Проходя мимо женщины, с позволения сказать мимо, камень наступил на ее голову, и голова проломилась до самого содержимого. Хруст черепа остановил камня, он взглянул под ноги и принялся копаться в человеческих мозгах. Качели остановились. Аня внимательно смотрела на двух существ, жрущих человека и если в силу возраста чего-то не понимала, то определенно испугалась. Вот это выражение лица означало, что очень скоро раздастся плач. Иван большими шагами вернулся к качелям, подхватил девочку на руки, рукой закрыл ей рот и такими же большими шагами, не оборачиваясь, вернулся к входу в больницу, сел в машину, посадил Аню на соседнее место и только тогда оглянулся в зеркало заднего вида. То существо осталось есть! Это было нечто совсем невероятное. В тиски разума еще как-то можно было запихнуть эпидемию, но запихнуть туда стремительную мутацию и превращение людей в зомби, пожирающих обычных людей, было куда сложней. Это ни в какие тиски не влезало, и требовало экстренное расширение сознание. А надо сказать, всё экстренное обычно болезненное.
– Хочу пить. Пить, – сказала Аня.
– Что?, – выдохнул Иван, чувствуя как его колошматит изнутри. Мир стремительно изменился, а он пока остался прежним. Витек прав: надо уехать из города. Скоро новости об эпидемии дойдут до Москвы, и может так случиться, что от Питера ничего не останется. Так он подумал, не зная, что в столице происходит тоже самое. Он дал сестре бутылочку с водой, как мимо по трамвайным путям проехал белый рено. В машине было два человека: два здоровых, живых человека, которые проехали мимо, не заметив Ивана. Из города он выбирался по пешеходным дорожкам, если ширина позволяла и по трамвайным путям, объезжая по пути остановившиеся если не навсегда, то на немыслимо долго трамваи, ну и конечно, по самой дороге если такая возможность имелась. На основных улицах, посреди брошенных и разбитых дорог, то и дело попадались движущиеся машины и люди смотрели друг на друга из окон, как бы говоря: – Ты тоже это видишь? Я не сошел с ума?